Аргументы адвоката били в цель прямой наводкой. Они произвели заметное впечатление не только на публику, но и на судей. На прокурора в этот момент лучше было не смотреть. Кое-где послышалось хихиканье.

— Военные подвиги обвиняемого, — сказал в заключение Рушиньский, — можно охарактеризовать совершенно однозначно. Это чистейшей пробы героизм человека, который сознательно избрал новый путь в жизни и на этом пути собственной кровью искупил свою вину. Вся дальнейшая жизнь Станислава Врублевского говорит о том, что с этого пути он уже ни разу не свернул. Хотя я убедился на собственном опыте, что значит быть жертвой гитлеровского террора, проведя около четырёх лет в концентрационных лагерях, не могу не выразить признания и уважения этому человеку, сумевшему порвать с преступным прошлым. Рискуя собственной жизнью, он нашёл в себе силы встать по другую стороны баррикад, рядом с польским народом, полноправным членом которого он ощутил себя. Сумел ли он героизмом и собственной кровью искупить свою вину перед Польшей — решать не нам, а судьям.

Обвиняемый в своём заключительном слове снова повторил, что он не Рихард Баумфогель и некогда не выполнял обязанности шефа брадомского гестапо. Поэтому он отвергает обвинительное заключение и даже не согласен с аргументами защитника. Ему не надо было завоёвывать себе прощение, так как он не предавал свой народ и государство. Поэтому обвиняемый не просил оправдательного или не столь сурового приговора, а настойчиво потребовал от суда восстановить справедливость.

Суд совещался в течение часа. Всё это время публика оставалась на своих местах. Затем судейская коллегия вновь появилась в зале, и в воцарившейся тишине председатель начал зачитывать приговор, который присутствующие выслушали стоя. После пространной преамбулы прозвучала наконец долгожданная фраза: «… и судейская коллегия определила наказание в размере десяти лет лишения свободы». Далее следовали пункты о лишении осуждённого почётных и гражданских прав, а также о возмещении судебных издержек.

— Прошу садиться, — сказал председатель, обращаясь к залу, потом отложил приговор в сторону и перешёл к устному обоснованию решения суда.

Суд признал, что обвиняемый, называющий себя Станиславом Врублевским, является в действительности Рихардом Баумфогелем, занимавшим во время оккупации пост шефа гестапо в Брадомске. В этой должности он проявил исключительную жестокость в отношении польских граждан. О тождестве обвиняемого с Баумфогелем свидетельствуют результаты экспертиз, а также показания свидетелей, которые узнавали его как во время очных ставок, так и позднее, в зале суда. Суд признал доказанными все преступления, о которых рассказывали свидетели. Особое внимание было уделено участию обвиняемого в расстрелах лиц польской и еврейской национальности, а также в массовой депортации людей в концентрационные лагеря. В осуществлении этих акций обвиняемый проявил особое рвение.

В то же время суд согласился с мнением защиты о том, что в 1942–1943 годах в мировоззрении обвиняемого начали происходить существенные изменения. Постепенно стала сказываться его принадлежность к польскому народу по материнской линии, влияя на привитый ему фашистской системой бесчеловечный кодекс поведения. Суд разделяет мнение защиты, что обвиняемый осознал свою вину и стремился искупить её даже ценой собственной жизни. Суд квалифицирует его участие в партизанском движении и последующую службу в рядах Войска Польского не как тактический манёвр с целью найти безопасное убежище после дезертирства из немецкой армии, а как попытку покончить с преступным прошлым. Ни в коей мере не приуменьшая значения героических подвигов, совершённых обвиняемым на полях сражений, суд тем не менее считает, что ими нельзя до конца искупить совершённые преступления, как невозможно возвратить к жизни людей, замученных по приказу шефа гестапо в Брадомске. Руководствуясь вышеуказанными соображениями, суд счёл возможным приговорить обвиняемого к десяти годам лишения свободы.

Присутствующие слушали устный комментарий приговора с напряжённым вниманием, и только один обвиняемый, казалось, ничего не слышал и никого не видел. Из его глаз медленно катились слёзы. Нет, этот человек не плакал. Слёзы сами текли по щекам, не подвластные воле и сознанию, и на это нельзя было смотреть равнодушно.

Приговор, как, это часто бывает, никого не удовлетворил. Защита, обвинение, пресса и даже публика чувствовали себя обманутыми в своих ожиданиях. Одни полагали, что он слишком мягок, другие высказывали сомнение: стоило ли вообще, учитывая обстоятельства дела, назначать какое-либо наказание? Всех, однако, потрясло поведение обвиняемого в поворотшый момент его судьбы.

Судьи уже давно покинули зал заседаний, а прокурор всё сидел на своём месте, нервно перекладывая с места на место лежащие перед ним бумаги. Наконец он поднялся, сунул документы в портфель и зашагал в конец зала, где его поджидал Качановский.

— Боюсь, подполковник, что мы чего-то не учли во всей этой истории, — сказал Щиперский вполголоса. — А что если обвинение наломало дров и допустило страшную ошибку? Загляните завтра ко мне. Нам надо спокойно всё взвесить и поразмышлять.

Выходя из зала, Рушиньский как бы ненароком столкнулся лоб в лоб с Качановским.

— Довольны, пан подполковник? — язвительно заметил адвокат. — Засадили моего подопечного на десять лет и радуетесь. При его-то возрасте и состоянии здоровья о выходе на свободу нечего и мечтать. Если он и выйдет из тюрьмы, то только ногами вперёд. Поздравляю с блестящим успехом!

— Говоря откровенно, пан меценас, я сожалею о случившемся и не чувствую себя победителем. Победили, по-моему, вы. Ведь суд принял во внимание именно ваши аргументы. Всего десять лет тюрьмы! Более скромным приговором не может похвастать в Польше, насколько мне известно, ни один военный преступник.

— У меня также очень муторно на душе. Мне кажется, что я защищал его скверно, без внутренней убеждённости. Я допустил, что невинный человек получил десятилетний срок. Какая уж тут победа?

— А я до последнего момента был искренне убеждён, что обвиняемый виновен. Пока не увидел его реакцию на приговор. И тогда во мне что-то перевернулось. Я был потрясён и подумал: уж не допущена ли л вправду судебная ошибка?

— И что вы решили предпринять, пан подполковник?

— Мне кажется, мы могли бы вместе довести это дело до конца. Я не считаю, что сегодняшний приговор расставил всё по своим местам. Верю, что, объединив усилия, мы сумеем разгадать эту удивительную загадку. Могу ли я рассчитывать на ваше содействие, пан меценас?

— Вполне. Я давно ждал этих слов.

Приятели скрепили свой договор сердечным рукопожатием. Недавняя неприязнь, взаимные обиды и претензии отступили на второй план.

Милиция вывела из опустевшего наполовину зала обвиняемого. Он шёл, спотыкаясь, как слепой, ничего не видя перед собой, и его безучастный взгляд не остановился даже на рыдавшей в коридоре жене. По выражению лиц обоих конвоирующих его милиционеров нетрудно было догадаться, как много бы сейчас они дали, чтобы только не находиться в этом здании и не выступать — пусть даже и косвенно — в роли тюремщиков осуждённого.

Тайна старой фотографии

— Ну, Янушек, наконец-то мы довели дело Баумфогеля до благополучного конца, — произнёс, широко улыбаясь, полковник Немирох, приветствуя Качановского на следующий день после окончания процесса. — Мне говорили, что меценас Рушиньский произнёс великолепную речь и добился того, что этот тип отделался всего лишь десятью годами.

— Десять лет лишения свободы, которые фактически обёрнутая пожизненным заключением!

— Просто замечательно!

— Я бы этого не сказал.

— Почему?

— Осуждён невинный человек. Теперь я в этом больше чем уверен.

— Ведь ты же сам вёл расследование: организовывал экспертизы, устраивал очные ставки…