И сейчас, в это позднее время, сколько ни ехал князь Святослав вдоль стены, он видел свои полки, своих воев… Они стояли так, будто вся Русь замыкалась теперь в стенах этого города: у северных башен — новгородцы, полочане, полки верхних земель, у западных ворот, что выходили к горам, -вой Червенской земли, волыняне, дулебы, а у стен к Дунаю расположились, точно это было над Днепром, черниговцы, переяславцы, поляне…

Так они называли и городские ворота: северные — Новгородскими, южные — Перевесищанскими, а те, что выходили к Дунаю, — Подольскими. Все как на Руси, как в Киеве-городе!

За стеной и главной улицей начинался город; тут стояло несколько сот домов, среди которых были каменные. Большинство же лачуг, хижин были построены, как и по всей Болгарии, из дерева, лозы и обмазаны глиной. Немало было и землянок-колиб, вырытых прямо в земле, крытых хворостом или дерном.

Только ближе к Дунаю, у ворот, называвшихся теперь Подольскими, точно так же, как и в Киеве, на Горе, стояли на скалах лучшие здания: по левую сторону — церковь и небольшой монастырь, где остановился патриарх Дамиан, по правую — дома боляр и бондов, которые не собирались никуда выезжать, а недалеко от Перевесищанской башни — хоромы кме-та Банка, давно убежавшего вместе с дружиной в Преславу. В ясную погоду с высокой башни этого замка обозревались горы на западе, плес Дуная, который, делясь на несколько рукавов, растекался по долине, далекий левый берег. В этих хоромах жил теперь со своей старшей дружиной князь Святослав.

А среди города, на ровной площади, утрамбованной за сотни лет тысячами тысяч человеческих ног, находился торг -непременная принадлежность каждого города того времени. На торге доростольские купцы обычно продавали зерно, мед, рыбу, мясо, овощи. Лучшее место на торге прежде занимали константинопольские и восточные купцы. Земля у двух камней, которые высились на краю торга, ближе к Дунаю, была полита слезами — там продавали рабов.

Остановив среди площади коня, князь Святослав долго глядел по сторонам. Нет, это был уже не торг. Всюду стояли болгарские возы, в небе темнели поднятые оглобли; то тут, то там горели костры, над которыми висели казаны. Люди сидели родами, роды — селами, села — волостями. Тут собрался и стар и млад, в одном углу кто-то ссорился, в другом — мирился, а еще где-то звучала грустная болгарская песня. И слушали ее, опершись на копья, русские вой.

Тихо, тихо Дунай воду несет…

И князю Святославу, который очень устал за день, а теперь собирался ехать в мрачный дворец кмета, захотелось сойти здесь с коня, сесть, а то и прилечь у костра, перекусить, а если найдется, то и выпить. А главное — отдохнуть, поглядеть на усеянное звездами небо, послушать песню.

Так он и сделал. Ловко соскочил с коня, подошел к воям у стены над Дунаем, поздоровался и спросил, нельзя ли ему погреться у огня.

— О княже Святослав, — сказал пожилой бородатый воин, который держал на рожне кусок мяса, — просим садиться, доброе у нас жарево…

— Имамо до нега и вино — ракию, а имамо и грожджево вино, — сказал мужчина помоложе, очевидно, болгарин.

— Молим, да сядь, княже! — пригласила князя и женщина. Князь Святослав сел возле этих людей, выпил вина, съел кусок жареного мяса, которое пахло дымком и приятно хрустело на зубах, отломил свежего хлеба.

— Доброе твое жарево, человече, — сказал бородатому воину князь, — а твое вино, — обернулся он к болгарину, — как и Болгария — пахучее да крепкое. И за хлеб вам спасибо люди!

— Хороша тут земля, княже, — согласился и бородатый воин, — добрый и хлеб ее. А я вот еще один хлеб берегу, княже…

— Какой хлеб?

Бородатый воин вынул из своей торбы небольшой кусок зачерствелого хлеба, который сейчас, ночью, казался черным, как земля…

— Когда были мы край Полянской земли, как-то вечером помолился я Перуну, попросил победы на брани да лег спать, -начал он, увидав, что князь пристально смотрит на кусок хлеба. — А утром просыпаюсь и вижу — лежит у моего щита хлеб… И откуда он взялся? Не ведаю, — может, от самого Перуна? И вот вкусил я того хлеба, дал другим воям, а кусок ношу с собой… Родной хлеб, в нем наша земля.

Князь Святослав протянул руку, взял хлеб и долго держал перед собой. «Родной хлеб!» — хорошо сказал воин. Но разве мог знать князь, чьи руки испекли и послали ему на Дунай этот хлеб?!