— Так и сделаю, — согласился Рудаков. Он посмотрел на часы и напомнил:

   — Нам следует поторопиться. Я зову Флюгеля.

Через пять минут запыхавшийся Флюгель предстал передо мной.

   — Флюгель! — обратился я к нему. — Хочу попросить вас о небольшом одолжении.

   — Я всегда в вашем распоряжении, штандартенфюрер! — радостно откликнулся Флюгель.

   — Я не успел вовремя подготовить посылку своему берлинскому приятелю и гауптштурмфюрер Вахман уже уехал в Минск, — кивнул я на стоящий передо мной на столе ящик. — Но есть шанс успеть перехватить его на аэродроме. Сейчас в Минск по делам службы отправляется штурм- баннфюрер Рудаков, он довезет вас до аэродрома. Он же заберет вас, когда отправится обратно. Вахман в курсе, вы ему просто передадите посылку. Все ясно?

   — Да, штандартенфюрер, — ответил Флюгель. — Разрешите выполнять?

   — Да, поторопитесь, — сказал я.

Флюгель подхватил ящик и почти бегом выскочил в коридор.

Я подошел к окну и убедился, что через пять минут машина Рудакова с неизменным мотоциклетным эскортом покинула базу. Я достал бутылку коньяка и налил себе целый бокал. Теперь оставалось только ждать.

От первого лица: Генрих Герлиак, 23 октября 1942 года,

Вайсрутения, база-500

   — Проснитесь, штандартенфюрер! Срочный звонок из Минска.

Я с трудом разлепил глаза. Я лежал на диване в своем кабинете, скупо освещенном светом настольной лампы. На столе рядом с полной окурков пепельницей стояла почти пустая бутылка коньяка. Однако нервы!

Голос Лангена вернул меня в реальность.

   — Штандартенфюрер, на проводе оберштурмбаннфюрер Штраух.

   — Сколько времени, Ланген? — спросил я.

   — Двадцать два двадцать, штандартенфюрер. Прошу вас.

Ланген передал мне трубку.

   — Герлиак у аппарата.

   — Герлиак, извините, что звоню так поздно, но я обязан проинформировать вас, — раздался в трубке голос Штрауха.

   — Что случилось? Партизаны захватили в плен генерального комиссара Вайсрутении? — сыронизировал я, уже зная, что сейчас услышу.

   — Ценю ваш юмор, но должен сообщить вам печальное известие. Примерно в восемь тридцать вечера под Варшавой потерпел катастрофу самолет «Юнкерс-52», вылетевший в семь часов вечера с минского аэродрома. Все пассажиры и члены экипажа погибли. Я счел необходимым позвонить вам, поскольку в списке пассажиров самолета числился СС-гауптштурмфюрер Вахман.

Штраух сделал паузу. Я молчал.

   — Алло, Герлиак! Вы меня слышите?

   — Да, слышу. В чем причина катастрофы?

   — Возможна техническая неисправность, но очевидцы утверждают, что самолет взорвался в воздухе. Мы уже отрабатываем версию акта саботажа: прочесываем аэродром, проверяем охрану и команду хиви.

   — Успеха вам, Штраух! — пожелал я. — Держите меня в курсе дела. Гибель Вахмана для нас очень серьезная утрата.

Я повесил трубку и спросил Лангена:

   — Рудаков и Флюгель вернулись?

   — Нет, пока еще не вернулись. Скорее всего, они решили дождаться утра, — выказал предположение Ланген.

   — Это было бы разумно, — согласился я и приказал: — Как только появятся Флюгель и Рудаков, пусть немедленно явятся ко мне.

Рудаков и Флюгель прибыли около девяти утра. Я выслушал их рапорт и обратился к Флюгелю:

   — Вахман что–нибудь сказал вам перед отлетом?

   — Нет, штандартенфюрер, — отрицательно мотнул головой Флюгель. — Я сказал ему, что эта посылка для друга господина штандартенфюрера, а господин гауптштурмфюрер ответил, что он в курсе. Он велел солдату, грузившему вещи офицеров в самолет, поставить ящик в салон.

   — Он сам взял посылку и передал солдату?

   — Нет, по его приказу я отдал солдату посылку. Господин гауптштурмфюрер держал в руках папку. Такую тонкую кожаную папку с опечатанным клапаном. Видимо, там были секретные документы и он не выпускал ее из рук, из–за нее он не мог взять в руки посылку. И потому он приказал взять посылку солдату. Точнее, это был не солдат, а служащий из хиви.

   — Вот как… — задумчиво проговорил я. — И этот хиви постоянно торчал возле самолета.

   — С того момента, как я приехал и до самого отлета, — напрягся Флюгель, припоминая подробности. — Точнее, их было двое: один то приходил, то уходил.

   — А зачем он уходил? Что–то приносил?

   — Да, он что–то принес пилоту, потом полез под крыло: по–моему, осматривал шасси. Точнее сказать не могу, мне было плохо видно его под крылом.

Отлично! Этот хиви вполне мог заминировать самолет. Я задавал наводящие вопросы Флюгелю не зря: наверняка Штраух будет его допрашивать в числе тех, кто появлялся у самолета перед вылетом. Теперь Флюгель уже акцентирован на хиви и в числе подозрительного, что он наблюдал возле самолета, немедленно вспомнит этих двоих.

   — Вы сразу после этого покинули аэродром или еще оставались там?

   — Я остался там, потому что штурмбаннфюрер Рудаков должен был заехать за мной на обратном пути. Я видел, как самолет взлетел. Где–то через час приехал господин штурмбаннфюрер. Он сказал, что ехать ночью опасно и мы переночевали в гостинице в Минске. А рано утром, еще до рассвета, отправились сюда, на базу.

   — Спасибо, Флюгель! Я вас расспрашиваю не потому, что чем–то недоволен, а для того, чтобы вы вспомнили моменты вчерашнего вечера, которые вам показались подозрительными, — пояснил я. — В скором времени вас наверняка спросит об этом оберштурмбаннфюрер Штраух.

   — Оберштурмбаннфюрер Штраух? — растерялся Флюгель. Разумеется, мало кто придет в восторг от перспективы неожиданной беседы с начальником СД и полиции.

   — Дело в том, что, спустя полтора часа после вылета, недалеко от Варшавы разбился самолет, на котором летел наш боевой товарищ СС-гауптштурмфюрер Вахман, — с торжественной скорбью сообщил я. — Прошу почтить его память, господа!

Флюгель и Рудаков встали по стойке смирно.

   — Я больше вас не задерживаю, Флюгель. А вы, штурмбаннфюрер, задержитесь. У нас много работы по подготовке предстоящего развертывания в бригаду.

* * *

Когда за Флюгелем закрылась дверь, я вызвал Лангена и приказал меня не беспокоить до особого распоряжения.

   — Я благополучно спустил обе мины в аэродромный сортир, — с довольным видом сообщил Рудаков. — Если люди Штрауха не полные идиоты, то они обязательно найдут мины.

   — Будем надеяться, — проворчал я.

   — Ты чем–то недоволен? Что–нибудь непредвиденное? — забеспокоился Рудаков.

   — Нет, пока вроде ничего непредвиденного… Понимаешь, у меня не идет из головы эта опечатанная черная папка в руках Вахмана. Что там было, внутри папки?

   — Как что?! — удивился Рудаков. — Его гнусные тетрадки с нашим грязным бельем. А ты сомневаешься? Тогда ради чего мы, рискуя собственными жизнями, угробили вместе с Вахманом семнадцать человек?!

   — Погоди, не горячись, — остановил его я. — Подумай: Вахман не был дураком, ведь так?

   — Сволочью он был изрядной, но уж дураком точно не был, — согласился Рудаков.

   — Допустим, он везет в Берлин очень важный материал. Неужели он не отдает себе отчет, что он может его не довезти до своего берлинского хозяина? Ведь он едет в Берлин не из Потсдама и даже не из Вены, а из глуши белорусских лесов, где вероятность встретить партизан гораздо выше, чем уличного грабителя в гамбургском Сан—Паули. Неужели все эти материалы он потащит с собой? Ведь в случае нападения партизан они погибнут вместе с ним!

   — Подожди! — воскликнул Рудаков. — Ты полагаешь, что Вахман отправил их в Берлин спецпочтой? Нет, не может быть! Отсюда он отправить их не сможет: ты лично проверяешь, что отправляется с базы, в том числе и с курьерами. И потом, ты же сам знаешь: важно, не что доложить, а когда и как. А если начальство не отреагирует, сочтя это обычным доносом, или ограничится формальной проверкой, после чего отправит тетрадки с компроматом в архив? Пропал материальчик! Нет, такие вещи надо докладывать лично!