Однажды отец сказал Антону (сын уже курсантом был): «У тебя отпуск — поезжай на встречу один. Потом расскажешь, как там друзья-однополчане…» Антон поехал, а когда вернулся — некому было рассказывать. С той поры он уже не пропускал ни одной встречи. Боевые друзья отца знали его, он тоже знал многих. Каждый раз кто-то из ветеранов не являлся на эту своеобразную поверку, но прибывали их дети, а теперь и внуки приезжают. Они не хотят, чтобы таял личный состав боевого прославленного полка.
Когда выпускников летного училища назначали в строевые части, Антон Митрофанов попросился в отцовский полк. Фронтовики приезжали и сюда. Их приглашали на праздники. Но здесь они какие-то другие: пожилые, уставшие, тихие, а там, на своих встречах, — веселые, энергичные, глаза горят, словно только что вернулись с боевого задания. Антон Митрофанов не мог на них наглядеться. Всякий раз он ехал туда, как на встречу с отцом.
Митрофанов-младший много лет кропотливо собирал факты и свидетельства о воздушных боях родного полка. Ему помогали скупые строки исторического формуляра части, экспонаты комнаты боевой славы, публикации в газетах и журналах, письма и воспоминания ветеранов. Он завел специальный альбом «Фронтовики». Его сделали ему по личному заказу. Красный сафьяновый переплет, плотная меловая бумага, переложенная тонкой папиросной. На страницах альбома Антон Митрофанов цветными карандашами изображал поединки в небе, делал краткие описания боев, помещал сведения о летчиках. Еще будучи командиром звена, Митрофанов привлек к этой работе своего молодого летчика Орлова. Со временем он поручил ему вести альбом.
Орлов не первый год командует эвеном, а Антону Митрофанову уже доверили полк, тот самый гвардейский истребительный авиационный полк, в котором еще с довоенной поры служил его отец.
Совсем не случайно майор Митрофанов брал с собой на встречу капитана Орлова. В последнее время альбом все реже пополнялся новыми документами. Не охладел ли к нему командир звена? К тому же на встречу впервые должен приехать Кудинцев.
Кудинцева считали погибшим. Антон Митрофанов начал его разыскивать еще при жизни отца. Прошло много лет, никто толком не мог сказать о его судьбе. И вот он сам объявился. Он, Антон Кудинцев, батькин спаситель, в честь которого носит имя майор Митрофанов, оказалось, живой, в ученых ходит, но по разным обстоятельствам долгое время не имел связи с родным полком. Такой человек, видевший своими глазами войну и переживший ее, заменит сотни говорящих о ней, но не испытавших ее на себе.
Теперь Кудинцев не выходил у Орлова из головы. Живой, подвижный, прямо огневой. Пилотскую натуру не скроешь. Вспоминалось все: как он ходит, говорит, смотрит на окружающих его людей. Взгляд у него добрейший. Но бывает твердый, прямой. Его особенно отличала манера говорить. Он спорит, полемизирует, доказывает свое. Как он загорелся, когда узнал об альбоме! «Приеду посмотрю, как вы нашего брата фронтовика изображаете!»
Орлов рассказывал Кудинцеву о содержании альбома, а он комментировал сухие, обрывочные факты, часто советовал:
— Молодым показывайте все это. Молодым! Они только пробуют крылья, ищут в жизни себя. Ох, как им это надо!
— Показываем и рассказываем о прославленных асах, о былых воздушных поединках, — живо отвечал ему Орлов и, виновато улыбнувшись, как бы извиняясь, уточнил свои же слова: — Только от тех боев, Антон Георгиевич, ничего уже не осталось. Все изменилось.
Ворвавшийся в небо на самых современных самолетах, почувствовавший себя властелином могучей техники, Орлов не мог не сказать об этом Кудинцеву. Только он не ожидал такой ответной реакции. Кудинцев даже подскочил на стуле:
— Как это ничего не осталось?! Как это ничего не осталось?! Кто это вам сказал, молодой человек?
Орлов не сдавался. Летчик есть летчик — выкладывал начистоту.
— Мы летаем на сверхзвуке. Дальность! Потолок! Скороподъемность! Все иное, новое. А еще ракеты… Словом, всюду следы НТР.
Кудинцев вспыхнул:
— Верно, НТР фантастически изменила авиацию. И она не просто свершилась, она продолжается, эта научно-техническая революция. Но ведь осталось же самое главное. Непреходящее, бесценное! То самое, без чего и НТР мало что значит. Знаешь патриарха лесов — дуб? Свою крону он веками питает соками ушедших в глубь земли корней. Так боевая жизнь, судьбы и деяния военных летчиков — этот бесценный источник опыта будет питать не одно поколение авиаторов.
У Орлова обострился взгляд, он жадно ловил каждое слово Кудинцева. Но тот вдруг оборвал фразу неожиданным вопросом:
— Ну что примолк, капитан? Вспомни Лермонтова: «Недаром помнит вся Россия про день Бородина!» Загляни дальше: Куликовскую битву возьми, перечитай Блока: «И вечный бой! Покой нам только снится…»
В этот момент Кудинцева позвали на сцену, пригласили выступить. Он встал, на ходу бросил Орлову:
— Я скажу! Сейчас скажу об этом, о самом главном!
И пошел вдоль рядов к трибуне, переполненный мыслями, которые он должен был высказать капитану Орлову. Душа его кипела. Разве только орудия и ружья стреляли на Бородинском поле, разве только пики, мечи и копья скрестились у Непрядвы-реки?! Сражалась там сама русская душа. Та самая душа, которая потом закалилась в огне трех революций, прошла гражданскую войну и вот эту, Великую Отечественную. Так вот, осталась, не померкла, не потускнела от времени душа боя. Наша русская душа. Корни ее глубоки. Неодолимая, взрывная, безоглядно-смелая — смерть не в счет, — для недругов наших она остается неразгаданной и поныне. Раскрывается она в неистовом напряжении боя, проявляя вдруг такую скрытую до поры до времени силу, перед которой мало кто устоит. Именно она бросала людей на смертельный огонь амбразур, под гусеницы танков, вела на таранный удар. Никто и ничто не растворит ее, потому что она в корне самой Руси, у ее родниковых начал.
В руке у Кудинцева был костыль, похожий на древний посох, и, опираясь на него, он как полпред от живых и мертвых словно бы шел с самой войны в нынешний день, чтобы встретиться именно с ним, с Николаем Орловым, которого тогда, в сорок пятом, еще не было на свете. Вот он поднимается на трибуну. Среднего роста, чернобровый, кряжистый, с буйной шевелюрой седеющих волос, с открытым и пронзительно смелым взглядом. Заговорил еще на ходу, поражая Орлова напором мысли, прямотой и бескомпромиссностью суждений.
— Конечно, душу на бумаге не изобразишь, — говорил Кудинцев густым, твердым голосом, загораясь сам и зажигая других. — К тому же русская душа ни в какую схему не вместится, потому что в ней не все видно со стороны, есть черты, которые в обыденной жизни заслонены даже застенчивостью. Но оглянись, взгляни попристальнее и увидишь великие деяния своих соотечественников. Ими освещены и пронизаны каждый факт, день, час, каждая минута и даже мгновение единоборства с врагом. Собирайте и берегите свидетельства человеческого подвига. Берегите! Без этого мы никогда не узнаем цену нынешнего дня. Помните: свет и радость жизни выстраданы в огненном смерче войны, в кровавой битве добра и справедливости со страшным злом.
Что вы слышали о лейтенанте Иване Лаврикове? — с неожиданной запальчивостью бросил Кудинцев в зал и посмотрел на Орлова. Орлов отрицательно покачал головой, и он продолжил: — До сих пор кровоточит душа… Где он? Неужели затерялись, выветрились его следы на земле? В полку он был новичок. Его мало кто знал. Он прибыл в самом конце войны из авиационной школы, где служил инструктором. И был у него тогда второй или третий боевой вылет. После того, последнего боя мои маршруты запетляли через госпитали, а маршруты Лаврикова оборвались. В полк пришли его документы. Их прислали пехотинцы. Лавриков погиб у них на глазах. Похоронили они его на окраине отбитой у фашистов деревни. Из полка тотчас же снарядили несколько человек, чтобы отыскать могилу. Но пехотинцы ушли дальше, а могил на поле боя много. И большинство — безымянные. Это я узнал из ответа на мое письмо, которое написал, когда немного оклемался. А на второе письмо ответили уже незнакомые люди: понятно, личный состав полка менялся. Ответили коротко, все вместилось в одну строку: «Лейтенант Лавриков сбит под Шпрембергом». Вот и все. Среди фронтовиков так и повелось — говорить коротко, почти телеграфно: «погиб в Сталинграде», «ранен под Варшавой», но они представляют, что стоит за этими короткими фразами. Это мы только говорим: «рядовой солдат», «рядовой летчик»… Это мы только так говорим, а на самом деле у этого рядового была не только своя тактика, но и своя стратегия. Стратегия! Ее суть — в личной ответственности за судьбу роты, батальона, полка, армии и всей Родины.
