– Я?!

– Ну да, ваша одноклассница поделилась. Терентьева, помните такую?

– Таня? – удивился Волков. Причем тут Таня Терентьева? Девочка, которая списывала у него химию в 9 классе?

– Ну да, Таня. Говорит, вы всегда были такой рассеянный, пенал могли в классе оставить, а в нем записка, люблю, обожаю, цветы кому-то в школе все время приносили.

Корреспондентка продолжала щебетать. А Волков думал. Подъезд. Стены исписаны «Коля + Маша». Нет, не помнит он этих стен. Квартира с деревянной дверью №41. Ничего этот номер ему не говорил. Не мог быть он это, не мог. Мир сошел с ума. И, собственно, главное – кто вообще такая Елагина?

Колька легко толкнул дверь, и они вошли. В коридоре пахло чужой квартирой, старой мебелью и немного пылью.

«Кто же она такая», – думал Волков.

В комнате стоял старый советский диван, кресло, почерканный коричневый столик, на нем телефон, перевернутый стакан, блокнот и ручка. В другом углу импортный телевизор и сервант.

– Ну что, вспоминаешь? – безучастно спросил Колька.

Волков подошел к серванту. В вазочке лежала фотография 3x4.

– Это кто? – спросил Волков.

– Известно кто, – бросил через плечо Колька, – Елагина.

– Как??! – вскрикнула корреспондентка. – Вот черт! Вся версия рушится!

Олеся всплеснула руками, Волков успел заметить, что от обиды у нее раскраснелся нос.

С фотографии 3*4 на них смотрела старая женщина восьмидесяти годов от роду, с большой бородавкой над верхней губой. И Волков ее не знал.

Уже в камере, наблюдая за мухой, он услышал через маленькое окошко, как двое полицейских, вышедших покурить, смакуют эту историю.

– Так вот! Я тебе говорю, в деньгах дело было. Этот пришелец из космоса, он же в отпуск собирался, денег просил у бухгалтерши нашей, а она ему – бац! – и отказала, еще и премии лишила. Вот он старуху то и зарезал.

– Погоди, как так? Я читал, не зарезал он ее. Сегодня утром газету купил, там значит на всю страницу фото этого изверга и наше отделение.

– Вот, идиот, все отделение наше замарал.

– Ага. Так вот, не зарезал он ее, а отравил. Вроде как в школе любил он её неимоверно, хоть и старше она его была на 10 лет.

– Как на десять-то? Ей же 72, а Волкову, дай Бог, 40.

– Да ты не перебивай, может не 72 ей, просто за лицом не ухаживала. Так вот, любил он её, а она ему изменила. Так вот он со своими гуманоидами в голове и порешил ее, отравил, понял? Специальная какая-то отрава, самодельная.

– Да ну? – удивился тот. – А отраву-то где нашел?

– Ему одноклассница как будто в 9 классе ее подарила на уроке химии. Неправильно что-то смешала, ну и в шутку подарила. А он, гляди ж ты, 30 лет хранил, и на тебе! Зайди в дежурку, я уже ребятам газету отдал, пусть читают.

– Бухгалтерша наша раскололась. С башкой у него, говорит, не все в порядке было, всё говорит, инопланетян ждал со дня на день.

– Да… Так с виду-то и не скажешь. Ходит, да и ходит, молчун какой-то.

– Да чего не скажешь-то? Очень даже скажешь. Сразу он мне не понравился. Еще когда отпуск мне рассчитывал.

Волков дотянулся до окошка и заорал: «Придурки! Не я это тетку эту зарезал! Ясно?»

Двое собеседников шарахнулись в сторону.

– Говорю тебе, он – того, – шепнул один другому.

Они бросили свои бычки в урну и поспешно зашли в отделение.

Волков схватился за голову. «Вот так влип. Может это снится что ли? Как же такое может быть-то? В век этот клубок не распутать», – так думал Волков.

Мозги его отказывались пользоваться дедукцией и другими методами. Сердце бешено колотилось, и опять начала накатывать тошнота.

У него больше не оставалось сомнений – либо это сон, либо он правда, что называется, придурок. В любом из этих случаев ничего уже не страшно. Либо проснется, либо в психушку.

«Уже все равно, – думал Волков. – Совершенно все равно. Я даже не уверен, что было как-то по-другому. Может быть, все это был сон. Не было у меня ни „Жигулей“, ни зарплаты Костылева, и Иванов ничего не прогуливал. Просто ничего не было. А я – маньяк и сумасшедший».

С этими мыслями Волков заснул.

Проснулся он от того, что запахло вкусным, чем-то жаренным, домашним. Волков оторвал голову от жесткой лавки – на соседней скамейке сидел бородатый мужик и, причмокивая, уплетал пирожки. Вдруг мужик вздрогнул и воровато взглянул на Волкова.

– Мамка передала, – как будто оправдываясь, прошептал мужик, – Ты это… Хочешь?

И не говоря ни слова, он завязал пакет и перекинул его на лавку к Волкову.

– Вкусные, – боязливо улыбался мужик, – кушай. Я это. Нормальный. Ничего плохого тебе не желал, честно.

Волков удивленно смотрел на мужика и молчал.

– Ты это, – продолжал мужик, – все под Богом ходим, уже все равно сядешь, так сядешь. У нас в городе только одна решетка, на выезде, будешь один сидеть, больше убийц нету же. Последние деньки, можно сказать, с людями общаешься… Так ты за что Елагину-то? – понизив голос, вновь боязливо спросил мужик.

Все бы ничего, может быть, Волков бы и стал сопротивляться, доказывать недалекому мужику, что не он это, и Елагину он не знал и прочее и прочее, но уж больно хотелось есть. Волков вспомнил, что от нервов или от забывчивости какой – то, все эти дни он как будто ничего и не ел. Поэтому он откинул все свои мысли, развязал пакет и начал есть. Пирожки приятно похрустывали.

– Домашние, – улыбнулся мужик.

Волков его не слушал. Пирожки были с картошкой, капустой, луком и яйцом и их было много.

– Да, убил, укокошил, – неожиданно для себя заревел Волков, после пирожков. – Уж и не знаю, что на меня нашло. Терпеть эту Елагину не мог.

Мужик вытаращил глаза и стал крестился.

– Да кто не без греха, – продолжал молоть языком Волков, – вот, ты, например, чего тут делаешь?

– Я то? – удивился мужик, – да я так, ограбил тут одну в трамвае, сумку стащил.

– И что теперь?

– А ясно что. Условный у меня был, а теперь сяду. Ну, я не жалуюсь. Поразмыслю, время есть. А там говорят, профессии научат. У меня же учиться некогда было, братья младшие, мать одна. А теперь есть время, ничего, выучусь, человеком стану.

– А какую профессию-то дают? – деловито осведомился Волков.

– Так это, швея, техник швейного цеха. А чо, нормальная профессия.

С Волковым происходили странные метаморфозы. Он чувствовал, что мужик как будто боится его, и ему это было приятно. Он уже не думал, он ли это убил эту Елагину, или не он.

Мысли его оборвал Костылев, тот самый, которому Волков все рассчитывал и рассчитывал больничный.

 – Убил и жрет теперь, как ни в чем не бывало, – пробурчал Костылев, – Вставай давай, Пришелец, ишь расселся. К следователю пойдешь.

Волков вошел в кабинет следователя. Глаза у Кольки были красные и сам он весь какой-то помятый.

– Ты, Костыль, свободен, спасибо. Я тут уж как-нибудь сам, с убийцем этим, – махнул рукой Колька.

– Ну, ты смотри, он же у нас посланник космоса, еще призовет своих на помощь, – захохотал Костылев, выходя.

Дверь закрылась. Колька взял стул и сел рядом. Волков учуял запах водки.

– Слушай, Волков. Вот хоть убей, не могу я тебя представить режущим Елагину, – шепотом начал Колька, – Не ты это. Не ты, и всё. А тут еще губернатор этот, и Геннадий наш как с ума сбрендил, за место держится, сволочь. Тут такое громкое дело, уже во всех газетах, первое убийство за полсотни лет, не считая того ДТП, конечно, ну наш Геннадий похвастаться решил и ляпнул, что мы, мол, уже его раскрыли, мол, нашему передовому отделу всего час на это потребовался. Теперь они тебя как преступную единицу никуды не пустят. Хоть ты это ее кокнул, хоть не ты – задавят. А мне что делать, Волков? Знаю, что не ты. Хоть беги отсюда в неведомую глушь, – горько жаловался Колька.

 – Так это я, – неожиданно рявкнул Волков, – я ее это самое… укокошил.