По пути от приемной до пиршественной залы и особенно на дворе вновь посвященных рыцарей осаждали герольды, оруженосцы и менестрели с обычными возгласами: «Largesse, largesse, chevaliers tres hardis!» note 106 Эта старинная формула имела целью заставить раскошелиться и проявить щедрость по отношению к тем, кто был обязан проверять подлинность их гербов и восхвалять их подвиги. Призыв, конечно, не остался безответным со стороны тех, к кому был обращен. Варни одаривал просивших с показной любезностью и смирением; Роли — с изящной небрежностью, свойственной тому, кто достиг подобающего ему положения и прекрасно сознает свое достоинство. Честный Блант роздал все,» что оставил ему портной из полугодового дохода. При этом он суетился, второпях ронял монеты, принимался искать их, а найдя, отдавал просителям с растерянной миной церковного сторожа, раздающего милостыню нищим.

Дары эти были приняты с обычными в таких случаях криками «виват!», но поскольку награжденные принадлежали главным образом к приверженцам лорда Лестера, имя Варни повторялось громче и чаще других. Особенно отличался Лэмборн, оравший: «Многая лета сэру Ричарду Варни!», «Да здравствует сэр Ричард Варни!», «На свете нет и не было достойнейшего рыцаря!», — а затем, внезапно понизив голос, он добавил: «…со времен доблестного сэра Пандара Троянского». Столь неожиданное завершение его шумных приветствий вызвало громкий хохот со стороны всех, кто слышал эти слова.

Нет надобности продолжать описание этого великолепного пира. Он так блестяще удался и был принят королевой с таким явным удовольствием, что Лестер вернулся в свои апартаменты, опьяненный успехом. Честолюбие его было полностью удовлетворено. Варни, успевший сменить свой роскошный наряд на скромный домашний костюм, по обыкновению явился к своему господину, чтобы исполнить обязанности графского постельничего.

— Что вы, сэр Ричард, — сказал Лестер, улыбаясь, — разве обязанности слуги подобают вашему новому титулу?

— Я отказался бы от этого титула, милорд, — ответил Варни, — если бы считал, что он может отдалить меня от вашей особы.

— Ты благодарный человек, но я не должен позволять тебе делать то, что другие могут счесть унизительным.

Произнося эти слова, Лестер тем не менее спокойно принимал услуги Варни, которые этот новоиспеченный рыцарь оказывал с такой готовностью, словно и в самом деле находил в них удовольствие.

— Я не боюсь осуждения, — сказал он в ответ на замечание Лестера, — ибо нет в замке человека… позвольте расстегнуть ваш воротник… нет человека, кто не сознавал бы, что скоро люди куда более высокого звания будут исполнять при вас обязанности постельничего и считать это для себя честью.

— Так могло случиться и в самом деле, — сказал граф с невольным вздохом, а затем добавил: — Дай мне халат, Варни. Я хочу поглядеть на небо. Ведь сейчас уже полнолуние?

— Да, милорд, во всяком случае, по календарю, — ответил Варни.

Лестер подошел к двери, ведущей на небольшой каменный балкончик с амбразурами, обычный для готических замков, и, распахнув ее, вышел на свежий воздух. С балкона открывался обширный вид на озеро и леса за ним; яркий лунный свет покоился на чистых голубых водах и далеких купах дубов и вязов.

Луна плыла высоко в небесах, сопровождаемая мириадами звезд. Казалось, в подлунном мире царит полная тишина, лишь изредка нарушаемая голосом дозорного (где бы ни находилась королева, эту обязанность выполняли ее телохранители) и далеким лаем собак, встревоженных приготовлениями конюхов и егерей к великолепной охоте, назначенной на утро.

Лестер смотрел на синий свод небес с восторгом и упоением; Варни же не покинул полутемной комнаты и, оставаясь незамеченным, с тайной радостью наблюдал, как простирал к светилам руки его покровитель.

— О вы, далекие источники небесного огня! — бормотал честолюбивый граф. — В безмолвии свершаете вы свой таинственный путь, но мудрецы утверждают, что вы можете вещать. Скажите же, какой конец предначертан мне? Будет ли величие, к которому я стремлюсь, таким же ярким, несравненным и прочным, как ваше? Или я обречен только прочертить мгновенный яркий след в ночной темноте и упасть затем на землю, подобно одному из тех жалких искусственных огней, с помощью которых люди пытаются затмить ваши лучи?

В глубоком молчании он смотрел на небеса еще несколько минут, а затем вернулся в комнату, где Варни, по-видимому, был всецело поглощен укладыванием в шкатулку драгоценностей графа.

— Что сказал Аласко о моем гороскопе? — спросил Лестер. — Ты уже говорил мне, но я забыл, потому что не принимаю эту науку всерьез.

— Многие ученые и великие люди думали иначе, — отозвался Варни, — не хочу льстить вашей светлости, я склоняюсь к их мнению.

— О Саул среди пророков! А я считал, что ты скептически относишься ко всему, чего не можешь увидеть, услышать, понюхать, потрогать или попробовать на вкус, и полагал, что ты веришь только свидетельству своих чувств.

— Возможно, милорд, в данном случае я именно потому и заблуждаюсь, что от всей души желаю осуществления всего предсказанного вам астрологией. Аласко говорит, что благоприятная вам планета ныне достигла кульминационной точки, а враждебное вам светило — он не захотел выразиться более ясно — хотя и не побеждено окончательно, но, очевидно, меркнет или, как мне помнится, удаляется.

— Да, это так, — подтвердил Лестер, рассматривая таблицу астрологических выкладок, которую держал в руке. — Влияние более сильное одержит победу, и, я надеюсь, злой час минует. Помоги мне снять халат, сэр Ричард, и побудь со мной, пока я засну, если это не слишком унизительно для твоего рыцарского сана. Сознаюсь, треволнения сегодняшнего дня воспламенили мою кровь, и она струится по жилам, словно расплавленный свинец. Останься, прошу тебя, пока глаза мои не сомкнет усталость.

Варни услужливо уложил своего господина в постель, поставил на мраморный столик, стоявший у изголовья, массивный серебряный ночник, а рядом положил кинжал. То ли с целью защитить глаза от света ночника, то ли — от взгляда Варни, но Лестер задернул тяжелый, шитый золотом, шелковый полог так, что лицо его оказалось в тени.

Варни уселся рядом с кроватью, повернувшись спиной к своему господину, как бы давая понять, что не наблюдает за ним, и спокойно выжидал, пока сам Лестер заговорит на волнующую его тему.

— Итак, Варни, — произнес граф, тщетно ожидавший, что разговор начнет его преданный слуга, — все толкуют о благосклонности королевы ко мне?

— Ах, милорд, о чем им еще толковать, если это так бросается в глаза?

— Она действительно добра и милостива ко мне, — сказал граф, помолчав немного, — но недаром в писании сказано: «Не возлагай надежд на владык».

— Хорошее изречение и справедливое, — ответил Варни. — Поэтому и следует сочетать их интересы со своими собственными так тесно, чтобы они поневоле держались за вашу руку, наподобие сокола с колпачком на глазах.

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — раздраженно ответил Лестер, — хотя ты сегодня на редкость осмотрителен в выборе выражений. Ты намекаешь на то, что я мог бы, если бы захотел, жениться на королеве.

— Это ваши слова, милорд, а не мои; но кто бы ни произнес их, так думают девяносто девять из ста англичан.

— Да, но сотый знает лучше, — сказал Лестер, переворачиваясь на другой бок. — Тебе, например, известно препятствие, которое нельзя преодолеть.

— Можно, милорд, если звезды говорят правду, — спокойно возразил Варни.

— Как! Ты говоришь о звездах? Ведь ты не веришь в них, как, впрочем, ни во что другое?

— Вы ошибаетесь, милорд. С вашего позволения, я верю во многое такое, по чему можно угадать будущее. Я верю, что если в апреле идут дожди, то в мае распустятся цветы; если светит солнце — созреет хлеб. Следуя моей естественной философии, я верю, что раз звезды обещают, то предсказание их сбудется. Я не могу не верить в осуществление того, чего хочу и жду па земле, только потому, что астрологи заранее прочли это в небесах.