— Ох… Ну что ты, Бо… Что? Нет, Бо, не раздумала… Мне, Бо, звонили.
Что? Он приходит в себя. Так вот он — «пассаж»! Кто? Угрожали?
— Угрозы? При чем это, Бо! Свекровь мне звонила, Бо, она хорошая женщина. Сказала она правду сказала — уйдешь, сын повесится! Или сделает что-нибудь и сядет в тюрьму. Кончится как человек. Мне, Бо, прости, мне его жаль…
— Так отправляйся к нему! — срывается он. — Иди и лижи! Я говорил тебе: выбирай? Выбрала? И привет!
— Бо, он ведь ничего мне не сделал плохого! даже напротив… Я ему многим обязана… Он останется один-одинешенек…
— Одному в его возрасте — дело предельное, — сказал он, не смягчая. И широко улыбаясь своему зеркальному двойнику. Это была спецулыбка, потребовавшая в свое время особой работы: зубы ровные, крупные, все — напоказ, полной горстью. Тогда как глаза тускло хмурятся, ускользают. — Некому утку подать? — говорит он, улыбаясь зубами.
— Именно, — сказала она. — И грелку под поясницу.
— Ну так и нянчись! — говорит он сухо, спокойно и ждет.
Она тоже молчит, но отчего-то становятся ясно, что — клюнуло. Леска натягявается.
— Бо! — выдыхает она. Теперь ее очередь искать нужное слово. — Боречка! — слышит он. Ну-ка, ну-ка, что скажешь? — Ты такой сильный, большой, — шепчет в трубку она, — как бабочка, я лечу в твой огонь. Каждый раз как в прорубь ныряю. Каждый раз говорю себе: не поеду! Но готовлюсь, готовлюсь… уверяя себя: не пойду!
— И все же — идешь? — осведомляется он, изучая улыбку зубов.
— Не могу отлепиться! Только и думаю, только и жду!
Понимаю, что люблю твое тело, только его, ты сейчас весь в своем теле, но когда-нибудь и ты вырастешь из него, а я… Ох, Бо, я боюсь! Я-то уж больше не вырасту, Бо!
— Метр с кепкой — и все?
— Ты, все ж таки, детка! — провоцируя, тянет она, но сейчас ему эти игры до лампочки — Ну, допустим, я перееду к тебе. Но ты уйдешь в армию!
— Я вернусь с книжкой ветерана войны! Я осыплю тебя сиреневым ворохом денег!
Смешной, нет, какой же смешной! Разве в этом проблема?
— Ты родишь сына! Семь сыновей!
Какой же наивный!.. «Вторая задача мужчины — расплодиться по миру, воспроизводя таких же железных мужчин!» Она тихо смеется, вспоминая напыщенные эти слова. Смех журчит, как холодный ручей.
— Обещала же ждать! — вопит он, выходя из себя от этого журчащего смеха.
Да, обещала. Чего только не обещаешь в т а к и е минуты! Смешной: две женщины в одной кухне! Хочет сохранить ее под крылышком матери!
— Так катись!
— Я боюсь принести вред тебе, Бо, — тянет она, испугавшись его грубого окрика. И, вздохнув: — Я ведь когда-то состарюсь, тебе будет трудно бросить меня…
—Вот уж не трудно!
Она растерялась. Несомненно, она растерялась! Несомненно, теперь уж она листает словарь. Словарь своих заумных готовеньких фраз. Он наслаждается, представляя, как теперь уже перед ее горячечным взглядом проплывают страницы, строчки нажитой мудрости. Пусть не старается! Там, в этих страницах, таких, как он, нет! И ничегошеньки она там не найдет!
Но что за чушь шелестит в трубке?
Ах, она не знает ЕГО! Ну да, разумеется, разумеется. Как же, ОН попрет на рожон! Ах, ах, как испугались! Слыхали про этого одинокого и коварного, трижды опасного из-за отнятой утки! Ах, ей жаль не ЕГО, а — милого Бо? Ах, ах, ОН может придумать такое, такое, что никому никогда?..
— Приезжай! — вдруг услышал.
Что? Сломалась? Ну нет, пусть повторят, пусть потверже повторит, ну-ка, еще! А еще?
— Боренька, действительно любишь?
Как не в жилу ему эти нежности! Но… надо что-то сказать. Заслужила. Старалась.
— Дорогая, — произносит ленивым баском. И ищет, ищет другие слова. — Я… — но что надо сказать? Чего говорят в таких случаях? — У тебя… У тебя мясо сгорело! — кричит он внезапно и радостно.
Она веселеет.
— Ну, правда, не мясо, но ты угадал: там все сгорело! — Какой все-таки славный! Какой замечательный мальчик! Как, как угадал? Ей отчего-то так хорошо оттого, что он угадал!
— Как, как ты угадал? — восклицает она не медленно и голосом вовсе не низким, а быстро-быстро и тонко, совсем как девчонка. И смеется освобожденно, легко, чуть привсхлипывая: — Ну, уж если ты угадал….
Так хочется броситься в авантюру! Вниз головой. Не раздумывая. Ей хорошо. Ей чудится в этом угадывании счастливое предзнаменование. Подумать только, что снова может быть так хорошо! Так хорошо, как… лет пятнадцать назад. Так, как — казалось — не может уже быть никогда!
— Все! — кричит он. — Заметано! Еду!
Лет пятнадцать назад Бо ходил в детский сад.
— Паспорт, любимый плюшевый мишка и два чемодана! Три автомобильных гудка - уговор сохраняется! — кричит он, довольный.
А она слышит только одно: сохраняется!
Говорят, она хорошо сохранилась.
Сохранить, схоронить, господи!
Он затягивал шнурок последней кроссовки, когда затрезвонило.
— Алло? — спросил очень спокойно.
— Слушай, ублюдок!..
Еще один голос. Где набрал столько подонков?
— … не быть мне шепелявым…
Что же, сразимся!
Он резко присел, увернувшись от удара «руки-копья», и поднырнул под руку с ножом. И выбросил пятку, целя в грудину. И снова присел, уклонившись от нападения сзади. И отпрыгнyл от камня, летящего с крыши…
Проклятый морковный галстук! Будто воочию увидел себя, распростертого на асфальте, и волосы налипли на лоб, и этот ручей из открытого горла!
Содрал, зашвырнул. И взял, и вложил в ладонь нечто. Примерил: ладно устроилось в кулаке! Отличная штука для того чтобы разнести черепушку!
И в который раз завизжал телефон.
Побежал по квартире. Выключил газ, электричество. Телефон все визжал, как истеричный ребенок-барчук.
Готовый на все, помчался по лестнице, одолевая пролеты в один-два прыжка, опираясь на руку, и с каждым прыжком ощущая прибывание силы, уверенности. Эх-х-х!
Когда выскочил из подъезда, какой-то небольшой, совсем плюгавенький человечишка прыгнул к нему и ударил сухоньким кулачком. Попал как раз в завиток у виска.
Инстинктивно придержав вооруженную руку, нанес удар правой. Удар был не сильный, с мгновенным учетом массы противника и так, чтобы встретить нападение сбоку. Но удар был выверен в самую челюсть. Головка откинулась, тело рухнуло, из уголка рта выползла струйка.
Отпрянул, рыскнул взглядом по сторонам: никого!
А человечишка лежал неподвижно. Неестественно неподвижно. Такой маленький человечишка с обезьяньим лицом.
Потрепал по щеке:
— Выспался, дорогуша?
Нет ответа.
Осторожно опустил в урну «улику умышленности». Глухо звякнул металл. И только тогда вдруг опомнился: что натворил? Так полудурок-преступник закуривает после убийства, теряя спичку-улику. Звено, определившее сыщику след!
Преступник?
Убийство?
Оп вздрогнул. Случалось, посылал в нокаут противника — но никогда не задумывался о последствиях: у каждого проблемы свои!
Человечишка так странно безволен. И нет никого, кто бы мог подтвердить, что тот сам напоролся.
Первыми отзываются ноги. Ноги — сухие и быстрые, реактивные, не подводят! И вот теперь они приходят в движение: пританцовывают, семенят, каждая жилка играет, зовет: пора сматываться! Пока пе поздно — беги!
Но что-то удерживает. Какие-то мысли, сомнения. А улица на диво безлюдна. Совсем недавно еще — наблюдал из окна! — бродили жаркие парочки, плелись усталые от зноя прохожие… сейчас, ближе к вечеру — никого!
Такой жуткий хруст позвонков.
Жил-был человек, любил дом и жену, и вот жену увели, и вот хрустнули позвонки.
Бежать! Надо бежать! Дом-башня стоит одиноко на окраине города, свидетелей нет, надо смазывать пятки!
Однако отчего-то склоняется к человечку.
— Так вот ты каков! — разочарованно тянет, — и это ты — муж Ингрид?
Безмолвный дом-башня изучал сго слепящими окнами.
