А среди города, на ровной площади, утрамбованной за сотни лет тысячами тысяч человеческих ног, находился торг -непременная принадлежность каждого города того времени. На торге доростольские купцы обычно продавали зерно, мед, рыбу, мясо, овощи. Лучшее место на торге прежде занимали константинопольские и восточные купцы. Земля у двух камней, которые высились на краю торга, ближе к Дунаю, была полита слезами — там продавали рабов.

Остановив среди площади коня, князь Святослав долго глядел по сторонам. Нет, это был уже не торг. Всюду стояли болгарские возы, в небе темнели поднятые оглобли; то тут, то там горели костры, над которыми висели казаны. Люди сидели родами, роды — селами, села — волостями. Тут собрался и стар и млад, в одном углу кто-то ссорился, в другом — мирился, а еще где-то звучала грустная болгарская песня. И слушали ее, опершись на копья, русские вой.

Тихо, тихо Дунай воду несет…

И князю Святославу, который очень устал за день, а теперь собирался ехать в мрачный дворец кмета, захотелось сойти здесь с коня, сесть, а то и прилечь у костра, перекусить, а если найдется, то и выпить. А главное — отдохнуть, поглядеть на усеянное звездами небо, послушать песню.

Так он и сделал. Ловко соскочил с коня, подошел к воям у стены над Дунаем, поздоровался и спросил, нельзя ли ему погреться у огня.

— О княже Святослав, — сказал пожилой бородатый воин, который держал на рожне кусок мяса, — просим садиться, доброе у нас жарево…

— Имамо до нега и вино — ракию, а имамо и грожджево вино, — сказал мужчина помоложе, очевидно, болгарин.

— Молим, да сядь, княже! — пригласила князя и женщина. Князь Святослав сел возле этих людей, выпил вина, съел кусок жареного мяса, которое пахло дымком и приятно хрустело на зубах, отломил свежего хлеба.

— Доброе твое жарево, человече, — сказал бородатому воину князь, — а твое вино, — обернулся он к болгарину, — как и Болгария — пахучее да крепкое. И за хлеб вам спасибо люди!

— Хороша тут земля, княже, — согласился и бородатый воин, — добрый и хлеб ее. А я вот еще один хлеб берегу, княже…

— Какой хлеб?

Бородатый воин вынул из своей торбы небольшой кусок зачерствелого хлеба, который сейчас, ночью, казался черным, как земля…

— Когда были мы край Полянской земли, как-то вечером помолился я Перуну, попросил победы на брани да лег спать, -начал он, увидав, что князь пристально смотрит на кусок хлеба. — А утром просыпаюсь и вижу — лежит у моего щита хлеб… И откуда он взялся? Не ведаю, — может, от самого Перуна? И вот вкусил я того хлеба, дал другим воям, а кусок ношу с собой… Родной хлеб, в нем наша земля.

Князь Святослав протянул руку, взял хлеб и долго держал перед собой. «Родной хлеб!» — хорошо сказал воин. Но разве мог знать князь, чьи руки испекли и послали ему на Дунай этот хлеб?!

3

Битва под Доростолом началась 23-го дня месяца березозо-ля в первом часу1. Еще с вечера все войско императора Иоанна вышло в долину и стало полукругом — начиная от Дуная выше Доростола, напротив города. Полукольцо замыкали у Дуная, ниже Доростола, турмы фем, пришедшие сюда через Лудогоры. Только с одной стороны, с востока, русам не угрожал враг. Но там катил свои воды сердитый, полноводный Дунай.

Русские вой не сидели в Доростоле. Князь Святослав решил принять бой — пусть о лавы его воев, как о могучую скалу, разобьется этот мутный вал, который, народившись в Византии, прошумел над полями Фракии и Македонии, пронесся градом над Планиной и пролился греческим огнем на тихую болгарскую равнину. Князь Святослав и его вой не прятались и не прячутся от ромейских полчищ, и если те выйдут через доростольские ворота к Дунаю, то лишь через их тела. Князь Святослав повелел своим воеводам отворить еще ночью все доростольские ворота и вывести на поле боя многие полки. Кроме того, немало конных и пеших полков стали наготове у ворот города и у Дуная.

На рассвете Святослав со старшей дружиной под знаменем Руси, сидя на коне впереди чела своего войска, оглядывал стан императора. На этот раз Иоанн Цимисхий действовал не так, как на равнине за Планиной. Он не рассчитывал уже заманить русов в ловушку, а, напротив, надеялся разбить, рассеять их лавы с первого удара. Вот почему он поставил впереди своего войска всадников, закованных в броню, за ними -лучников и пращников, далее — несколько таксиархий оплитов в броне и несколько с тяжелым вооружением, позади них -снова лучников и пращников, а по бокам, справа и слева, в лесах, — всадников-бессмертных, которые должны были прийти на помощь войску в решительную минуту.

‘Первый час— семь часов утра.

Что же выставлял и как думал бороться с этим лучшим в мире войском того времени князь Святослав? Впереди всех полков в несколько рядов стояли вой с высокими, продолговатыми червлеными щитами в руках, в броне, со шлемами на головах. Солнце, которое только что поднялось из-за Дуная, переливалось на их щитах, броне, шлемах, и казалось, что стоят не вой, а лежит на земле и сверкает огромный раскаленный железный лук и вот-вот станет он посылать на ромеев свои стрелы…

За щитоносцами стояли лучники и пращники. Они пробовали тетивы своих луков, у каждого из них висел набитый стрелами тул, а вороха стрел — острых, с железными наконечниками, с хорошим оперением — лежали прямо на земле. Их подносили и подносили из города юноши.

За лучниками и щитоносцами стояли копьеносцы — их было на этом поле видимо-невидимо. Острые копья над ними серели, как скошенная нива; страшно было подумать, что тьма этих копий вопьется в живое тело таксиархий. Лес копий колыхался, двигался…

Еще дальше стояли в шлемах, в броне, с мечами в руках и ножами за поясами лучшие вой Русской земли. В трудную годину боя они готовы были выйти на поле, чтобы честно, с глазу на глаз, стать перед врагом, вступить с ним в единоборство ради жизни родных людей, не жалея живота, биться, и если даже умереть, то все же победить.

А если легионы империи стали бы одолевать на поле боя, то в городе у всех ворот находилось еще немало полков, а у южных и северных стояли наготове конные полки. Нет, князь Святослав не верил, что Иоанн Цимисхий одолеет его. Русь должна была победить Византию!

В настороженной тишине над долиной прозвучали трубы, и несколько всадников с белым знаменем выехали из передних рядов ромеев и направились к стану русских воинов. Не доехав на поприще до щитоносцев, они осадили коней, которые пугались червленых щитов и становились на дыбы, и стали что-то выкрикивать.

— Что они кричат? — спросил князь Святослав.

— Они говорят, — ответил видавший виды воевода Икмор, который знал греческий язык, — что император ромеев повелевает князю Руси сложить оружие, покориться победителям, просить пощады за дерзость и тотчас уйти…

Воевода Икмор не закончил.

— Ответь ему, воевода, — бросил князь, — аки псу!

— Добро! — промолвил Икмор.

И, приложив руки ко рту, закричал так зычно, что его услыхали, должно быть, не только василики, но и сам император в стане:

— Скажите вашему малышу, пусть подтянет потуже пояс, а то у нашего князя готова для него вервь из крапивы, и этой вервью будем не только вязать, но и лудить. Сгиньте, бесы, вместе с вашим императором!

И хотя был страшный час, но после этих слов, которые вконец раздраженный Икмор не только выкрикивал, но и пояснял руками, щитоносцы, стоявшие недалеко, дружно захохотали. А когда василики, услышав отповедь князя, повернули коней и поскакали прочь, им вслед неслось многоголосье:

— Го-го-го! Сгиньте, бесы! С императором вашим!…

И тотчас под копытами коней вдали дрогнула, загудела земля. Тысячи всадников повел в бой патрикий Петр — жестокий, но смелый полководец. Пригнувшись к луке седла, держа в руке копье для первого удара, а для дальнейшего боя -меч, он летел впереди всадников, которые, выровнявшись, мчались на стан русских воев. Вот уже заблестели их копья среди долины, вот они катятся, подобно черной волне, все ближе и ближе…