Вот бой завязался на самой стене, на южной ее стороне. Несколько десятков печенегов, карабкаясь по лестнице, становясь друг другу на плечи, обливаясь кровью, выскочили на заборола. Они стояли, размахивая кривыми саблями, вытаскивали длинные ножи. А за ними по лестницам лезли, карабкались, выдирались новые враги.

Это был страшный бой. У заборол стояли печенеги, против них, во главе с Добрыней, лавой сгрудились вой, С мечами в руках, обливаясь кровью, они рубили печенегов, которых все больше и больше, взбиралось на заборола.

И вдруг, заглушая окружающий шум, огромный кусок заборола затрещал, покачнулся, оторвался и рухнул вместе с цепляющимися за него печенегами вниз, в бездну. Он летел среди ночи с треском — ломая лестницы, калеча людей. Бой на южной стороне стены утих…

Но тут поднялся страшный шум и крик на стене у Подольских ворот. Добрыня похолодел — ведь большинство воев находилось с ним, на стене, выходившей к Днепру. Он увидел, что стало светлее, и уж не от зарева пожара: за Днепром заалело небо, скоро взойдет солнце.

В зареве нового дня он бежал по городницам впереди других вое-в к Подольским воротам, откуда доносились шум и крики, где снова шел лютый бой, где печенеги уже карабкались на стены.

Но Добрыня не успел добежать до ворот, как прозвучал победный крик: вой, сбросив взобравшихся на стену печенегов, заливали водой начавшие гореть ворота.

И там, на городницах близ Подольских ворот, Добрыня увидел княгиню Ольгу. Опираясь на посох, она стояла у заборола и, глядя на Днепр, говорила:

— Теперь они не скоро полезут. Киев стоит!

2

Точно пущенные из тугого лука стрелы, летели на юг от Киева три гридня — три брата: Горяй, Баян и Орель…

Горяй — старший — был белокур, как и мать, да и лицом походил на нее: голубые глаза, тонкий нос, небольшой рот. Правда, мать была невысокой, тоненькой, а Горяй — дюжий великан. Такому только и сидеть на коне.

Баян, напротив, пошел в отца, кожемяку Супруна: невысокий, но жилистый, с загорелым, смуглым лицом, руки -только шкуры мять, ногой топнет — земля гудит!

Орель был не похож ни на одного из братьев: волосы русые, глаза карие, сам статный, а голос — запоет на городской стене, за Днепром слышно.

Получив приказ княгини, они сразу же вышли из Киева. Затемно спустились со стены, над Лыбедью ползком пробрались через стан печенегов, видели, как вспыхнул пожар, слыхали, как печенеги ринулись на Гору… Но как ни болели у них сердца, они не вернулись, да и не могли вернуться в Киев, а побежали в зареве пожара лесом к Берестовому, оседлали’на княжьем дворе коней и поскакали в темную, непроглядную ночь на юг…

Рано утром они были уже далеко от Киева, вечером очутились на краю Полянской земли, над Росью, ночью, немного отдохнув, миновали селение, где жили черные клобуки, а к рассвету углубились в дикое поле.

Здесь, в диком поле, братьям следовало остерегаться.

Сколько видел глаз — тянулось оно, ровное, кое-где изрезанное оврагами, в которых текли речки. Радостно было здесь весной и летом, когда буйно рос, зеленел, волнами переливался под ветром ковыль, когда зацветали голубые колокольчики, желтый шалфей, синие васильки, белые ромашки.

Но сейчас поле было мрачным, выгоревшим за долгое лето под лучами яркого солнца, почерневшим, травы и цветы завяли, засох на корню ковыль. Только сухие будяки, точно сединой, окутывали поле. Казалось, здесь бушевал пожар, даже пахло гарью.

Среди темного поля, по сухой земле, всадники мчались и мчались вперед, время от времени останавливаясь в овраге, чтобы дать отдых лошадям, напоить и покормить их, передохнуть самим. Потом осторожно выбирались из оврагов и внимательно оглядывали поле.

Братья оглядывались не напрасно. Перед самым закатом солнца, передохнув у речки и поднявшись на берег, чтобы двинуться в поле, Горяй, задержавшийся на пригорке, долго смотрел, приложив правую руку к челу, на далекий небосвод и вдруг сказал:

— Свернем направо и поспешим…

Кони полетели. Братья слышали, как гудит под копытами земля, чувствовали, как в грудь и лицо бьет горячий воздух: они скакали прямо к солнцу, чтобы его яркие лучи слепили врагов и не позволяли их заметить. Долгое время, оглядываясь назад, они видели на горизонте черные точки — гнавшихся за ними печенегов.

Это была бешеная скачка. Солнце склонялось к западу, за солнцем мчались три всадника, за ними — печенеги… И солнце спасло братьев: когда, словно прощаясь с землей, оно-вспыхнуло нестерпимым, ослепительным блеском, черные точки на западе исчезли, будто растаяли во мгле. Но три всадника по-прежнему долго еще летели за солнцем. Они не остановились и тогда, когда поле в вечернем сумраке слилось с небом, и, только когда молодой месяц стал на страже среди звезд, наконец свернули на юг.

Братья остановились у берега речки. Кони долго стояли на месте, и по ним пробегала дрожь. Братья упали на траву.

— Много ли их было? — спросил Орель.

— Много, — ответил Горяй. — Но они далеко отстали.

— Добро, что мы поскакали посолонь, — задумчиво произнес Баян. — Спасибо солнцу, оно нас спасло.

В темноте стреножили коней. Поели хлеба с вяленой рыбой, запили речной водой, которая показалась им слаще вина.

— Теперь заснем, — сказал Горяй. — Но спать будем по очереди. Ложитесь, братья, я отдохну позже.

Когда братья улеглись на траве и заснули, Горяй долго стоял на берегу речки, потом вышел в поле, лег там, приложив ухо к земле, и стал слушать. Но он не уловил в поле конского топота, земля была холодная и немая.

И долго— долго среди темной ночи неподалеку от крепко спящих братьев сидел Горяй. Он сидел, видимо, дольше, чем следовало, потому что проснулся Орель.

— Ты почему нас не будишь, Горяй?

— Словно бы еще рано.

— Нет, давно пора. Видишь, месяц заходит. Ложись, Горяй.

Горяй лег на землю и сразу уснул. Теперь на страже стоял Орель.

Перед самым рассветом он тихо разбудил Баяна. Но проснулся и Горяй. Они поглядели на небо, на траву…

— Росы нет, трава сухая, — промолвили они. — Следа нашего не будет видно. Пожалуй, поедем…

Лошади тоже отдохнули, да и попаслись за ночь. Услыхав шаги братьев, они весело заржали. Братья оседлали их.

Еще один день ехали спокойно. Все ближе и ближе был Буг; путь им порой преграждали леса, и в них приходилось ехать медленнее. Зато здесь они не боялись печенегов, которые со своими кибитками кочевали только в поле.

И все— таки к вечеру они наскочили на печенегов. Это был, видимо, дозор какой-нибудь орды в десять -пятнадцать всадников. Братья столкнулись с ними, выезжая из оврага.

И снова братья помчались в поле, за ними устремились печенеги. Но теперь их гиканье звучало совсем близко. Братья слышали, как то и дело мимо их ушей свистели стрелы, однако чувствовали, что смогут убежать. Печенеги отставали, крики их отдалялись. И вдруг на полном скаку один из братьев — Баян — выронил поводья, откинулся в седле, и, обливаясь кровью, свалился на землю. Крики печенегов слышались все дальше.

В эту ночь два брата не спали. Они тихо сидели на высоком кургане, возле высеченного из камня изваяния древнего богатыря. Перед ними раскинулось поле, с кургана все было слышно, но поле оставалось безмолвным.

— Брат Горяй, — с горечью промолвил Орель, — нам нужно было, видно, остаться и умереть с Баяном.

— А князь Святослав? — вместо ответа спросил Горяй. — Кто отвезет ему весть?

И, хотя оба были храбрыми мужами, они заплакали, -очень уж щемило сердце по брату. Им казалось, что Баян ходит близко, что ему будет легче, если он услышит их печаль. А когда Горяй вытащил из-под седла узелок с хлебом, то отломил кусок себе, кусок Орелю и еще один положил рядом на траву.

— Это тебе, Баян, — сказал он, и только тогда братья принялись за еду.

Уже совсем поздно в поле послышался шум, и далеко у самого небосвода раз и другой блеснул огонек. Стоя на кургане, они долго вглядывались в темноту и напряженно слушали. Огней в поле больше не было видно, но шум слышался еще долго; среди шума они улавливали ржанье, топот коней и стук колес. Потом шум в поле стал утихать и наконец прекратился.