— Но ведь его еще нет?

— Он скоро вернется. Император Никифор дал ему с собой много золота, печенеги его любят, и я уверен, что они скоро обратят свои копья против русов…

— Там же, на Дунае?

— Нет, император, печенеги должны взять Киев. Император Иоанн сначала не сообразил, почему печенеги должны взять Киев и что это даст империи, но, поняв, рассмеялся.

— О, — сказал он, — наконец-то я вижу один разумный шаг императора Никифора! Спасибо тебе, — глумливо бросил он, глядя на мозаику стен, — безголовый василевс! С печенегами ты действительно задумал неглупо. Сейчас Святослав уже не перейдет через горы, а мы соберем силы. Мы победим. Не так ли, проэдр?

— Мой василевс, — ответил проэдр, — империя лежит перед тобой. Но не пора ли тебе лечь, император? После всего, что пережито сегодня, можно и нужно отдохнуть. Спи спокойно, император! Твой проэдр бодрствует!

Спит Буколеон. Усталый после напряженных дней, опьяневший от вина, спит и новый император Византии.

Не спит только и не уснет до самого утра паракимомен, отныне проэдр императора Иоанна, Василий.

Он стоит у двери царской опочивальни и слушает, не проснется ли император Иоанн, слышит, как с уст спящего владыки империи срываются слова: «Воины!… Феофано!» И на лбу проэдра собираются морщинки, губы складываются в улыбку -он понимает, как пылает у нового императора сердце, как горит возбужденный мозг. Ничего, император скоро успокоится, корона охладит его мозг, царские бармы утихомирят сердце. Проэдр поможет, чтобы это случилось поскорее.

А сейчас, опираясь на кипарисовый, украшенный серебряной головой льва посох, проэдр Василий идет осматривать Буколеон… В коридорах душно, всюду горят светильники, вдоль стен застыли закованные в броню молчаливые ночные стражи. Проэдр идет, они встречают и провожают его блестящими глазами, но не шевелятся, стоят неподвижные, немые.

Коридор за коридором, палата за палатой… Проэдр Василий заходит в опочивальню, где прошлой ночью был убит император Никифор, в гинекей, где все еще напоминает Феофано, в палату, куда прошлой ночью спустился с крыши Иоанн Цимисхий и где до того прятались вооруженные этериоты…

Сейчас здесь необычайно тихо, только время от времени потрескивают фитили в светильниках. Проэдр Василий садится в кресло, опирается руками на посох и склоняет голову.

И в эту ночную пору проэдр чувствует, что здесь, в Буколеоне, среди всех людей, он самый усталый, самый изнемогший. Каждый из них имеет право отдохнуть, и сейчас все отдыхают. На каждом шагу в Буколеоне и всюду вокруг стоят стражи. Но и стражи меняются. Первую ночную смену скоро заступит другая.

Только он один — паракимомен вчера, сегодня проэдр, постельничий императора, — не имеет права заснуть до утра и будет всю ночь блуждать по Буколеону. Утром разбудит императора вместе с палией Романом, откроет серебряные врата Левзиака. Весь день, подобно тени, будет сопровождать императора, может быть, на какое-то время, когда император закончит свои дела и ляжет вторично на покой, проэдр Василий забудется, чтобы проснуться вечером и сделать ночь своим днем.

«…Четвертый император, — думает проэдр Василий, — и ты будешь царствовать недолго. Когда же придет мой черед, когда исполнится моя мечта?»

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Среди белого дня над Подольскими воротами внезапно прозвучали удары в била. Сразу же отозвались била и над Перевесищем. Киев всполошился. Стоял ясный, солнечный день, над предградьем курились дымки, на Подоле шел торг, по Днепру и Почайне сновали лодии, — город жил, как обычно, в такую пору стражи никогда не звонили.

Но вскоре не только с Горы, но и с низкой Оболони стало видно, как на юге, где-то за Витачевом, высоко поднялись в голубое небо черные дымы. Немного погодя по Соляному шляхту вдоль Днепра промчались всадники.

— От Родни идут печенеги! — кричали они.

А на стенах все стонали и стонали била, поднимали людей, сеяли тревогу.

И тогда, как бывало и раньше, со всех сторон через ворота на Гору начал вливаться бесконечный людской поток: шли от берегов Почайны и Днепра, вытащив на берег лодии; с торга со своими пожитками; на волах и конях из предградья, захватив молоты, секиры, с детьми на плечах. С тревогой в глазах шли пожилые люди, испуганно озирались женщины, плакали дети. А те, кто помоложе и поздоровее, принялись копать, углублять рвы вокруг Горы, вбивать на нижнем и верхнем валах острые колья, запасать на Горе воду и харчи…

Только к вечеру оборвался тянувшийся к Горе людской поток. Холодно, безлюдно и тихо стало в предградье и над Почайной. В этой тиши громко заскрипели жеравцы на воротах, натянулись цепи, тяжело поднялись и словно прилипли к стенам города мосты. Окруженная глубоким рвом, Гора была теперь отрезана от всего света. Сумерки быстро сгущались.

Ночь случилась темная. Двор на Горе и все улицы были забиты людьми. Матери с детьми спали под открытым небом, на земле, мужи таскали на стены камни, укрепляли городницы, ставили туда большие луки-самострелы.

Неспокойно было в боярских и воеводских хоромах. И там никто не спал. Во дворах слышались шаги, хлопали двери, время от времени от хором к княжьим теремам медленно пробирались, постукивая посохами и обходя лежащих на земле людей, бояре, тиуны, мужи нарочитые.

Бояре собрались в Золотой палате. В одном из углов, у завешенных окон, горело несколько свечей, их слабый свет поблескивал на княжеских доспехах и едва освещал мужей города. Никто из них теперь не сидел на скамьях, все толпились у стен и среди палаты, переступая с ноги на ногу. Окна и двери палаты были закрыты, от острого смрада кожи и дегтя трудно было дышать.

Княгиня явилась позднее. Покинув еще засветло свой терем в Новом городе, она перебралась с внуками на Гору и теперь вышла к мужам, глухо постукивая посохом об пол. Бояре и воеводы приветствовали ее тихими голосами. Но княгиня, казалось, не слышала их приветствий, — пройдя через палату, она остановилась у княжеских доспехов, где горели свечи. Их сияние озарило ее лицо, бледное, утомленное, неспокойное. Темные глаза княгини смотрели на бояр и мужей,

— Дружина моя! — начала она. — Все слышали — печенеги в поле. Дымы встали над Родней, гонцы сказали, что идет Залозным шляхом большая орда. Дымы встали и к Переяславу — печенеги рвутся сюда напрямик с поля и хотят зайти с Понизья…

— Заходят уже, — послышалось среди мужей, — думают, верно, взять город в кольцо…

Раздались и другие голоса:

— Нужно послать к Святославу, скажем: «Чужая земля ищеши, свою ся лишив…»

— Худо сделал князь, в такую пору покинул… И еще:

— К древлянам надо обратиться…

— Не надейтесь на древлян — в их лесах Киев не горит…

— К северянам!

— К Новгороду!

Золотая палата гудела, люди громко перебрасывались словами. К княгине тянулись длинные руки, глухо стучали посохи.

Ольга, сжав губы, долго глядела на мужей киевских.

— Мужи мои, — сказала она, — разве мы впервые видим врага под стенами города? Все князья, — княгиня посмотрела на цоспехи на стене, — и весь люд уже не раз рубились на стенах и валах киевских, станем и теперь…

— Мала сила наша, княгиня, — робко промолвил кто то из эояр.

— А ведомо ли тебе, — обратилась к нему Ольга, — с большими ли силами идут печенеги? Нас много, бояре и мужи мои, у яас дружина, станут гридни, потреба будет — станут наши де-ги, все дворяне, и я стану с вами, мужи!

Гневная и суровая, княгиня Ольга продолжала:

— И не возводите напраслину на князя Святослава! Не чужой земли он ищет, а стоит за честь своей, не сам пошел — мы зго послали. Кто сказал, будто наш князь оставил свою зем-«о?

Никто не ответил на вопрос княгини, и, помолчав, она продолжала:

— И про древлян неправда. Уж кто-кто, а я знаю древлян и гедаю: аще кликнем — придут, помогут. И Чернигов поможет, л Остер — там уже видели дымы на Понизье. А мы еще пошлем хшцов — пусть летят кличут.

В палате стояла тишина. От духоты свечи заплывали вос-здм. Наступило время, когда на стенах сменялась стража и шучали била. Но сейчас била безмолвствовали.