Литмир - Электронная Библиотека

И начинает выступать против Россини, критиковать его музыку и оперы. Некоторым слушателям даже кажется, что он употребляет доводы и выражения, которые они уже читали где-то в газетах, у критиков-педантов. А потом он начинает напевать (красивым голосом, ничего не скажешь!) действительно плохую музыку, скучную, глупую. И говорит:

— А знаете, кто это написал? Россини. Но разве это музыка? Это же какое-то брюзжание, старческий кашель, кошачье мяуканье, блеяние овец, вопли ферминга…

— Чьи… Чьи вопли?

— Ферминга. Это разновидность голубого льва в Месопотамии. Разве это музыка? Такую чепуху мы все умеем писать, и даже получше. Музыка, дорогие господа, — это вещь куда более серьезная, такая серьезная, что…

И он еще полчаса объясняет всем, что такое музыка, пользуясь аргументами, которые обычно приводят против Россини его противники. Нельзя восставать против традиций, нельзя писать комические оперы, которые отличались бы от тех, к которым нас приучили великие композиторы-неаполитанцы, не нужно ничего изобретать, потому что все уже изобретено. А все эти разговоры о мелодии, пылкости и вдохновении — чепуха. Главное — нужно знать правила, следовать им и никогда не нарушать, а Россини не знает правил, не знает музыки, ничего не знает.

Раздается такой взрыв возмущения и негодования, что кучер тормозит, подумав, не ссорятся ли пассажиры. Синьор с резким голосом (наверное, нотариус или врач) кричит человеку в плаще табачного цвета:

— Да кто вы такой? Да как вы позволяете себе так грубо критиковать нашего нового музыкального гения? Какое вы имеете право так говорить? Вы что — маэстро, музыкант, композитор, певец, виртуоз?

Ожесточенный спор еще долго продолжается в полутемной карете, подпрыгивающей на ухабах. На почтовой станции, куда она наконец прибывает, карету встречает группа людей. Какой-то господин спешит открыть дверцу и очень любезно интересуется:

— Глубокоуважаемый маэстро Россини приехал?

Один из пассажиров поднимается с места:

— Это я. Как видите, не опоздал. Дорогой граф, нужно ли было так беспокоиться, встречать меня?

— Это мой долг, глубокоуважаемый маэстро! По отношению к такой знаменитости, как маэстро Россини, — это долг!

И с поклоном приветствует его. Пассажир непринужденно выходит из кареты. На нем плащ табачного цвета. Его спутники буквально каменеют от изумления.

*

«В нашем театральном мире царит большое оживление. Отовсюду съезжаются композиторы, певцы, танцовщики, драматические артисты. В последние дни прибыли синьор Вигано, известный постановщик балетов, синьора Паллерини и синьор Ле Грос — солисты балета, синьор Дюпор со своей молодой супругой, которым мы уже горячо аплодировали, синьор Рубини, который будет петь в театре Фиорентини, и, наконец, некий синьор Россини, композитор, который, как говорят, приехал, чтобы поставить свою «Елизавету, королеву Англии» в том самом театре Сан-Карло, где еще живет эхо мелодий «Медеи» и «Коры» уважаемого маэстро Майра…»

Вот такие слова можно прочесть в одном из сентябрьских номеров «Джорнале делле дуэ Сичилие» («Газета Обеих Сицилий») за 1815 год, которая выходит в Неаполе. Кисленькое приветствие прибывающему маэстро. «Некий синьор Россини…», «как говорят, приехал…» А упоминание о самом театре Сан-Карло, «где еще живет эхо мелодий», — это прямой намек на то, что весьма самонадеянно со стороны «некоего синьора Россини» явиться туда, где побывал «уважаемый маэстро Майр». Как будто Россини — никому не известная личность… Одним словом, обстановка злобная и враждебная.

— Неважное начало, — замечает Россини, только что прибыв в Неаполь.

— Не обращайте внимания, — советует Барбайя. — Эту публику надо сразу брать, как быка, за рога.

— А что, у нее есть рога? — лукаво интересуется Россини.

— О, не бойтесь! Впрочем, вы еще убедитесь в этом. А пока принимайтесь за работу и пишите шедевры…

— Легко сказать!

— …а уж о том, чтобы поставить их, позабочусь я!

Такой разговор ведет с Россини Доменико Барбайя[37], импресарио театра Сан-Карло и всех других неаполитанских театров.

Бедный Доменико Барбайя, сколько клеветы вылилось на него, но сколько он слышал и восхвалений себе! Мало кого в мире искусства так любили и столь же сильно ненавидели, как его.

Против Барбайи были направлены злоба газетных писак, не добившихся признания, досада певцов, не получивших ангажемента, недовольство композиторов, которым он не предлагал написать оперы для своих театров, презрение дельцов, которых он не приглашал подбирать крохи от своих огромных доходов, театральная сплетня, которую разносили статистки, злопыхательство поэтов, которым он не заказывал либретто, насмешки злобных пасквилянтов. На него ополчался весь этот сброд, состоявший из ничего не понимающих в искусстве критиканов, выдохшихся певцов, неудачных интриганов, просто озлобленных людей. О нем слагались легенды, сочинялись неприличные, глупые анекдоты.

Доменико Барбайя не был ни святым, ни простодушным человеком, отнюдь, он был ловким предпринимателем, который умел вести дела, умел пользоваться случаем и извлекать из него выгоду. Это был брюзга, порой очень грубый и резкий, не церемонившийся, когда ему нужно было достичь цели, но у него была честная душа. Талантливейший человек, хоть и не получивший образования, исключительно одаренный, он обладал бесчисленным множеством способностей, которые позволяли ему блистательно проявлять себя в самых различных сферах деятельности. И самое главное — он был влюблен в искусство, в музыкальное и театральное искусство, которое боготворил и которому с неиссякаемым пылом отдавал всего себя.

Заботился ли он о своих личных интересах? Конечно, но в то же время он заботился и об интересах искусства. Человек тончайшего ума, он обладал поистине необыкновенной интуицией, которая помогала ему открывать новых певцов и содействовать рождению новых опер. Это он вывел на сцену многих певцов, которые обрели потом мировую славу, он открыл дорогу Беллини и Доницетти, он крепко поддержал Россини, чтобы тот выстоял перед натиском завистников.

Честный ровно настолько, насколько может быть честным импресарио, желающий преуспевать в своих делах, преданный друзьям, наделенный врожденным художественным чутьем, умеренный в еде и питье, подчас употребляющий вульгарные выражения, однако — лишь для большей убедительности, а не из тривиальности — он бывал и очень мягким иногда и всегда оставался симпатичнейшим и любопытнейшим типом, одной из самых характерных фигур в театральной жизни начала XIX века.

Его жизнь была романтичной. Он родился в Милане в 1778 году в бедной семье. Мальчиком работал в магазине, в юности — носильщиком, мойщиком посуды в остериях, потом стал официантом и, обслуживая артистов, вошел в театральный мир, где быстро приобрел знакомства, друзей, близко сошелся со знаменитостями, и те не могли не оценить его необычайный талант и легкость, с какой он умел ловить случай.

Театр — вот его истинное призвание, его стихия. Он начал с посредничества между импресарио и певцами, а пришел к тому, что научился с помощью своего простоватого юмора и забавных словечек мирить маэстро с исполнителями в таких бурных спорах, которые грозили обернуться трагедией. Он сумел стать нужным, полезным в театре человеком. Проскользнув по сцене, он проник в артистические уборные и очень быстро сам стал импресарио. Взяв на откуп азартные игры в фойе театра Ла Скала, начал получать солидный доход, расширил сферу своей деятельности и сделался импресарио самого большого миланского театра, потом Сан-Карло в Неаполе, многих других театров в крупных городах Италии и распространил свою диктатуру даже на венские театры.

Злопыхатели признавали только одну его заслугу — изобретение напитка: кофе с шоколадом и сливками, названного его именем — «барбайята». Однако эти же самые злопыхатели не хотели замечать все то хорошее, что он сделал для искусства, а он помогал многим молодым певцам, которые не смогли бы без его содействия заявить о себе, покровительствовал действительно талантливым музыкантам, выпустил немало незабываемых спектаклей в Ла Скала, Сан-Карло и в венском театре. Он построил великолепную церковь в Неаполе — Сан-Франческо ди Паола. Он очень любил архитектуру, хотя не изучил как следует ни одного труда по зодчеству, и эта страсть толкнула его на необычный поступок. После пожара Сан-Карло в 1816 году он попросил короля отдать ему подряд на восстановление театра, заверив, что сделает это всего за год. Он восстановил театр даже быстрее — всего через десять месяцев Сан-Карло открылся вновь, еще более просторный и роскошный, чем прежде.

вернуться

37

Барбайя, Доменико (1778–1841) — крупнейший итальянский импресарио, получивший прозвище «Вице-король Неаполя».

25
{"b":"249860","o":1}