Той же зимой маршал фон Манштейн, к которому так и не рискнул пробиться Паулюс, когда он мог — и был обязан — это сделать, если бы бросил все свои силы, попавшие в окружение, на прорыв к спасателям, доказал, что в подобной ситуации можно продолжать сопротивляться, вырваться из окружения и даже выиграть сражение. Три месяца он держался под непрерывным артиллерийским огнём русских, которые, избавившись от армии Паулюса в тылу, сумели стремительно продвинуться вперёд на сотню километров, форсировав Дон, пройдя Донецк и заняв часть Украины. Когда красные откатились на запад, он взял их в клещи и наголову разгромил их, отвоевав Харьков, и частично, на время оттянув катастрофу на Волге.
Если бы Паулюс прорвался к Манштейну, чтобы затем сражаться вместе с ним, или хотя бы смог продержаться в руинах Сталинграда до полного наступления весны — это было вполне осуществимо — война, возможно, ещё могла бы быть выиграна, или, по меньшей мере, нам удалось бы максимально отстрочить советское наступление.
Несмотря на всю жестокость сталинградской битвы, возможность сопротивления оставалась. В захваченном Сталинграде в руки русским попали склады с значительным запасом боеприпасов и продовольствия. Воздушный мост обеспечивал если и не полную, то существенную поддержку. Не говоря уже о двадцати трёх тысячах лошадей и вьючных животных, попавших в окружение месте с войсками, которые были равноценны миллионам килограмм мяса, пригодного для пищи. Статистика по снабжению, предоставленная Паулюсом была ложной; так делают все командиры воюющих соединений, которые обычно вдвое занижают цифру того, что у них есть, и удваивают цифру того, что запрашивают. В Ленинграде, русские, обладая в тридцать раз меньшими запасами продовольствия, два года держали оборону и, в конце концов, выстояли.
В любом случае продолжать сопротивление даже в худших условиях в Сталинграде, было лучше, чем послать двести тысяч уцелевших солдат на голодную смерть в советских лагерях.
Для освобождения осаждённых спешно перебрасывались танковые дивизии из Франции. Счёт шел на месяцы. За это время могло появиться новое оружие, способное всё изменить. Уже тогда в Третьем Райхе изобрели реактивные истребители и самолёты (с переменной геометрией, с изменяемой стреловидностью крыла?), о которых союзники даже не мечтали. К 1944 г. могли появиться первые действующие немецкие ракеты. Если бы удача не изменила Гитлеру, особенно, когда взлетел на воздух (?) завод по производству тяжёлой воды в Норвегии, то атомная бомба, подобная той, чтобы была сброшена на Хиросиму, могла бы упасть до 1945 г. на Москву, Лондон или Вашингтон. С другой стороны, не было ничего невероятного в том, что Черчилль и Рузвельт успели бы понять, пока ещё не стало слишком поздно, что им придётся отдать СССР полмира.
Они могли бы вовремя отказаться от поставок Сталину четыреста пятидесяти тысяч грузовиков, тысяч самолётов и танков, сырья и боевой техники, которые обеспечили Советам их господство от Курильских островов до Эльбы. Поэтому имело смысл стоять до конца — на берегу Волги, на Днепре, на Висле, на Одере. Каждое сражение, затрудняющее и замедляющее продвижение красных армий, возможно, спасло миллионы жизней свободных граждан Европы, оказавшихся в смертельной угрозе.
После Сталинграда, когда способность Третьего Райха к сопротивлению была восстановлена и немцы вновь захватили Харьков, ещё несколько месяцев теплилась надежда на то, что можно будет снова, в третий раз перехватить инициативу. После первой зимней кампании потребовались невероятные усилия для восстановления боеспособности европейских армий, так как Сталин приспособился к молниеносной войне, разгадав её тайну. Бросок на Кавказ состоялся, но, по правде говоря, он был неудачным, так как основным силам противника удалось ускользнуть. После второй зимней кампании и сталинградской катастрофы, имевшей не столько военное, сколько моральное значение, начать третье наступление стало ещё труднее, поскольку за это время изменилась обстановка на Западном фронте.
Союзники высадились в Северной Африке, закрепились на всём протяжении южного Средиземноморья, от Орана до Суэцкого канала. Потерпевший поражение Роммель ощущал себя уже не древнеримским проконсулом, но исполненным желчи и озлобленным исполнителем, следующей жертвой интриганов. Европейский континент мог быть захвачен, когда угодно, что и произошло в том же году с приходом янки, жующих свою жвачку под апельсиновыми деревьями Палермо и гоняющихся за девушками по тёмным улочкам Неаполя, пропахшим жасмином и мочой.
Тем не менее, была предпринята последняя попытка. В июле 1943 г. огромная масса оставшихся танковых дивизий вновь устремилась к Курску, в направлении Орла, чтобы принять участие в крупной операции по уничтожению советской техники, в случае успеха которой нам, наконец бы, после стольких наступлений, удалось бы овладеть крупными реками и равнинами вплоть до самой Азии. Наступил час решающего испытания. Советы прошли хорошую школу. Они усвоили уроки 1941 и 1942 гг., преподанные им немецкими учителями. Их заводы, восстановленные под прикрытием уральских гор, изготавливали для них тысячи и тысячи танков. Американцы тупо доделали остальное, безвозмездно снабжая их гигантским количеством техники и новейшим вооружением. В нашем тылу англо-американская авиация уничтожила всё, тем самым, облегчив Советам путь к европейской добыче.
Дуэль Курск-Орёл была фантастической. Гитлер задействовал на этом узком отрезке земли столько же танков и авиации, что и на всём протяжении линии русского фронта во время генерального наступления в июне 1941 г. В течение многих дней шла битва русских и немецких танков — сталь против стали. Но первоначальный двойной натиск армий Райха изо дня в день ослабевал, был остановлен и нейтрализован. На этот раз немецкая армия действительно была разбита. Ей не удалось прорваться. Пришлось убедиться в том, что русская техника стала сильнее. Именно там была проиграна Вторая мировая война, в Курске и под Орлом, а не в Сталинграде, так как триста тысяч потерь из одиннадцати миллионов солдат ещё не означают необратимой катастрофы. Но необратимой катастрофой стала эта дуэль танковых армий Гитлера и Сталина на поле битвы Курск-Орёл, в самом центре России в июле 1943 г.
С этого момента огромный русский каток неумолимо покатился в сторону западных стран. Единственное, что ещё можно было предпринять, так только попытаться несколько затормозить его движение, в надежде остановить его прежде, чем он достигнет сердца Европы. Чтобы спасти то, что ещё можно было спасти, мы продолжали сражаться ещё два года, два страшных года, когда за неделю мы теряли больше людей, чем раньше за три месяца. Мы вгрызались в землю, мы позволяли взять себя в окружение, чтобы на десять, двадцать или более дней задержать врага. Мы отступали, вырываясь ценой апокалиптических схваток, оставляя за собой в ночных снегах умирающих, которые провожали нас отчаянными криками: камраден, камраден… Несчастные наши товарищи, тела которых медленно заваливал снег, тот снег, который, иной раз, был нашей единственной пищей. Нам приходилось прорываться сквозь пылающие русские деревни, среди раненных, корчащихся от боли на побагровевшем от крови льде, среди бьющихся в агонии лошадей, из распоротого брюха которых, подобно чудовищным коричнево-зелёным змеям, выползли кишки. Последние танки отчаянно бросались в бой, их экипажи сознательно приносили себя в жертву, а точнее отдавались на заклание. Целыми подразделениями они отправлялись в кровавую мясорубку.
Но линия фронта трещала повсеместно, повсюду зияя провалами. Десятки тысяч танков, миллионы монголов и киргиз затопили Польшу, Румынию, Венгрию, Австрию, затем Силезию и Восточную Пруссию. Мы без передышки вновь и вновь отбивали и отвоёвывали немецкие деревни, за несколько часов до этого захваченные советскими войсками: кастрированные старики агонизировали на земле в лужах крови, женщины, от старых до малых, изнасилованные по пятьдесят, восемьдесят раз, неподвижно лежали распростёртые на земле, с руками и ногами, ещё привязанными к колышкам.
