Потом спросил:
— Написали?
— Да.
Он обернулся, и я встретил почти на ощупь твердый взгляд, потом увидел его тщательно выбритый подбородок, убийственно белый срез подворотничка.
Иванов подошел, взял у меня рапорт. Положил его в папку и тщательно завязал тесемочки. Щелкнул ключ в ящике стола.
Мне показалось, что во мне что-то щелкнуло. И отлегло от сердца.
Я вскочил:
— Разрешите идти?
— Только Заяц и вы написали рапорты, — сказал Иванов. — Чудинов и Железнов отказались. Из этих ребят моряки получатся.
— Ну и что? — Я чувствовал, что лицо у меня горит. — Зато… в летную часть! Буду летать!
Но себя-то не обманешь.
Думал, что отправляют домой? Думал. Хотел этого? В какую-то минуту — да.
— Будете летать, — усмехнулся Иванов. — Но для начала отсидите десять суток. А потом окончите школу юнг. Все. Можете идти!
Я хотел козырнуть и повернуться по всем правилам, лихо.
Не получилось.
V
Вязли в песке гладкие глыбы валунов… Ближе к воде их занесло толстым слоем водорослей, высохших, золотистых сверху. А те валуны, что сползли в воду, обнажались сейчас тоже облепленные водорослями, но мокрыми — темно-бурого цвета.
Был час отлива.
Вода тихонько звенела и шлепалась о прибрежные камни. Дальше — до горизонта — лежала покойная гладь, высветленная белесым северным небом.
Теперь-то я знал, какая это гладь. Как говорится, «люблю море с берега».
— Сбор через тридцать минут, — сказал старшина. — Задача: набить и зашить… Все ясно?
— Так точно.
— Р-разойдись!
Каждому из нас еще утром выдали по две наволочки — для подушки и матраца. Надо было набить их водорослями.
— Только сухими, — предупредил старшина, — чтоб не прели!
Сегодня рота переселилась из палаток в кубрики. Мы с Юркой заняли койки на верхнем, третьем ярусе, а Леха — под нами, на среднем.
— Святая троица! — сказал Сахаров. — А вы ничего — отъелись на губе-то! Оказывается, не так уж плохо посачковать десять суток.
— Можешь попробовать, — ответил Юрка.
— На «слабо» дураков ловят, — ответил Сахаров, глядя на меня.
…Идти по водорослям было вязко, ноги утопали, как в мягком ковре.
Леха говорил:
— Это их во время шторма выбрасывает, я знаю. На Дальнем Востоке тоже так. У меня отец до войны служил в Приморье. Знаете, какая там тайга!
— И медведи есть? — рассеянно спросил Юрка.
— Конечно. Мы с отцом на охоту ходили. Тишина, снегом пахнет…
Железнов кивнул, не ответив, — смотрел на море.
— Значит, и медведи…
— Ну да! — сказал Леха. — Не веришь?
— Верю, почему же! — Юрка нагнулся. — Давайте собирать?
Мы разбрелись. Я прошел вперед. Потом оглянулся и увидел, что Юрка стоит и немного исподлобья, пристально смотрит на море. На переносице у него прорезалась короткая упрямая складка.
Откуда-то появился Сахаров. Мельком взглянул на меня и двинулся, растопырив руки, к Железнову:
— Кто кого?
Тот улыбнулся — складка исчезла.
— Давай…
Через несколько секунд Юрка сидел сверху. Поднялся, улыбаясь:
— Ну, что?
— Нога подвернулась, — сказал Сахаров. — А ты ничего… Тебе десять суток на пользу! — Отошел и закричал: — Братцы, с кем покурим?
Юрка все улыбался, глядя ему вслед:
— Чудак!
— Он жалеет, что сам не отсидел, — добавил Леха и усмехнулся. — Героем был бы…
Мы лежали на матрацах, набитых морской травой, хмелели от крепкого запаха водорослей и смотрели на море. Нет, не были мы героями, хоть и не каждый, может, решился бы… Закрутило нас оно, закружило!
— На Дальнем Востоке я первый раз и океан увидел, — задумчиво проговорил Леха. — И решил, что пойду на флот… А ты, Серега, не жалеешь?
— Нет! — ответил я.
В облаках появился просвет, выглянуло солнце. Море в одной стороне зарябило, заискрилось, а в другой чуть потемнело. Ветер очнулся и пробежал к лесу.
Освещенные солнцем, повеселели сосны.
— Станови-ись! — повисло над берегом.
Началась строевая подготовка.
Я иногда оглядывался — смешно было видеть со стороны: матрацы лежали, грелись на солнышке, как тюлени, а их хозяева — вся рота — небольшими группами топтались на берегу, утрамбовывали и без того твердый, наверное, смерзшийся уже песок.
— Равняйсь! Смирно!
И пауза.
— Напра-во! Отставить! Резче надо. Напра-во!
И опять пауза.
— Нале-во! Резче, резче! Кру-гом! Отставить!
Отставить — значит так же четко вернуться в исходное положение.
— Шаго-ом…, марш! Нале-во! На месте!
Мы поворачивались, шли, опять поворачивались, останавливались, поворачивались, шли.
Со стороны, может, было и смешно…
Занятия с нами вел новый командир смены старшина первой статьи Воронов — сухощавый, жилистый, лет сорока пяти; лицо с морщинами, а глаза хитровато-веселые. Бескозырка у него была без каркаса, без пружины под кантом; около звездочки — две лихие вмятинки. Так носили бескозырки революционные матросы-балтийцы в семнадцатом году.
— Будем отрабатывать подход к командиру, — сказал Воронов, когда мы сто первый раз остановились и повернулись налево.
Он стал вызывать нас из строя по одному.
Вот так же бывало на репетициях в драмкружке: краснеешь почему-то за товарища, когда он выступает, и думаешь: «Сейчас моя очередь…»
— Юнга Железнов, ко мне!
Юрка нерешительно бежит (рассчитывает, когда останутся три шага, которые нужно пройти «строевым»), переходит на строевой и, останавливаясь, подносит руку к бескозырке:
— Товарищ старшина первой статьи, юнга Железнов по вашему приказанию прибыл!
— А что вы смотрите исподлобья? — спрашивает вдруг Воронов.
В строю — хохоток. Я вижу, как Юркина рука вздрагивает.
— Становитесь в строй.
— Есть!
Железнов поворачивается кругом. На переносице у него складка. Покачнувшись, делает первый шаг.
— Юнга Чудинов, ко мне!
«Все ясно, — думаю я. — Привязался к нам троим».
Широкое лицо Лехи пылает: у него не сразу получается. Ничего, я постараюсь за всех. А может, пронесет?
— Юнга Савенков, ко мне!
— Товарищ старшина первой ста…
— Отставить. Как держите руку?..
— Юнга Савенков, ко мне!
— Товарищ старши…
— Отставить. А нога?..
На третий раз получается.
— Юнга Сахаров, ко мне!
Артисты — такой народ… Сахаров тонок, строен, шинель ладно подогнана (когда он успел?). Четко подходит, козыряет… У артистов получается, хоть в душе он, может, и не так хорош, как кажется.
— Потренируйтесь-ка друг с другом, — решает старшина.
Он разделяет нас на пары. Нарочно, что ли?
— Юнга Савенков, ко мне! — злорадно кричит Сахаров.
Бегу к нему, а он отступает спиной к лесу и ждет, криво улыбаясь.
Делаю три строевых шага.
— Товарищ… командир, юнга Савенков по вашему приказанию прибыл!
Сахаров молчит.
Я опускаю руку.
— Ну?!
— Разговорчики! — Он округляет глаза. — Команды «вольно» не было!
Несколько долгих секунд мы смотрим друг на друга.
— Кру-гом! Шагом марш! Напра-во! Юнга Савенков, ко мне!
И опять мы лицом к лицу.
Он молчит. Потом усмехается:
— Можете идти.
— Есть!
Ничего, подойдет и моя очередь.
— Во-оздух! — кричит кто-то.
И наступает такая тишина, что в ней слышен один только звук — подвывающий, прерывистый.
— «Юнкерс»!
Это я сказал. Сам не знаю, когда успел рассмотреть. Мы уже бежим к лесу. Кто-то визжит. Визг все сильнее, пронзительнее. И я вдруг соображаю, что это бомба.
Валун…
Кидаюсь под него.
Визг еще не оборвался, а взрывная волна уже схватила меня за шиворот, ударила пониже спины, бросила к лесу, до которого я двух шагов не добежал.
