Когда бывало сухо, мы часто ходили на хутор. Там вовсю шли работы, которые приносит с собой ранняя весна. С прошлого года здесь все стало гораздо благоустроеннее. Должно быть, до поздней осени и даже зимой, насколько это было возможно, здесь прилежно трудились. Во внутреннем дворе не только красиво вымостили землю около зданий и посыпали всю его площадь чистым песком, но и устроили в середине его небольшой фонтан, три струи которого падали в окруженный клумбой бассейн. На все это глядели светлые окна домов хутора. И хотя две стороны двора составляли амбары и стойла, эта часть здания походила на родовой замок. Я спросил своего гостеприимца, не возвел ли он и новые стены, потому что хутор кажется более ухоженным, чем в прошлом году, да и красивее других хуторов в этих краях.
— Никаких новых стен я не возводил, — отвечал тот, — только прибавил несколько новых орнаментов и увеличил окна. Основа уже была. Хутора и большие крестьянские усадьбы в наших местах построены не так некрасиво, как вам кажется. Просто они всегда достроены до определенной меры, не больше. Нет завершенности, как бы отшлифованности, потому что ее нет в душе жильцов. Я лишь навел этот последний лоск. Если бы дать побольше примеров, то в стране изменились бы представления о надлежащем виде домов и пригодности их для жилья. Этот дом послужит таким примером.
Дороги вокруг хутора и его лугов тоже были не такими, как прошлым летом. Они были твердые, обложены белым кварцем и очень четко очерчены.
В ясные полдни, становившиеся все теплее, я посиживал на скамейке, опоясывавшей высокую вишню, и глядел на голые деревья, на взбороненные поля, на зеленые полоски озимых, на уже зеленеющие луга и сквозь пар, который испускает земля ранней весной, на высокие горы, искрившиеся еще в изобилии лежавшим на них снегом. Густав часто сопровождал меня, вероятно, потому, что по возрасту я был ближе к нему, чем все другие обитатели дома. Поэтому он любил сидеть со мной на скамейке. Ходили мы и в поля, и он показывал мне то куст, на котором вот-вот распустятся почки, то солнечное место с первыми травинками, то камни, вокруг которых играли какие-то уже появившиеся ранние зверьки.
Однажды я обнаружил в шкафах естествоведческой коллекции образцы всех местных пород дерева. Они представляли собой кубики, две плоскости которых были поперечными, а остальные четыре продольными срезами волокон. Из этих четырех плоскостей одна была шершавая, вторая — гладкая, третья — полированная, а четвертая — с корой. Внутри кубиков, которые были полыми и открывались, находились засушенные цветки, плоды, листья и прочие примечательные принадлежности данного растения, даже, например, мхи, обычно растущие в определенных местах. Ойстах сказал мне, что заложил эту коллекцию и придумал этот порядок хозяин — так называли моего гостеприимца все жители дома, только Густав называл его приемным отцом. Такую же коллекцию хозяин хочет собрать еще раз и подарить ремесленному училищу.
Странная одежда хозяина и его привычка ходить с непокрытой головой, поначалу весьма поразившие меня, совершенно перестали меня смущать, и то и другое, собственно, даже подходило к его окружению, имея в виду и его комнаты, и живших с ним рядом людей, среди которых он не выделялся как некий аристократ, а держался как равный и от которых все-таки отличался какой-то самобытностью. Напротив, мне думалось, что многое, считавшееся у нас образцом вкуса, таковым отнюдь не является, и уж никак не мужские городские пальто и шляпы.
По моей просьбе меня однажды повели в комнаты, обставленные в женской манере. Они мне опять очень понравились, особенно последняя, маленькая, которую я теперь назвал «роза». Здесь можно было сидеть, мечтать и озирать окрестность через приятного вида окно. О назначении этих комнат я, естественно, спрашивать не стал.
Я часто рассказывал моему гостеприимцу о своем отце, о матери и сестре. Я рассказывал ему обо всех наших домашних обстоятельствах и не раз, насколько мог подробно, описывал вещи, которые отец держал у себя в комнатах и считал ценными. При этом я не называл своей фамилии, а он меня о ней и не спрашивал.
Не знал я все еще, хотя побыл в его доме уже довольно долго, и его фамилии. Случайно она оказалась не названа, и поскольку он сам ее не сказал, я из принципа никого об этом не спрашивал. Легче легкого было узнать ее у Густава или Ойстаха. Но менее всего мне хотелось спрашивать этих двоих, и уж подавно Густава, когда он множество раз невзначай говорил «приемный отец». Хозяин был очень добр ко мне, очень приветлив, очень любезен со мной, но он не называл своей фамилии, а с уверенностью предположить, что я знаю ее, не мог. Поэтому я решил вообще нигде, даже совсем далеко от этого места, не спрашивать фамилии владельца дома роз.
Постепенно все заметнее, все разительнее менялась погода. Дни стали гораздо длиннее, солнце грело все жарче, часы, когда небо было ясно, безоблачно, стали дольше тех, когда оно было в облаках или в дымке, земля зеленела, деревья распускались, над розовыми кустами у дома работа кипела, и весна пришла настоящая. На эту пору давно уже было назначено мое отбытие. Я еще раз сказал это своему гостеприимцу, и когда я занялся отправкой своего чемодана, был точно определен день отъезда.
Мы еще раньше договорились, что я распределю свою работу так, чтобы ко времени цветения роз вернуться и снова пожить в доме. Поскольку я видел, что мне здесь рады и что по части внешних средств я дому не в тягость, а душа моя привязалась к этому месту, такой договор вполне отвечал моему желанию. Только из горных долин, считал мой гостеприимец, мне придется отправиться в обратный путь еще до того, как там распустятся розы, потому что здесь, благодаря лучшей почве и лучшему уходу, они расцветают раньше, чем в прочих частях страны. Я согласился, и на том порешили.
За день до моего отбытия вернулся брат Ойстаха. Лет ему было двадцать с чем-то, он был хорошо сложен, смуглощек, обладал темными кудрями и толстоватыми губами. Мне показалось, что я уже несколько раз встречался с ним в моих походах. Он принес в своем альбоме множество зарисовок, в том числе и очень хороших, которые были с интересом рассмотрены. Теперь их нужно было воспроизвести на бумаге большего формата и в более художественной манере.
Побывав еще вечером накануне отбытия на хуторе, сходив на следующее утро к Ойстаху и старикам-садовникам, попрощавшись с обитателями дома и простившись перед тем со своим гостеприимцем и Густавом, я стал спускаться с холма под уже доносившееся из сада, из живых изгородей и с посевов по-весеннему мощное пение птиц.
7. Встреча
По пути к месту своего назначения я зарисовал одну красивую статую, которую нашел в нише в развалине какой-то стены. Для этого я извлек из мешка, где теперь всегда носил его, свой альбом. Это была единственная моя задержка в дороге.
Первое, что я сделал, прибыв на место, это стал распределять свое время лучше, чем прежде. Я должен был признаться себе, что на меня оказало большое влияние то, как выполнялась каждодневная работа в доме роз. Поскольку там очень высоко ценили время и пользовались этим благом весьма осмотрительно, я начал, хотя и прежде особенно упрекать себя не мог, выполнять ту или иную работу за определенное время гораздо целенаправленнее. Раньше, поддаваясь сиюминутным впечатлениям, я часто менял цели и при всем усердии не всегда достигал соответствующего усилиям успеха. Теперь я ставил себе задачей исследовать какой-то определенный раздел, не отставляя, но и не откладывая до лучших времен ничего существенного, так что если я к поре роз с намеченным разделом управиться и не успею, то хотя бы с законченной мною частью действительно справлюсь и смогу указать на какие-то несомненные результаты. Вскоре после начала работ я понял, что наметил себе слишком большой объем, но и понял, что меньший объем, если я одолею его, обеспечит мне больший успех, чем если я, как раньше, стану тратить время на попытки охватить все. К этому прибавилось и некое удовлетворение, которое я почувствовал, увидев, что звено за звеном выстраиваются в какой-то порядок, тогда как раньше привлекательный материал чаще оставался хаосом, чем облекался в соответствующую себе форму.
