Сад начинался цветником, фруктовыми деревьями и огородом, но видно было, что вдали он кончался чем-то похожим на лиственный лес. Все содержалось в чистоте и порядке. Сад и здесь был населен пернатыми жильцами, и были в нем такие же приспособления, как в Асперхофе. Деревья поэтому благоденствовали и дышали здоровьем. Роз тоже хватало, только они не росли такими особыми группами, как у моего гостеприимца. Теплицы сада были вытянуты в длину и выглядели гораздо больше и ухоженнее, чем в Асперхофе. У входа в них нас вежливо и почтительно встретил садовник, человек молодой и, как показалось, сведущий. Он показывал мне свои сокровища более подробно, чем то было, по-моему, совместимо с оглядкой на моих провожатых, для которых здесь не было ничего нового. Имелось здесь много растений из дальних стран — и в теплом доме, и в холодном. Особенно радовался садовник своей коллекции ананасов, занимавших в одной из теплиц отдельное место.
За теплицей, невдалеке, стояла группа лип, почти таких же красивых и высоких, как в асперхофском саду. Песок в их тени был подметен так же чисто, и в довершение сходства по нему так же доверчиво, как по песку дома роз, прыгали зяблики, овсянки, черногорлые чеканы и прочие птицы. Под липами, естественно, стояли скамейки. Липа — это дерево уюта. Где найдешь липу в немецких землях — и в других дело, конечно, обстоит так же, — под которой не стояла бы скамья, липу, на которой не висела бы картина или возле которой не находилась бы часовня. К этому призывает красота ее форм, кров ее тени и дружное гудение жизни в ее ветвях. Мы вошли в тень лип.
— Это, пожалуй, самое лучшее место в Штерненхофе, — сказала Матильда, — и каждый, кто заходит в сад, должен немного посидеть здесь, поэтому сделайте это и вы.
С этими словами она указала на скамьи, почти дугой стоявшие вокруг стволов лип перед стеной зеленого кустарника. Мы сели. Над нами, как всегда среди этих деревьев, слышался ровный гуд, перед нашими глазами по чистому песку молча прыгали птицы, и, когда они вспархивали на деревья, нам легонько ударял в уши шелест их крыльев.
Через некоторое время я заметил, что нет-нет да слышится какой-то еще шорох, словно ветерок то подует, то снова затихнет. Я сказал об этом.
— Вы не ошиблись, — ответила Матильда, — сейчас мы увидим причину.
Мы поднялись и по узкой песчаной дорожке пошли через кусты, что росли почти сразу за липами. Когда мы прошли шагов сорок или пятьдесят, чаща открылась, и мы оказались на лужайке, замкнутой сзади густой зеленью. Зелень состояла из плюща, покрывавшего сложенную из больших камней стену, у обоих концов которой высились исполинские дубы. В середине стены было большое, наподобие ниши или апсиды углубление, ограниченное вверху аркой. Внутри этого углубления, тоже обвитого плющом, возлежала фигура из белоснежного мрамора — я никогда не видел мрамора такой сверкающей, почти прозрачной белизны, особенно поразительной среди зелени. Фигура изображала девушку, но сильно превышала натуральную величину, что, однако, на фоне покрытой плющом стены и в соседстве с высокими дубами не бросалось в глаза. Одной рукой девушка подпирала голову, другой обвивала сосуд, откуда в находящийся перед нею бассейн лилась вода. Из бассейна вода вытекала в выложенный в песке каменный желоб, а оттуда убегала в прятавшийся в кустах ручеек.
Мы постояли, посмотрели на эту фигуру и поговорили о ней. С помощью алавастровой чашки, стоявшей в углублении плюща, мы с Ойстахом попили также свежей воды, лившейся из сосуда.
Затем мы зашли за стену и по каменной лестнице поднялись на холмик, где тоже стояли скамейки в тени кустов. Но вид на дом кусты не загораживали. Здесь мы опять сели меж дубов, и словно в зеленой свилеватой раме, показался дом. С высокой, крутой крышей старинной черепицы, с широкими и высокими дымовыми трубами, он походил на крепость, правда, не рыцарских времен, а тех лет, когда еще носили латы, но на латы уже падали букли парика. Да и во всей постройке была какая-то значительность. С обеих сторон замка видны были окрестности, а за ними — приятная синева гор. Темные контуры лип, под которыми мы сидели, были левее и вида не портили.
— Совершенно напрасно покрасили в серо-белый цвет стены этого замка в недавнем прошлом, — сказал мой гостеприимец, — наверное, хотели сделать его приветливее, в конце прошлого века такую цель часто преследовали. Если бы эти большие камни, из которых сложены главные стены, не стали красить, их естественный серый цвет прекрасно сочетался бы с ржаво-коричневым цветом крыши и зеленью деревьев. А теперь замок похож на старую женщину, которая оделась в белое. Будь замок моей собственностью, я попробовал бы снять краску водой, щетками и, наконец, сухим способом, тонким резцом. Если отводить на это ежегодно небольшую сумму, с каждым годом будет приближаться избавление от такого неприятного зрелища.
— Мы можем ведь попробовать снять краску внизу, у самой земли и после этой работы составить примерную смету расходов, — сказала Матильда. — Признаться, меня тоже не радует вид этой краски, тем более что вся наружная сторона стен состоит из плотно пригнанных друг к другу камней, а значит, при постройке дома никакого другого цвета, кроме цвета камней, не предполагалось. Теперь замок внутри двора выглядит гораздо естественнее, и хотя он не напоминает о каком-то расцвете искусства, там внутри нет такого разнобоя, как снаружи.
— Серый цвет стен с серыми каменными карнизами удачно положенных окон, высота и ширина которых находятся здесь в правильном соотношении с простенками, придал бы, я думаю, дому еще большую красоту, чем то сейчас представляется, — сказал Ойстах.
При этом замечании мне пришли на ум слова, сказанные мне когда-то моим гостеприимцем, — что в старых домах новая мебель не на месте. Я вспомнил, что в зале и обставленных на старинный лад покоях этого замка высокие окна, широкие простенки между ними и необычные потолки очень украшали стоявшую там мебель, чего в комнатах новомодных, конечно, быть не могло.
Когда мы так беседовали, к нам поднялись Наталия и Густав, которые задержались у нимфы фонтана. На лицах у них был румянец, их темные глаза глядели весело, и, грациозно обойдя нас, оба юных существа стали за нами.
С этого холма дубов мы вернулись в сад и наконец оказались, словно в лесу, в замыкавшей сад чаще кленов, буков, дубов и других деревьев. Мы вошли в тень, и вряд ли были где-нибудь громче, чем здесь, возгласы радости и птичий щебет. Мы заглядывали в места, где природе пришли на помощь, чтобы сделать их еще приятнее, и Густав показывал мне скамейки, столики, площадки, где он сиживал когда-то с Наталией, где они учились, где играли детьми. Мы прошли мимо чудесно окрапленных светом и тенью стволов, по темным или светящимся песчаным дорожкам, мимо пышной зелени кустов, мимо скамеек и даже мимо источника с поворотами, которых я не заметил, снова вернулись в открытый сад в месте, противоположном тому, откуда мы вошли в лесок.
Оставив теперь слева два больших дуба и липы, мы вернулись в замок другой дорогой.
Обедали возле прекрасного зеленого холма, прямо перед домом, под полотняным навесом.
Во второй половине дня Матильда и Ойстах обсуждали, как устранить повреждения, которые в ходе времени претерпела новая мебель в южных комнатах, а также полы и отчасти старинная мебель в комнатах западных. Под вечер посетили хутор и службы.
Если в доме роз Матильда, по-женски заботясь о хозяйстве, вникала во все, что к нему относилось, то в Штерненхофе мой гостеприимец вел себя точно так же во всем, что касалось управления имением, а в этом у него было, по-видимому, больше опыта, чем у Матильды. Он входил во все помещения, осматривал скот и корм для скота, следил за хранением и переработкой продуктов хозяйства. Если такое поведение я видел в доме роз, то здесь оно было еще заметнее. В своих действиях и в услышанных мною обрывках его разговоров с Матильдой о домашних делах мой гостеприимец представал человеком, который умеет вести большое хозяйство и выполняет вытекающие отсюда обязанности с усердием, осмотрительностью и широтой взгляда, не переходя поэтому границ, за которыми начинаются дела женские. Происходило это так естественно, словно иначе и быть не могло.
