Приблизилась кавалькада, освещенная двумя сотнями массивных восковых факелов, которые держали в руках двести всадников.

Казалось, что процессия движется при дневном свете; но особенно ярко освещена была главная группа, центром которой являлась сама королева, одетая со всем блеском великолепия и сверкающая драгоценностями. Она восседала на молочно-белом коне, которым управляла с присущими ей достоинством и грацией, и во всей ее величественной и благородной осанке сказывалась наследница ста королей.

Придворные дамы, ехавшие рядом с ее величеством, тщательно позаботились о том, чтобы наряды их были не пышнее того, что соответствовало их рангу и данному случаю; поэтому никакое другое светило не могло затмить своим блеском королевского величия. Но обаяние этих дам и роскошные, несмотря на все разумные ограничения, туалеты делали их подлинным цветом королевства, столь прославленного за блеск и красоту. Мужчины, свободные от ограничений, которые осмотрительность налагала на женщин, были одеты с не поддающейся описанию роскошью.

Лестер, блистая как золотое изваяние, весь в драгоценных камнях и золотой парче, ехал по правую руку от ее величества в качестве хозяина и в то же время ее шталмейстера. Вороной конь, на котором он сидел, не имел ни единого седого волоска и считался одним из знаменитейших скакунов в Европе. Граф приобрел его за огромную сумму нарочно для этого случая. Медленный шаг процессии горячил благородного коня, который выгибал горделивую шею и грыз серебряные удила; с его морды падала пена, и казалось, что его стройные ноги покрыты хлопьями снега. Седок был достоин высокого положения, которое он занимал, и гордого скакуна, на котором ехал, ибо во всей Англии и, наверно, в Европе не нашлось бы человека, с большим совершенством владеющего искусством верховой езды, чем Дадли. Он ехал с непокрытой головой, как все придворные, и красный свет факелов играл на его длинных вьющихся темных волосах и благородном лице, таком красивом, что даже самые суровые критики могли бы отыскать в нем только один недостаток, но и то недостаток аристократический, — слишком высокий лоб. В этот знаменательный вечер граф выглядел признательным и озабоченным, как человек, сознающий, какую высокую честь оказала ему королева, но вместе с тем на лице его отражались гордость и удовлетворение, подобающие столь великому моменту. Все же, хоть ни глаза, ни черты лица графа не выдавали никаких чувств, кроме приличествующих событию, некоторые из его приближенных заметили, что он необычно бледен, и высказывали друг другу опасения, что ему не под силу такое напряжение.

Варни ехал следом за своим господином, как его первый приближенный, и держал в руках черную бархатную шляпу милорда, украшенную бриллиантовой пряжкой и белым страусовым пером. Он не сводил глаз с лорда и, по уже известным читателю причинам, больше всех других приближенных Лестера тревожился, хватит ли у графа сил и мужества успешно довести до конца столь хлопотливый день.

Хотя Варни и принадлежал к числу тех очень немногих нравственных чудовищ, которые никогда не испытывают угрызений совести и в которых безбожие усыпило чувствительность, подобно тому как морфий усыпляет больного, он все же понимал, что в сердце его повелителя пылает неугасимый огонь чувства и что среди всей этой пышности и блеска его гложет не поддающийся уничтожению червь. Тем не менее, зная, что ему удалось убедить Лестера в недомогании графини, которое, безусловно, послужит в глазах королевы достаточным основанием, чтобы извинить отсутствие Эми в Кенилворте, коварный наперсник графа полагал, что такой честолюбец, как граф, не выдаст себя внешним проявлением слабости.

Свита, окружавшая королеву, состояла, разумеется, из достойнейших и знатнейших особ и мудрейших государственных мужей этого выдающегося царствования, перечислять имена которых мы не будем, чтобы не утомить читателя. Далее следовала длинная вереница рыцарей и джентльменов тоже знатнейшего происхождения, хотя они и затмевались великолепием тех, кто ехал впереди процессии.

Построенная таким образом кавалькада приблизилась к башне Галереи.

Наступил момент, когда гигантский страж должен был выступить вперед. Но верзила так растерялся, а огромная кружка крепкого эля, которую он только что осушил, чтобы оживить свою память, так коварно помутила его мозг, что он только жалостно вздохнул и продолжал сидеть на своей каменной скамье. Королева осталась бы без приветствия, если бы тайный союзник огромного часового Флибертиджиббет, притаившийся позади него, не воткнул ему булавку в то место, где кончалась короткая медвежья шкура.

Привратник издал вопль, пришедшийся весьма кстати, вскочил, взмахнул несколько раз дубинкой, затем, подобно пришпоренной лошади, пустился сразу во весь опор и принялся громогласно произносить речь, которую благополучно довел до конца благодаря усердной подсказке Дикки Сладжа. Читателю должно быть понятно, что первые строчки относились к толпе, напирающей на ворота, а заключение — к приближающейся королеве, при виде которой гигантский часовой, словно пораженный неким небесным видением, опустил дубинку, бросил ключи и уступил дорогу богине ночи и всей ее блистательной свите. Приводим эту речь в сокращенном виде:

Елизавета приняла присягу исполинского привратника самым милостивым образом и, кивнув ему в награду, проехала через ворота башни, над которыми Раздались звуки громкой воинственной музыки. Им ответили другие оркестры, расставленные в разных местах на стенах замка и в Охотничьем парке. Звуки одного оркестра, повторяемые эхом и еще дрожащие в воздухе, подхватывались другими, доносящимися со всех концов. Под звуки этой музыки, которая, словно по волшебству, то раздавалась совсем близко, то несколько смягчалась расстоянием, то наконец звучала так тихо и нежно, что, казалось, замирала где-то вдали, королева Елизавета миновала башню Галереи и вступила на длинный вал, тянувшийся до башни Мортимера; на валу было светло как днем — такое огромное количество факелов горело по обеим его сторонам. Большинство вельмож сошли с коней и, отослав их в ближайшую деревню, следовали за королевой пешком, так же как джентльмены, встретившие ее у башни Галереи.

Воспользовавшись случаем, Роли снова обратился к Тресилиану и был немало удивлен его неопределенными, односложными ответами. Сопоставив это с тем, что Тресилиан без всякой видимой причины покинул свою комнату, появился перед королевой в небрежном костюме, рискуя оскорбить ее, и по некоторым другим признакам Роли пришел к заключению, что его друг немного помешался.

Не успела королева вступить на вал, как перед ней развернулось новое зрелище. По сигналу музыки на озере появился плот, устроенный наподобие маленького плавучего острова, иллюминированный множеством факелов и окруженный фигурами, изображавшими морских коней, на которых восседали тритоны, нереиды и прочие сказочные божества морей и рек. Появившись из-за небольшого гнездовья цапель, где он был скрыт, плот этот приблизился к мосту.

На островке вдруг показалась прекрасная женщина, одетая в шелковую тунику цвета морской воды, перехваченную широким поясом, на котором были начертаны письмена наподобие иудейских талисманов. Руки и ноги ее были обнажены и украшены золотыми браслетами необыкновенной величины. На длинных шелковистых черных волосах красовался венок из искусственных цветов омелы; в руках она держала жезл черного дерева, отделанный серебром. Ее сопровождали две нимфы в таких же причудливых и фантастических нарядах.