Варни ничего не ответил и пошел вперед из дворца к реке, а его господин как бы машинально следовал за ним. Вдруг, оглянувшись, Варни сказал тоном, звучащим довольно фамильярно, если не повелительно:

— Что такое, милорд? Ваш плащ висит на одном плече, подвязки распустились… Позвольте мне…

— Ты болван, Варни, и притом негодяй, — сказал Лестер, отталкивая его и отвергая помощь слуги. — Так будет лучше, сэр. Когда понадобится ваша помощь при одевании — ладно уж, а сейчас вы нам не требуетесь.

Сказав это, граф сразу принял повелительный вид, а с ним к нему вернулось и самообладание. Он привел свою одежду в еще более дикий беспорядок, прошел мимо Варни с видом властителя и хозяина и теперь уже сам пошел вперед к реке, а Варни поплелся сзади.

Барка королевы готовилась отчалить. Места, отведенные Лестеру на корме, а его шталмейстеру на носу, были уже заняты. Но при приближении Лестера произошла заминка, как будто гребцы предвидели, что в составе участников поездки могут произойти некоторые изменения. Пятна гнева, однако, вспыхнули на щеках королевы, когда холодным тоном, которым сильные мира сего пытаются скрыть внутреннее волнение в разговоре с теми, перед кем было бы унижением выказать его, она произнесла ледяные слова:

— Мы уже ждем, лорд Лестер!

— Ваше величество, всемилостивейшая государыня, — сказал Лестер, — вы, умеющая прощать столько слабостей, которых никогда не знало ваше собственное сердце, можете лучше всех сострадать душевному волнению, поразившему сейчас и голову и ноги. Я предстал перед вами как подозреваемый и обвиняемый подданный. Но ваша доброта пробила облака клеветы и вернула мне мою честь. Удивительно ли — хотя мне это весьма неприятно, — что мой шталмейстер нашел меня в таком состоянии, которое еле-еле позволило мне добрести за ним сюда, где один взгляд вашего величества (увы, гневный взгляд!) способен помочь мне так, как не сумел бы и сам Эскулап.

— Что такое? — быстро спросила Елизавета, глядят на Варни. — Милорд нездоров?

— Что-то вроде обморока, — пояснил находчивый? Варни, — как изволите видеть, ваше величество. Милорд так спешил, что я даже не успел помочь ему привести в порядок его платье.

— Ничего, ничего, — сказала Елизавета, пристально всматриваясь в благородные черты и осанку Лестера, который казался ей еще привлекательнее от урагана противоположных чувств, недавно бушевавших в нем. — Освободите милорду место. А ваше место, мистер Варни, уже занято. Вам придется перейти в другую лодку.

Варни поклонился и отошел в сторону.

— А вам тоже, юный рыцарь Плаща, — добавила она, взглянув на Роли, — вам тоже придется перейти в лодку наших фрейлин. А Тресилиан и так уж очень жестоко пострадал от женских капризов, не стоит мне огорчать его еще и отменой своих приказаний.

Лестер уселся в барке рядом с королевой. Роли встал, чтоб удалиться, а Тресилиан хотел было в порыве совершенно неуместной любезности уступить свое место приятелю. Но Роли, который уже чувствовал себя совершенно в родной стихии, бросил на него предостерегающий взгляд, и Тресилиан сразу понял, что такое пренебрежение королевской милостью может быть истолковано превратно. Он молча сел, а Роли низко поклонился и, с видом полной покорности судьбе, сделал движение, чтобы выйти из барки.

Один из придворных вельмож, любезнейший лорд Уиллоуби, уловил на лице королевы нечто, показавшееся ему сожалением о действительной или мнимой обиде, нанесенной Роли.

— Негоже нам, старикам царедворцам, — сказал он, — заслонять солнечный свет юным кавалерам. С разрешения ее величества, я лишу себя на час-другой того, что ее подданные ценят превыше всего, а именно присутствия ее величества, и буду грустно бродить при свете звезд, ненадолго расставшись с блистательными лучами Дианы. Я займу место в лодке фрейлин, даруя этому юному кавалеру час обещанного ему блаженства.

Полушутя-полусерьезно королева ответила:

— Если вы так стремитесь покинуть нас, милорд, нам остается только смириться с печальной неизбежностью. Но каким бы старым и опытным вы себя ни считали, мы не доверяем вам заботу о наших молоденьких фрейлинах. Ваш почтенный возраст, милорд (это было сказано с улыбкой), больше подходит к летам лорда-казначея, который следует за нами в третьей лодке, и его жизненный опыт может быть полезен даже лорду Уиллоуби.

Лорд Уиллоуби, скрыв досаду, тоже улыбнулся. Затем он засмеялся, смутился, отдал поклон и перешел в лодку лорда Берли. Лестер, который старался отвлечься от тяготивших его дум, наблюдая за всем, что происходит кругом, не преминул отметить себе этот эпизод. Но когда лодка отошла от берега, когда с соседней лодки раздались звуки музыки, когда с берега донеслись крики толпы и все это напомнило ему, в каком ужасном положении он находится, он огромным усилием воли оторвал свои мысли и чувства от всего на свете, кроме необходимости сохранить милость своей повелительницы. И он блеснул своим талантом очаровывать и пленять с такой силой, что королева, с одной стороны, увлеченная его красноречием, а с другой — тревожась за его здоровье, шутливо приказала ему наконец немного помолчать, боясь, как бы эти бурные порывы не слишком утомили его.

— Милорды, — объявила она, — издав на время указ о безмолвии нашего милого Лестера, мы призовем теперь вас на совет по вопросу об охоте. Сейчас, в минуты веселья и музыки, его обсуждать удобнее, чем во время серьезного рассмотрения наших дел. Кто из вас, милорды, — продолжала она с улыбкой, — знает что-нибудь о прошении Орсона Пиннита, как он сам себя именует, сторожа наших королевских медведей? Кто хочет замолвить за него слово?

— С позволения вашего величества, я, — сказал граф Сассекс. — Орсон Пиннит был стойким воином до того, как его так изувечили кинжалы ирландского клана Мак-Донах. И я надеюсь, что ваша милость будет, как всегда, доброй государыней для своих добрых и верных слуг.

— Ну конечно, — сказала королева, — такой мы и хотим быть, особенно для наших бедных солдат и матросов, рискующих жизнью за пустяковое жалованье. Мы скорее отдадим, — продолжала она с блистающим взором, — вон тот наш дворец под госпиталь для них, чем допустим, чтобы они называли свою королеву неблагодарной. Но дело не в этом, — и тут ее голос, зазвучавший было патриотическим порывом, вновь вернулся в русло веселого и непринужденного разговора, — ибо в прошении Орсона Пиннита говорится еще и о другом. Он жалуется, что из-за безумного увлечения театрами и особенно — стремления увидеть пьесы некоего Уила Шекспира (о котором, милорды, вероятно все мы кое-что слышали) благородная забава медвежьей травли постепенно приходит в упадок. Люди рвутся скорее поглядеть, как эти плуты актеры в шутку убивают друг друга, чем смотреть, как наши королевские собаки и медведи всерьез сшибаются в кровавых схватках. Что вы на это скажете, лорд Сассекс?

— Ну, видите ли, всемилостивейшая государыня, — ответил Сассекс, — чего можно ожидать от такого старого солдата, как я, в защиту потешных боев, когда их сравнивают с серьезными битвами. Но, право же, я не желаю зла Уилу Шекспиру. Он лихой мастер биться на дубинках и коротких мечах, хотя, как мне говорили, он слегка прихрамывает. Он, говорят, здорово дрался с егерями старого сэра Томаса Люси из Чарлкота, когда забрался в его парк с оленями и принялся целоваться с дочкой сторожа…

— Пощадите, лорд Сассекс! — взмолилась Елизавета, прерывая его. — Дело уже слушалось в Совете, и мы не хотим преувеличивать вину этого молодца. Поцелуев не было, и ответчик фактически доказал это. Но что вы скажете, милорд, о его теперешней деятельности в театре? Вот в чем загвоздка, а не в его прежних ошибках, браконьерстве в парках и прочих глупостях, о которых вы говорите.

— Поверьте, государыня, — возразил Сассекс, — что я, как уже сказал, вовсе не желаю ничего худого этому сумасшедшему охотнику. Некоторые из его развратных стишков (прошу вашу милость извинить меня за такое выражение) все звенят у меня в ушах, как призыв: «Седлай коней!» Но все это просто шуточки Да прибауточки, ни смысла, ни серьезности в этом нет, как ваша милость уже изволили справедливо заметить. Что такое десяток бездельников с ржавыми рапирами и разбитыми щитами, изображающих пародию на настоящее сражение, по сравнению с королевской забавой — медвежьей травлей, где часто присутствовали и ваше величество и ваши венценосные предшественники в нашем великом королевстве, славящемся во всем крещеном мире несравненными английскими мастифами и отважными медвежатниками. Сомневаюсь, чтобы те и другие исчезли, если даже люди будут толпами валить в театры, чтобы слушать, как бездельники актеры во всю силу своих легких изрыгают бессмысленные, напыщенные тирады, вместо того чтобы тратить свои пенсы на поощрение самых лучших картин войны, какие только можно показать в мирное время, а именно — на поощрение забав в медвежьих садках. Там можно увидеть, как медведь с налитыми кровью глазами поджидает в засаде нападения пса, словно коварный военачальник, который строит свою защиту так, чтобы заманить нападающего в опасное место. И вот сэр Мастиф, как смелый боец, яростно кидается вперед, чтобы вцепиться в горло врагу. И вот тут-то сэр Бурый и дает ему хороший урок, показывая, что ожидает тех, кто в своей беззаветной храбрости пренебрегает правильными военными маневрами. Схватив его в объятия, он прижимает его к своей груди, как силач борец, пока ребра не затрещат, как пистолетные выстрелы. А тут другой мастиф, такой же смелый, но более ловкий и смышленый, хватает Бурого за нижнюю губу и повисает на нем мертвой хваткой, а тот истекает кровью и слюной и безуспешно пытается стряхнуть с себя пса. А тут…