— А вот на сей счет ты сильно ошибаешься. — Закончив осмотр, гость увел директора в угол. — Павлуша, я хотел вернуться к нашему недавнему разговору. — Он оглянулся, словно желая удостовериться, что их никто не слышит.

— Тут никого нет, — успокоил его директор.

— Значит, я повторяю свое предложение. Я привожу сюда одного из своих мальчиков. Он делает копию — отличную копию, при таком свете не отличишь. Мы оставляем ее здесь, а оригинал я забираю и нахожу покупателя. Деньги пополам.

— Костик, — директор в волнении облизнул губы, — а вдруг кто-нибудь заметит подмену?

— Павлуша, при этом освещении лучший в мире эксперт не отличит копию от оригинала, — уверенно ответил гость.

— А вдруг придется их выставить, поднять наверх?

— Ты сколько лет директорствуешь?

— Пять.

— И сколько картин ты отсюда поднял наверх?

— Ни одной.

— Павлуша, я, в отличие от тебя, искусствовед. Я побывал в этом музее впервые двадцать лет назад. Эти картины не выставлялись ни разу!

Директор присел на ветхий стул и платком вытер пот со лба.

— А сколько это может стоить? Ну, одна картина?.. — понизив голос, спросил он.

Гость что-то прошептал ему на ухо.

— Согласен, — выдохнул директор.

Через два дня в музее появился молодой художник с ходатайством областного комитета по культуре о разрешении поработать в запасниках. Директор отвел художника вниз и усадил напротив картины, которую выбрал Костик.

Работа у художника спорилась, и через неделю копия была готова. Художник оставил ее директору и исчез. Той же ночью, оставшись в музее один, директор спустился в подвал и заменил оригинал на копию. Холст он положил в портфель, тщательно запер дверь директорского кабинета, попрощался с охраной и ушел. Дурацкая мысль проверить содержимое директорского портфеля никому не могла прийти в голову.

Директор подъехал на своей машине на вокзал. Скорый поезд стоял здесь всего три минуты. Из третьего вагона вышел Костик, закутанный в шарф, обнял директора, взял его портфель и вернулся в поезд, который сразу тронулся.

Через две недели директор вновь прогуливался по платформе. Когда поезд остановился, из спального вагона выскочил веселый и бодрый Костик, обнял старого приятеля и отдал портфель.

В машине директор нетерпеливо заглянул в портфель. Там оказался конверт с долларами. Таких денег он отродясь не видел.

А через неделю в музее появился другой художник. На сей раз это была молодая женщина. Директор сам усадил ее возле картины, которая приглянулась Костику. Дальше все происходило по той же схеме. Директор ночью вставлял в раму копию, а оригинал передавал Костику, который находил покупателя и вскоре привозил деньги.

— Главное, — повторял Костик, — составляй список картин, которые мы с тобой… «обновили», скажем так. И следи за тем, чтобы они не оказались наверху, в какой-нибудь экспозиции.

— Конечно, с деньгами чувствуешь себя увереннее и спокойнее, — осторожно заметил директор. — Но теперь появилась новая забота: как их пустить в дело? Хочу машину купить, но боюсь.

— И правильно, Павлуша, пусть деньги лежат. Скоро уйдешь на пенсию, переедешь в другой город, где тебя никто не знает, и заживешь счастливой жизнью. А пока потерпи. Понял?

— Понял, — мрачно кивнул директор.

Он предпочел бы другой ответ, но понимал, что Костик прав. Город маленький, все на виду.

В конце месяца директора пригласили на большое совещание в столицу. Поколебавшись, он положил во внутренний карман толстый конверт с деньгами. Уж в Москве-то может он себе хоть что-нибудь позволить?

После одного из заседаний он вышел из зала вместе с пожилым соседом, который любезно представился:

— Игнатьев из Третьяковской галереи. Вы, я вижу, из провинции, коллега? Именно в провинции живут настоящие подвижники.

Директор смутился, приняв похвалу на свой счет.

— А не пообедать ли нам? — предложил Игнатьев и повел директора в близлежащее кафе, настояв на том, что заплатит сам. После обильного обеда, во время которого провинциальный директор угостился тремя рюмками водки, Игнатьев пригласил его к себе домой на чашку кофе.

— Я, знаете ли, с некоторых пор живу один, — лицо его приняло скорбное выражение, — и дорожу приятным обществом. Тем более что со свежим человеком всегда интересно поговорить.

Когда он распахнул дверь своей квартиры, директор музея подумал, что попал в картинную галерею.

— Вижу, вам нравится, коллега, — улыбнулся Игнатьев.

— У вас прекрасная коллекция. — Директор был искренне восхищен.

— Это собирается годами. Есть действительно неплохие работы. — Игнатьев указал гостю на большое кожаное кресло: — Прошу вас, присаживайтесь. Понимаете, коллега, в нашем мире все бренно, в том числе и деньги. А искусство вечно и бесценно. Я когда-то много зарабатывал и покупал живопись. Тем более что подделку от оригинала я легко отличу.

Директор криво улыбнулся.

— И оказался прав, — продолжал Игнатьев. — Деньги уже несколько раз обесценивались, а картины — твердая валюта. Теперь я кое-что время от времени продаю, и мне на жизнь хватает.

Он прошел на кухню готовить кофе. А директор музея стал осматривать полотна. И вдруг у него созрела одна важная мысль.

— А не могли бы вы одну из картин продать мне? — спросил директор.

Игнатьев рассмеялся:

— Вам-то зачем? Вы и так целый день находитесь среди прекрасных картин. Мои покупатели — люди, которые в обычной жизни ничего этого не видят.

Директор музея проявил настойчивость:

— Я думаю о том времени, когда выйду на пенсию и жизнь моя изменится. Мне бы хотелось, чтобы в моем доме тоже было что-нибудь прекрасное.

Игнатьев пожал плечами:

— Я не уверен, что могу предложить что-нибудь, соответствующее вашему взыскательному вкусу. Вы же профессионал. Ну, что бы вы хотели?

— Предложите вы, — попросил директор, стараясь избежать необходимости оценивать то или иное полотно.

Пока директор пил кофе, Игнатьев долго ходил по квартире и что-то бормотал себе под нос. Наконец он сказал:

— Мне кажется, я нашел. Вот полотно для вас. Посмотрите, какой теплый колорит, каким миром и покоем веет от этой картины.

— А сколько она будет стоить? — поинтересовался директор.

— Я не могу брать большие деньги с коллеги, — смутился Игнатьев. — Ну, больше тридцати тысяч я не возьму. Мы же должны помогать друг другу, верно?

— Тридцать тысяч долларов? — уточнил директор.

— Разумеется.

Не желая более производить впечатление провинциала, директор вытащил из кармана пухлый конверт и, шевеля губами, отсчитал триста сотенных бумажек. Игнатьев тем временем тщательно упаковал картину…

Директор музея приехал домой невероятно довольный собой. Когда в очередной раз появился Костик, директор сразу подвел его к картине.

— Понимаешь, я решил разумно вложить деньги. Они не должны лежать в чулке.

Костик долго осматривал картину, потом спросил:

— Кто тебе ее продал?

— Есть такой столичный искусствовед Игнатьев из Третьяковской галереи…

— И сколько ты ему заплатил, Павлуша?

— Тридцать тысяч. Что, дорого? — заволновался директор.

Костик снял очки и засунул их во внутренний карман пиджака.

— Понимаешь, Павлуша, это не подлинник. Это копия. Мы ведь торгуем не только оригиналами, но и копиями.

Директор музея побледнел и схватился за сердце.

— Ты меня никогда не спрашивал, Павлуша, — продолжал Костик. — И я тебе не говорил. Вроде для тебя это не важно. Продажей наших копий…

Директор уже знал ответ.

— …занимается как раз Игнатьев.

Машина свернула к даче с ярко освещенными окнами. Дом достроили только глубокой осенью, и Валера все никак не мог на него налюбоваться. Он вытащил из багажника объемистые сумки с продуктами и большую деревянную коробку. Рита встречала его в дверях.