К концу своей вахты офицер разработал план и, обдумывая его, отправился обедать. Он искупался в корабельном бассейне и задремал перед ночной вахтой.

Когда «Левиафан» находился в открытом море, в офицерской кают-компании обедали в две смены. Младшие офицеры, а также третий офицер, чья вахта начиналась в восемь часов, обедали в семь. В это время старшие офицеры собирались в кабинете Огилви на коктейль.

Они переодевались к обеду, потому что сердцем Огилви все еще принадлежал «Пи энд Оу», а одной из традиций этой старой английской судоходной компании был «аравийский костюм» — офицерская одежда для тропического климата. Офицеры надевали открытые белые рубашки с короткими рукавами — несмотря на то, что работал кондиционер и в кабинете было прохладно — и знаками отличия на плечах, черные индийские кушаки и парадные брюки. «На борту корабля, — как когда-то объяснял Огилви второму офицеру, — необходимо соблюдать церемониал».

Он словно разделял унылые дни на переносимые промежутки времени, каждый из которых имел свою особую функцию.

Второй офицер в четверть седьмого очнулся от дремоты, принял душ, побрился и неторопливо оделся. Приготовления затянулись, и ему пришлось поспешить, чтобы не опоздать к Огилви.

Во время коктейля второй офицер выпил треть своего бокала, рассматривая гравюры и старинные карты в кабинете капитана, устроившись в кресле, поболтал с офицером, которого сегодня еще не видел, побеседовал еще с двумя-тремя офицерами, затем допил второй бокал как раз перед тем, как зазвонил обеденный колокол.

Следуя за капитаном, офицеры медленно спустились парами по широкой лестнице в обеденный салон.

В десять минут восьмого они принялись за суп и шер-ри, но трапеза была прервана появлением старшего офицера, которого только что сменили на мостике. Стюарды засуетились вокруг него, поднося ему суп, наполняя его бокал, и только затем обед начался по-настоящему.

Огилви, с блестящими седыми волосами, сидел во главе стола, как хозяин большой усадьбы. Он вел разговор, вспоминая годы службы на канонерке в Персидском заливе и на конвоях в Северной Атлантике, пересыпая свои рассказы едкими замечаниями о людях, с которыми встречался на протяжении своей долгой карьеры. Затем он переменил тему и стал комментировать текущие события, о которых узнавал по радио, пока «Левиафан» огибал северо-африканское побережье.

— Египет просит созвать новую мирную конференцию; израильтянам надо вести себя осторожнее, — заявил Огилви. — Европейцам нельзя полагаться на слово араба. Африканские государства обвиняют Южно-Африканскую Республику в создании концентрационных лагерей. Но они же должны как-то защитить себя, — сказал Огилви и тут же предложил выход: — Белое правительство должно заявить неграм следующее: если им не нравится система апартеида, пусть убираются на родину. Но если они останутся, то должны принимать существующие порядки и не бунтовать".

Добыча нефти в Северном море растет. Это сбивало Огилви с толку. С одной стороны, он с облегчением видел, что торговый баланс страны в порядке. С другой стороны, если все эти нефтяные деньги подкачивают экономику, то как убедить британского рабочего, что он все равно должен увеличить производительность труда, упавшую до неприлично низкого уровня?

Его офицеры кивали в знак согласия, но сами почти все время молчали, если капитан не задавал им прямой вопрос. Стюарды в белоснежных смокингах бесшумно переставляли фарфоровую посуду с эмблемой «Левиафана» — черный кит, поднимающий золотую волну. Только отсутствие женщин и низкий потолок говорили о том, что старшие офицеры находятся на танкере, а не в обеденном зале первого класса на пассажирском лайнере.

Второй офицер старался не налегать на обильное угощение, зная, что у него под подбородком растет складка, похожая на розовую бороду. Под рыбу он выпил немного белого вина, но к красному вину, поданному к мясу, не притронулся. После кофе Огилви станет спрашивать о новом курсе, и он хотел иметь ясную голову. Он не притронулся к картофелю и второй порции мяса, которую пытался всучить ему стюард, но не удержался и нервно сжевал большой рулет. Оглядывая стол в поисках другого рулета, он в очередной раз мысленно репетировал свой доклад, когда внезапно Огилви обратился к нему:

— Второй, к какому решению вы пришли?

Стюарды уже убрали со стола посуду. Разговор за обедом, как правило, редко касался корабельных дел, и поэтому офицеры обменялись вопросительными взглядами и сели обратно на свои места, чтобы услышать ответ второго офицера. Тот вытер рот, отхлебнул воду из хрустального бокала и подробно описал вычисленный им новый курс «Левиафана».

— Хорошая работа, — искренне сказал Огилви. — Очень остроумно.

— Спасибо, сэр.

Капитан предложил незначительную поправку к маршруту, но второй офицер понимал, что Старик доволен. Теперь он с нетерпением ждал кофе и хорошего, крепкого бренди.

— Мы отклоняемся от курса? — спросил главный инженер. Он был новичком в этом плавании, временно заменяя постоянного главного инженера.

— Вот именно, — ответил Огилви с надменной улыбкой.

— Зачем? — храбро спросил новичок, и второй офицер решил, что сейчас последует взрыв.

Хотя главный инженер получал жалованье, равное капитанскому, и в иерархии компании занимал равное с ним положение, Огилви не терпел, когда за обеденным столом бросали вызов его главенству.

Старику нравились молодые офицеры, которые оказывали ему уважение в духе старых времен. Постоянные офицеры «Левиафана», довольные своим высоким положением, старались не раздражать Огилви. Второй офицер знал, что он слишком молод для своего поста и занимает его только благодаря Огилви, который заметил офицера, когда он был еще кадетом в «Пи энд Оу».

Новому главному инженеру было уже за сорок лет, и ему пришлось испытать немало унижений, прежде чем электронику стали считать существенной частью корабельного оборудования. Поэтому он ревниво оберегал свою независимость. Услышав его вопрос, Огилви перестал улыбаться.

— По той простой причине, — объяснил капитан, — что человек, замышляющий нападение на «Левиафан», совершит его около выступа западноафриканского побережья, где-нибудь между Канарскими островами и Берегом Слоновой Кости.