забрала?

Эта рыжая стерва решительно встала и, спортивно-красивая, прошлась перед ним по

бесшумному ковру, как по травке.

-- Вот что, Васенька. Я курево ненавидела всегда, а "Беломор" - в особенности. Так и знай.

Ишь, как заговорила, шалава ссыльная! Быстро забылась... Но он осведомился вежливо:

-- Почему же "Беломор" -- "в особенности"?

Прохаживаясь пред ним, руки в замок, как у певицы, она размеренным, убийственным,

ненавидящим тоном кратко изложила:

-- Мой папа был первый ЗК -- заключенный каналоармеец. Они работали на этой стройке

коммунизма -- строили Беломоро-Балтийский канал. Убежденным анархистом был мой папа. За это

стал пожизненным зеком и канул неведомо в какой канал. Может быть, "Стикс -- Лета"...

-- Это что за стройка? -- Краснов удивился. -- Не слышал...

-- Это, Васенька, все ваше хваленое строительство коммунизма. На человеческих костях.

Можешь меня пристрелить, если ты такой праведник, но больше я... в гробу видала ваше всеобщее

братство!.. Короче, бросай курить "Беломор", вот что.29

-- А чего это ты выкрысилась на советскую власть? -- Краснов был поражен ее агрессивностью и

тут же вспомнил, что подобное уже было, совсем недавно, в ТОЙ еще жизни, когда Кешка притащил

в дом "старателя" со сломанной ногой. -- Я тебя только про курево спросил...

-- А надоело, Вася, -- Светлана остановилась перед ним. -- Я там боялась, а тут мне бояться

надоело, хоть, может, и здесь то же самое... За что столько людей погубили? Я это чувствовала

давно, но с парашютистом все прояснилось. Это все ложь! Брехня!

-- А вот это, -- Краснов обвел рукой комнату, -- тоже брехня?.. Вот ради этого! Вы, дураки,

временные трудности роста не смогли достойно вытерпеть, а на настоящих людей валите. Ты

думаешь, вот это все -- какой ценой? Железная дисциплина, стальная убежденность,

твердокаменная вера! Кто не с нами, тот против нас! И нет, и не может быть другого пути! Спроси вон

у Такэси с Гансом!

Она села перед ним по-турецки и вкладчиво спросила:

-- Только надо не забыть запретить свою историю, вычеркнуть из нее все ужасы, чтобы никто в

светлом будущем не знал, на чьих костях оно построено. Так, Васенька?

-- А хотя бы и так! Если касается счастья ВСЕГО человечества, напрасных жертв быть не может!

Кто дрожит за свою ЛИЧНУЮ шкуру, тот враг прогресса!

-- И враг народа! -- подхватила она с энтузиазмом. И тут же опять стала вкрадчивой. -- А ты не

мог бы мне объяснить? Вот враг народа -- он сам к народу не относится?

-- Конечно, нет! -- Краснов ответил быстро и убежденно, но тут же почувствовал, что его провели.

Глаза Светланы осветились торжеством, и новый вопрос прозвучал:

-- Объясни мне тогда про того парашютиста, про Александра Васильевича. Когда он перестал

относиться к народу: когда фрицам на голову прыгал, "За Родину!" кричал или когда раненый в плен

попал? Или когда подыхать в плену не захотел? Может, когда из концлагеря убегал?

-- Он врет, а ты веришь, -- сказал Краснов.

-- А я - верю, -- она подтвердила кротко и опасно. -- Даже если б не убежал, если б его

американцы освободили -- он же домой пришел, Вася, к вам, сволочам, а вы его... Эх, вы, Родина

называетесь...

-- Это не мы, это ты -- Родина, -- поправил мстительно Краснов. -- Видел, как кланялась,

целовала, шоколадом кормила...

-- Ишь, запомнил, -- она не смутилась. -- Бог приведет -- еще увидишь. Не сомневайся.

Краснов почувствовал, что сейчас будет бить ее новыми ботинками. Не потому что она права, а

потому что переспорила. Женский язык...

-- Как говорил кто-то великий, -- Краснов поднялся на ноги, -- высмеивать глупца, шутить с ослом

и спорить с женщиной -- все то же, что черпать воду решетом... Просто курить охота.

-- Браво! -- Светлана оценила такой выход из боя. -- Бросишь курить -- совсем будешь герой. Как

храбрый Васенька Краснов, капитан НКВД.

Прильнула к нему, напоминая, что ближе друг друга у них нет никого в этом десятичасовом мире.

-- Бывший капитан, -- сказал глухо Краснов. -- Я на карточку назовусь Черновым.

Она чуть помолчала, потом спросила:

-- Зачем же так мрачно? Беловым назовись. Хоть Серовым...

-- От этого лучше не стану.

-- Ну, Васенька, не так уж ты плох.

-- Для тебя.

-- А для меня -- разве мало?

Он понимал, что она утешает. Жалеет побитого. А какого черта? Перед кем, в самом деле, он

виноват? Перед теми врагами народа, из которых ему ПРИКАЗЫВАЛИ -- ради безопасности народа

же! -- выдирать признания любой ценой? Или перед теми, кто потом объявил врагом народа наркома

Ежова? Героя-наркома к стенке, остальных, кто с ним надрывался ночами, -- кого куда... Краснову не

выбраться бы с приисков, если бы не этот тоннель... Это ОНИ все, черт бы их побрал, виноваты

перед НИМ! И для тех и для других старался, не щадил себя... Самое правильное ему название --

пешка в чужой игре. Или еще обиднее, по-зековски -- "шестерка". А кого винить народу? И что такое,

в самом деле, -- народ? Кто это? Кто -- он, кто -- не он? Сейчас еще немного, и придется признать,

что Светка права...

-- Пойду-ка я пройдусь, -- сказал Краснов. -- Может, курить у кого стрельну. А то в сон клонит.

-- Один пойдешь?

-- Да лучше бы...

-- Иди, Вася. -- Смотрела так, будто прощалась. Краснов понял: она думает, что собрался в

тоннель. Скажет или нет? Она сказала: -- Не заблудись. Номер - на двери...

И больше ничего. И опустила голову.

Лилась бодрая приятная музыка, по экрану терминала гуляли цветовые полосы и пятна, будто за

окошком дул ветерок в радостном богатом саду.

-- Я недолго, -- пообещал Краснов.30

Она молча покивала.

-- Запрись. Мало ли что.

Он хлопнул себя по карманам, набросил меховую куртку и вышел.

7. Снова лишний.

"В пересчете на наше" было самое обеденное время. Краснов спустился на эскалаторе, вышел

из пирамиды и увидел то, что ожидал -- оживленное движение людей. Одетые разнообразно, но с

обязательной спортивностью, они отличались от любой знакомой ему городской публики только

модой: все в узких брюках и в легкой обуви, расцветка материалов -- яркая. С некоторым усилием он

разглядел еще одно отличие: ни значков, ни орденов, ни украшений. В большинстве они шли так же,

как и он, налегке. У некоторых были сумки через плечо. Ни одного портфеля, ни одной кошелки или

авоськи. Будь у Краснова побольше фантазии, он по виду прохожих вывел бы для всех общую черту -

- презрение к суете. Никто ничего не тащил, никто не занимал очередь. Кто-то в спешке толкнул

Краснова, но успел приобнять на бегу: "Прости, хозяин!". Кому-то он наступил на ногу, и его

опередили извиняющей улыбкой. У кого-то он спросил, который нынче день, и ему со смехом

ответили: "Осенний!" Из этого Краснов вывел, что о понедельниках и вторниках у них какое-то другое

представление. Но о том, что день выходной, догадался по праздному виду детей, которых, впрочем,

было совсем немного.

После стычки со Светкой он чувствовал себя так, будто получил сапогом по морде. По небритой

морде, ярко начищенным сапогом.

Однако некоторое утешение доставляло как раз отсутствие сапог в реальности. Его собственные

сапоги не гремели подковами по здешним дорожкам, а валялись в прозрачном мешке где-то под

терминалом в 137-й квартире, то есть блоке. И было Краснову без сапог непривычно. И без галифе --

тоже. Но было ему удобно и легко, будто он на физкультурном параде 7 ноября в Москве, в

молодежной колонне общества "Динамо".