Стража у ворот, согласно правилам военной дисциплины, шепотом обменялась паролем с авангардом отряда Кромвеля. Пехота вступила в парк, за ней кавалерия, которой было приказано ехать не по твердой дороге, а, насколько возможно, по дерну, окаймлявшему аллеи. Кроме того, была принята еще одна предосторожность: несколько пеших солдат должны были обыскивать лес с обеих сторон и задерживать, а в случае сопротивления убивать всякого встречного, под каким бы предлогом он ни бродил по парку.
Обстоятельства по большей части благоприятствовали Кромвелю, пока он успешно шел к власти; так было и в ту ночь — погода начала проясняться. Густой туман, до тех пор застилавший все и затруднявший продвижение солдат по лесу, понемногу рассеялся, и луна после долгих усилий наконец пробралась сквозь его дымку и повесила свой тусклый и медлительный серп в небесах, осветив их, как померкшая лампада освещает келью отшельника в ночные часы. Когда отряд поравнялся с фасадом дворца, Холдинаф шепнул Эверарду, который шел с ним рядом:
— Видишь, в башне распутной Розамунды мерцает таинственный огонек? Сегодняшняя ночь покажет, кто сильнее — дьявол сектантов или дьявол мятежников. О, возликуем, ибо царство сатаны раскололось!
Тут торопливо, бесшумными шагами подошел сержант и грозным шепотом прервал речь священника:
— Молчать, там, позади… Молчать под страхом смерти!
Через минуту по шеренгам передали команду «стой», и весь отряд мгновенно повиновался.
Остановка была вызвана тем, что к главному отряду поспешно вернулся солдат из бокового патруля с донесением, что в лесу, на некотором расстоянии слева, солдаты видели свет.
— Что это может быть? — спросил Кромвель; его низкий суровый голос был ясно слышен, даже когда он говорил шепотом. — Свет движется или горит в одном месте?
— Насколько мы можем судить, он неподвижен, — ответил солдат. — Странно! Вблизи того места, где его видели, нет никакой хижины.
— С позволения вашего превосходительства, это, может быть, затея, дьявола, — гнусавым голосом вмешался капрал Хамгаджон, — за последнее время она этих краях забрал большую силу.
— С позволения вашего идиотства, ты осел, — ответил Кромвель, но, тут же вспомнив, что капрал — один из проповедников, или трибунов, среди солдат и ему надо оказывать уважение, добавил:
— Ничего, если это затея дьявола, мы с божьей помощью устоим, и подлый раб сгинет перед нами. Пирсон, — продолжал он, снова приняв лаконичный военный тон, — возьми взвод и посмотри, что там такое… Хотя нет, негодяи могут скрыться от тебя. Иди прямо к замку…
Окружи его, как мы решили, так, чтобы и птица не вылетела… Поставь внутреннее и внешнее кольцо часовых, но не поднимай тревоги, пока я не подойду.
Если кто вздумает бежать — стреляй! Убивай их на месте, — с грозным воодушевлением повторил он, — кто бы там ни был. Лучше так, чем навязывать республике пленных.
Пирсон выслушал и отправился исполнять приказания командира.
Тем временем будущий протектор расположил немногочисленных солдат, оставшихся с ним, так, чтобы они могли с разных сторон приблизиться к подозрительному огоньку, приказал им подползти к нему как можно ближе, не теряя связи друг с другом, и быть готовыми броситься вперед, как только сам он подаст сигнал громким свистом. Желая собственными глазами видеть причину тревоги, Кромвель, от природы наделенный проницательностью военачальника, которая у других развивается в результате профессионального образования и долгого опыта, стал приближаться к предмету, вызывавшему его любопытство.
Он крался от дерева к дереву легкими шагами, с осторожной ловкостью индейца американских лесов, и, прежде чем кто-либо из солдат подошел настолько, чтобы можно было что-нибудь разглядеть, увидел двух человек, по-видимому наскоро копавших могилу при свете фонаря, стоявшего на траве. Возле них лежал какой-то предмет, завернутый в оленью шкуру, очень похожий на мертвое тело. Они разговаривали вполголоса, но так, что опасный свидетель прекрасно слышал каждое слово.
— Готово наконец, — сказал один, — отроду не приходилось мне делать такую неприятную и тяжелую работу. Боюсь, что мне несдобровать. Я рук своих не чувствую, и, странное дело, хотя так здорово трудился, я дрожу всем телом и никак не могу согреться.
— А я так чересчур согрелся, — сказал Рочклиф, тяжело дыша от усталости.
— Холод пробрался мне в сердце, — продолжал Джослайн, — вряд ли мне когда-нибудь будет опять тепло. Чудно мне, нас будто околдовали. Копали почти два часа, а много ли выкопали? Любой могильщик справился бы самое большее за полчаса.
— Да, мы плохие землекопы, — ответил доктор Рочклиф. — Каждому свой инструмент: тебе — охотничий рог, а мне — шифрованные письма. Но не унывай; земля замерзла, здесь много корней — не мудрено, что дело у нас подвигалось плохо. А теперь, когда над несчастным совершен церковный обряд и я прочел заупокойную службу, valeant quantum[78], положим его надлежащим образом в место последнего успокоения; с его смертью земля потеряла не много… Да ну же, подбодрись, друг, как подобает. солдату; мы ведь прочли молитвы над его телом и, если времена изменятся, перенесем его в освященную землю, хотя он совсем недостоин такой чести. Ну-ка, помоги мне положить его в могилу; мы засыплем прах его прахом, потом натаскаем шиповника и терновника, а ты не отчаивайся и помни: ты сам должен охранять свою тайну…
— За это не поручусь, — возразил Джослайн. — Мне думается, сам ночной ветер в листве расскажет о том., что мы здесь делали… Мне думается, сами деревья будут шептать: «Здесь, среди наших корней, лежит мертвое тело». Когда пролита кровь, свидетели скоро найдутся.
— Они нашлись, и скорее, чем ты думал! — воскликнул Кромвель; он выступил из чащи, схватил Джослайна и приставил пистолет к его виску. Во всякое другое время егерь оказал бы отчаянное сопротивление, даже если бы на него напали несколько человек; но ужас, который он испытал, когда убил своего старого приятеля, хотя он совершил это убийство с целью самозащиты, усталость и неожиданность нападения — все вместе лишило Джослайна мужества, и враги схватили его так же легко, как мясник хватает овцу. Доктор Рочклиф оказал некоторое сопротивление, но был тотчас же обезоружен обступившими его солдатами.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул Кромвель. — Посмотрите, кого умертвили эти мерзкие сыны Велиала…
Капрал Милость Божья Хамгаджон, взгляни, не узнаешь ли ты его в лицо?
— Поистине, узнаю, так же как узнаю самого себя в зеркале, — прогнусавил капрал, осветив фонарем лицо мертвеца. — Ведь это наш верный духовный брат, Джозеф Томкинс.
— Томкинс! — воскликнул Кромвель, бросившись вперед и одним взглядом удостоверившись в том, что капрал говорит правду. — Томкинс!.. И убит, — видно по ране на виске!.. Ну, говорите правду, псы вы этакие!.. Вы убили его потому, что открыли его предательство… я хочу сказать — его преданность республике и ненависть к заговорам, в которые вы хотели вовлечь его честное простодушие?
— Да, — сказал Милость Божья Хамгаджон, — а потом осквернили прах вашими папистскими обрядами, как будто напихали ему в холодные уста холодной каши. Прошу тебя, генерал, позволь потуже связать этих подлецов.
— Не стоит, капрал, — ответил Кромвель, — время дорого. Послушай, приятель, ты, я полагаю, доктор Энтони Рочклиф; предлагаю тебе на выбор: или мы тебя на рассвете повесим, или ты загладишь свое преступление — убийство христианина — и скажешь нам все, что знаешь о тайнах этого дома.
— Поистине, сэр, — возразил Рочклиф, — вы за» стали меня при исполнении обязанностей священника, я хоронил покойника; а что до ответа на ваши вопросы, сам я твердо решил и советую моему товарищу по несчастью…
— Уберите его, — сказал Кромвель, — я давно знаю его упрямство, хотя и заставлял его пахать мою пашню, когда он думал, что тащит свою борону…
Уведите его в арьергард и давайте сюда другого негодяя. Ну, ты, иди-ка сюда… подойди ближе… еще ближе… Капрал Милость Божья, держи его за ремень. Мы должны беречь свою жизнь ради нашего разоренного отечества, хотя бы, увы, ради самих себя мы не ставили ее ни в грош. Теперь слушай меня, малый, выбирай: или покупай жизнь полным признанием, или мы тебя сейчас вздернем на этом старом дубе… Ну, что ты скажешь?
