– Надо найти других, – спокойно ответила Калландра. Взгляд ее серых глаз был тверд и печален. – Или сдаться. Вы готовы сдаться?

– Нет, конечно, нет! Но если рассуждать трезво, то нам следует готовиться к поражению.

Миссис Дэвьет смотрела на нее, выжидая.

Эстер задумалась.

– Генерала наверняка растлил в детстве его отец. – Она пыталась ухватить ускользающую мысль. – Ведь вряд ли Таддеуш ни с того ни с сего пришел к этому сам, не так ли?

– Понятия не имею, но почему бы и нет?

– Значит, что-то можно найти в прошлом – если, конечно, знаешь, что искать, – продолжала мисс Лэттерли, пытаясь сама поверить собственным словам. – Мы должны найти других, найти еще людей, творивших подобную мерзость. Но где? К чему твердить, что старый полковник – один из них, если мы ничего не сможем доказать? Он отопрется, как и всякий на его месте, а генерал – мертв.

Эстер медленно откинулась на спинку кресла.

– И потом – как это поможет Александре? Если мы докажем, что были другие, каким образом связать их с генералом? Я не знаю, с чего начать. Ведь времени почти не остается. – Она жалобно взглянула на Калландру. – Все карты – на руках у Ловат-Смита, а Оливер должен как-то выстроить защиту. Пока он может лишь опровергнуть мнение, что Александра убила из ревности.

– Говоря о других, я не имела в виду растлителей, – спокойно объяснила Калландра. – Я имела в виду их жертв. Нужно снова поднять армейские архивы.

– Нет времени! – в отчаянии воскликнула ее гостья. – На это уйдет несколько месяцев. Да и есть ли там что искать?

– Если он занимался этим и в армии, значит, есть. – Голос хозяйки дома был тверд. – Вы продолжайте ходить в суд. А я попробую найти какого-нибудь барабанщика или кадета, который согласится отомстить за свою обиду публично.

– Вы думаете… – Мисс Лэттерли почувствовала, как к ней возвращается надежда.

– Помолчи и сосредоточься, – велела ей Калландра. – А потом расскажи мне еще раз все, что тебе известно об этом деле.

И Эстер повиновалась.

Когда заседание суда закончилось, Рэтбоуна на пути к выходу перехватил Ловат-Смит. Смуглое лицо обвинителя выражало крайнее любопытство. Оливеру не очень хотелось встречаться сейчас со своим противником, но избежать беседы было невозможно. Иногда даже полезно лишний раз дотронуться до раны, чтобы убедиться, насколько она глубока и болезненна.

– Что, черт возьми, вас заставило взяться за это дело? – пристально глядя на коллегу, спросил Уилберфорс; глаза его выдавали жалость и еще добрую дюжину столь же неприятных эмоций. – Что за игру вы затеяли? В поддавки? Чудес не бывает, вы же знаете. Она его убила!

Почему-то Рэтбоун воспрянул духом. Он взглянул на своего коллегу, которого, кстати, весьма уважал. Знай он его получше, возможно, они даже стали бы друзьями. У них было много общего.

– Я знаю, что она его убила, – сказал адвокат с несколько натянутой улыбкой. – Заинтригованы, Уилберфорс?

Ловат-Смит улыбнулся в ответ.

– Встревожен, Оливер, встревожен. Мне не хотелось бы видеть вас поверженным. Ваш талант – истинное украшение нашей профессии. Было бы… огорчительно… – он тщательно подбирал слова, – …разбить вас вдребезги. Это никому из нас не принесло бы пользы.

– Как мило с вашей стороны, – саркастически промурлыкал Рэтбоун. – Но легкие победы пресыщают. И потом, если всегда побеждать, перестаешь работать над собой, что, в свою очередь, ведет к упадку.

Они прошли мимо двух о чем-то беседующих юристов. Оба подняли головы и с нескрываемым интересом проводили Оливера взглядом.

– Все это, возможно, так, – с улыбкой согласился Ловат-Смит, продолжая изучать собеседника глазами. – Но сколь бы ни была привлекательной ваша философия, к делу Карлайонов она неприменима. Вы собираетесь уменьшить степень ее ответственности за содеянное? Об этом надо было думать раньше. С самого начала следовало настаивать на ее невменяемости.

– А вы сами в это верите? – Рэтбоун удивленно приподнял брови.

Обвинитель скорчил гримасу:

– Мне она кажется вполне нормальной. Но, учитывая ваши безупречные доказательства, что никто, в том числе и сама миссис Карлайон, не верил в связь ее мужа с миссис Фэрнивел… Видно ведь, к чему вы ведете: ее подозрения были беспочвенны и нелепы – значит, она сумасшедшая.

Улыбка адвоката сделалась шире:

– Продолжайте, Уилберфорс! Вы все знаете лучше меня! Но свою линию я вам открою только на суде.

Ловат-Смит покачал головой. Меж бровей у него залегла морщина.

Оливер насмешливо попрощался, стараясь выглядеть бодрее, чем на самом деле, и его оппонент остался стоять в глубоком раздумье прямо посреди лестницы, равнодушный к гаму и сутолоке Олд-Бейли.

Вместо того чтобы отправиться домой, что было бы вполне естественно, адвокат взял кеб и поехал на Примроуз-Хилл, поужинать вместе с отцом. Генри Рэтбоуна он нашел в саду, где тот любовался бледной луной, повисшей над фруктовыми деревьями, и рассеянно прислушивался к щебетанию скворцов.

Некоторое время оба стояли в молчании, наслаждаясь тихим вечером, разглаживающим морщины суетного дня.

– Ну? – спросил наконец Генри, искоса взглянув на сына.

– Как и следовало ожидать, – ответил Оливер. – Ловат-Смит полагает, что я начисто утратил хватку. Возможно, он и прав. Во время заседания дело казалось мне безнадежным. Я уже не верю в свои силы. Слишком уж впечатляет публику незапятнанная репутация Карлайона. – Ему вспомнились гнев и отвращение на лице отца, когда тот впервые услышал об истинных причинах убийства генерала. Теперь им было неловко смотреть друг на друга.

– Кого сегодня вызывали? – тихо спросил Рэтбоун-старший.

– Фэрнивелов. Боже, как мне отвратительна Луиза Фэрнивел! – воскликнул Оливер с неожиданной горячностью. – В ней все противоположно тому, что я всегда ценил в женщинах. Лживая, самовлюбленная, совершенно без чувства юмора, материалистка и вдобавок бесчувственная… Но я не мог придраться к ней как к свидетелю. – Лицо его напряглось. – Какая жалость! Будь моя воля, я бы в клочки ее разорвал.

– А как Эстер Лэттерли?

– Что?

– Как насчет Эстер? – повторил Генри.

– А почему ты об этом спрашиваешь?

– Все ли в ней соответствует тому, что ты ценишь в женщинах? – слегка улыбнувшись, поинтересовался старший Рэтбоун.

Оливер покраснел, что случалось с ним не часто.

– Я ее не видел, – ответил он, чувствуя себя обманщиком, хотя сказанное было чистой правдой.

Генри промолчал, и его сын окончательно смутился.

Из-за стены взвилась щебечущая стая скворцов и закружилась в бледном вечернем небе. Жимолость была в полном цвету, и аромат ее разносился легким ветерком по всему саду. Рэтбоун-младший внезапно ощутил всю хрупкость этой красоты, ощутил одиночество, смущение и пронзительную надежду. И он не проронил ни слова, так как только тишина могла вместить в себя все то, что ему так хотелось сохранить невредимым.

Следующим утром Оливер Рэтбоун до начала заседания увиделся с Александрой. Он не знал, что сказать этой несчастной женщине, но и оставлять ее в одиночестве тоже не следовало. Услышав его шаги, она обернулась. Глаза ее широко раскрылись, а кровь отлила от лица. Адвокат почти физически ощущал разлившийся в комнате страх.

– Все меня ненавидят, – просто сказала миссис Карлайон, но ее голос выдавал, что она готова расплакаться. – Мысленно они уже вынесли приговор. Никто даже не слушает. Вчера какая-то женщина крикнула: «Вздернуть ее!» – Александра была на грани обморока. – Если так кричат женщины, то чего же ждать от суда присяжных, где одни мужчины?

– Не стоит отчаиваться, – мягко сказал Рэтбоун, постаравшись вложить в эти слова как можно больше уверенности. Он взял подсудимую за руки, и та позволила ему это сделать, словно была тяжело больна и слишком слаба, чтобы чему-либо противиться. – Не стоит отчаиваться, – повторил он. – Та крикунья была просто напугана. Она боится, что вас оправдают, потому что ей нечем утешить себя, кроме сознания собственной непорочности. У нее нет ни таланта, ни красоты, ни положения в обществе, но у нее есть добродетель! Вернее, то, что она называет добродетелью. В ее понимании это – незапятнанная репутация. А то, что действительно наполнено смыслом – щедрость, терпение, отвага, милосердие, – ей попросту неизвестно.