Вечером во дворе остановилось несколько всадников. Малу-шу это не удивило — княжьи дружинники часто ездили за Рось и всегда останавливались у их землянки, прежде чем переправиться через реку. Заслышав издали конский топот, она сама выходила им навстречу — подаст воды напиться, перекинется словом, а там спросит и про Киев, про княгиню Ольгу и Святослава.

На этот раз она не успела выйти воям навстречу, потому что стирала на Роси. И пока добежала, княжьи дружинники — их было четверо — уже спешились, привязали коней к дубкам, пошли, остановились у землянки. Не то разминались, не то ждали ее.

Малуша замедлила шаг, присмотрелась. Среди четырех дружинников она узнала Добрыню.

Малуша обрадовалась.

— Как хорошо, что ты приехал! — сказала она, отойдя в сторону с Добрыней. — Мы так давно не виделись с тобою.

— Я ездил в поле с князем. Далеко побывали.

— Ты сказал — с князем. Разве он…

— Так, Малуша, князь Святослав сел на Киевский стол.

— И как он? Ты его видел, говорил с ним?

— Видел, Малка, и говорил. Князь Святослав жив, здоров, он меня долго расспрашивал о тебе, велел сказать, что помнит о тебе и не забудет.

— Слава Перуну! — радостно произнесла Малуша. — Я не напрасно молилась, он услышал меня. Славен князь Святослав. А тебе, брат, спасибо.

И долго, сидя около землянки, Добрыня беседовал с сестрою. Над Росью все ниже и ниже склонялось солнце, темнели Тени у скал, холодком повеяло от воды, и глубже стали почему-то складки на лице Добрыни.

— Слушай, Малуша, — сказал он, когда они вошли в землянку, — я приехал к тебе по княжьему наказу,

— Что случилось? — сжалось у нее сердце.

— Княгиня Ольга и великий князь Святослав послали меня узнать о здоровье Владимира.

У Малуши отлегло от сердца — они не забыли о ее сыне, помнят, хотят знать о нем.

— Скажи, что растет сильный, здоровый, — ответила она брату. — Да и почему бы ему не быть здоровым? Тут у нас, возле Роси, все есть, зимой было тепло, всего вдоволь.

— Но, Малуша, — продолжал Добрыня, — Владимир — княжич, придет время — князем станет.

— Знаю, Добрыня, — отозвалась она. — Так и я тоже хочу, чтобы он стал князем. Но разве я за ним плохо смотрю? У меня никого на свете нет дороже, чем он, мой сыночек Владимир.

Она и сейчас прислонилась лицом к головке сына, несколько раз его поцеловала. И Добрыня некоторое время молчал, любуясь матерью и сыном.

— Все это так, и сердце твое я знаю, Малуша, — проговорил он, оглядывая землянку. — Только негоже княжичу жить здесь…

— Что вы задумали? — вскрикнула она. — Говори, говори, Добрыня!

— Я должен забрать княжича Владимира, — тяжело вздохнул он. — Затем и приехал.

— Забрать? — подняла она встревоженное лицо. — Оторвать его от моей груди? Нет, Добрыня, того не будет, лучше уж в Рось…

— В Рось княжича Владимира? — очень медленно и сурово сказал Добрыня. — Подумай, что говоришь, Малуша! Не твой Владимир — Киевской земли княжич.

Она закрыла глаза. Крепко сжала губы, опустила голову.

— Правда, Добрыня… Я думала, что Владимир мой, но он княжич! Что же останется тогда у меня? Был сын — и я еще жила, возьмешь его — и ничего, ничего у меня нет. Послушай, Добрыня, мне страшно, ох как мне страшно! Душу ты забираешь у меня!

Горе Малуши было так велико, что она ничего больше не могла сказать и, прижавшись к ребенку, молча плакала.

Если бы Малуша в эту минуту посмотрела на брата, она бы увидела, как из его глаз тоже выкатились одна за другою несколько слезинок.-Добрыня плакал, это была, должно быть, самая тяжелая минута в его жизни, ибо гридень еще раз почувствовал, что и он и Малуша — княжьи рабы.

Потом Добрыня смахнул слезы: ни Малуша, ни кто-либо другой не должны видеть, что гридень тоже умеет плакать.

Но Малуша и не смотрела на Добрыню; она не могла оторвать глаз и рук от своего сына, она надолго, а может, и навек, прощалась с ним.

Дальше все было как во сне. Добрыня и дружинники начали собираться в далекий путь: седлали коней, поперек седла Добрыни крепко привязали короб.

Малуша сама вынесла ребенка из землянки, передала на руки Добрыне, а он уложил его в короб. И они так осторожно все это делали, что дитя даже не проснулось.

— Прощай, сестра, — только донеслось до Малуши. — Не сам творю, десницею князя…

Он положил руки ей на плечи и поклонился:

— Прощай!

Дружинники сели на коней, четыре черных всадника, как птицы, полетели на запад, где еще пламенело багряное зарево.

Малуша вошла в землянку и, ничего не понимая, обшарила руками постельку у стены, где недавно лежал ее сын. Постелька была еще теплая, на ней в том месте, где лежал Владимир, осталась впадина. Но сына не было, не будет…

Она бросилась вон из землянки, как будто могла о чем-то умолить брата и дружинников, что недавно уехали. Но на дворе было темно и тихо, нигде не слышно ни голосов, ни конского топота. Они уже отъехали далеко-далеко…

Темная женская фигура метнулась, обогнув землянку, к дубам, у которых недавно стояли на привязи кони, к колодцу, где они поили коней, к круче, с которой она часто смотрела на Рось.

Растерянная женщина смотрела на небо, с мольбой простирала руки вверх, к звездам; но ни одна звезда ей не улыбнулась, на небе не было ни одного облачка, которое могло бы спуститься к ней.

И тогда она упала на росистую траву, обхватила голову руками и зарыдала, застонала, затужила так, как может тужить только мать — безудержно, безутешно…

— Владимир! Сыночек мой! Дитятко мое! Солнышко мое, жизнь моя, радость моя, где ты, где ты, отзовись!

Ты был со мною — и я смеялась, ты был со мною — и не было у меня большей радости, почему же ты ушел от меня, почему покинул?

Боги в высоком небе, люди на широкой земле, помогите же мне, спасите меня, верните мне сына-сыночка!

Тебя бы я, сыночек, качала, качала, только бы я радость от тебя видала…

От самого сердца шли простые слова, плакала, стонала обокраденная, обездоленная мать. Если бы у камня был голос, он отозвался бы на этот крик. Но у камня голоса нет, а больше никто не мог услышать ее среди ночи.

И за все время ей ни разу не пришла и не могла прийти в голову мысль, что она, простая женщина Полянского рода, дала жизнь ребенку, который станет когда-нибудь великим князем Киевского стола, и что через тысячу лет люди вспомнят ее, рабыню Малушу, и удивятся ее великой, святой любви.