Подобный механизм очень сильно способствует выживанию в первобытных условиях. Возможно, мы не единственные исследователи на вашей планете.

Нестерпимо хотелось спать. Я плеснул себе еще чаю из большого серебристого термоса и некоторое время смотрел, как пенка от сахара закручивается на поверхности в спираль, словно маленькая галактика.

— Послушайте, э-э-э… Ихана, — сказал я. — Зачем вы все это делаете? Зачем вам все это? Не вывозите их, этих животных, эти растения, оставьте нам. Хотя бы половину. Хотя бы треть. Вам же не трудно, а у нас ученые от радости с ума сойдут.

— Зачем это вам? Я замялся:

— Ну, я не знаю… Будем изучать. Уточним классификацию, разберемся с эволюционной лестницей. Организуем заповедник где-нибудь на островах, восстановим исчезнувшие виды — мамонтов, дронта… тилацина, стеллерову корову…

Она покачала головой:

— Вы рассуждаете, как наивный идеалист. Люди, подобные вам, на Земле никакой власти не имеют. Боюсь, ничего не удастся. Ваш вид разрушает окружающую среду с пугающей скоростью, а наука до сих пор направлена в сугубо утилитарное русло. Зачем вам наш биобанк? Вы только-только начали баловаться с самым примитивным клонированием, а во главу угла уже поставили не восстановление исчезнувших видов, не проблему пищевых ресурсов, а выращивание искусственных людей и донорских органов.

— А это плохо?

— Само по себе — нет, но этот путь ведет в тупик и вызовет в обществе этический дисбаланс. У вас и так перенаселение. А ваши аппараты власти все больше довлеют над личностью. Вы стали слишком агрессивны. Знания, подобные нашим, могут вызвать настоящий взрыв. Отчасти из-за этого мы вынуждены эвакуировать хранилище.

Я помолчал.

— Будет война? Ихана пожала плечами:

— Она у вас никогда не прекращалась.

Я потупился. Взболтал в своей кружке остатки чая.

Вздохнул.

— Наверное, мы во Вселенной одни такие дураки. Девушка посмотрела на меня, и в ее огромных глазах мне померещилось сочувствие.

— К сожалению, не одни.

Глаза мои слипались. Денисыч. с Кабанчиком уже откровенно дрыхли, оборотень под креслом тоже стал сладко посапывать. Узкое, пугающее и вместе с тем какое-то нечеловечески-изящное лицо инопланетной девушки расплывалось перед моим взглядом. Я зевнул.

— Не думайте о плохом, — глухо, словно бы издалека сказал ее голос. — Все в ваших руках. Может быть, лет через триста, если вы к нашему следующему приходу еще не уничтожите свою цивилизацию, мы и поможем вам кое-что восстановить.

— Вы ведь… вы ведь сразу могли нас усыпить и вытянуть информацию, — сонно пробормотал я. — Вы ведь вампиры, вы умеете вводить в транс… Тогда, на той поляне с бабушками, вы же усыпили всех… Я прав? Зачем тогда было… все это?

Ихана приблизилась, — я почувствовал ее холодную и узкую ладонь на своем лбу, с усилием приоткрыл отяжелевшие веки, поймал взгляд девушки и почувствовал, что тону в ее огромных глазах.

— Я ксенолог, — сказал она. — Людовед. Мне интересно человеческое поведение. К тому же вы мне понравились, вы и ваш друг тоже. Вы нестандартно мыслите, с вами интересно иметь дело.

— Пользы от этой нестандартности… — пробурчал я, в основном чтобы скрыть накатившее смущение. — Кстати, о друге: а Серега после укуса — не того… не станет вампиром?

— Конечно, нет! — Я впервые услышал от Иханы что-то, похожее на смех. — Вы же понимаете, что это было бы нелепо. Я уже объясняла: его организм теперь просто не переносит алкоголя, и все. Других последствий… Впрочем, постойте, — она прищелкнула пальцами, — я кое-что вспомнила. Кажется, один побочный эффект все-таки есть. У вашего друга резко увеличится… как это по-русски… Влечение?.. Мужская сила?..

— Потенция?! — вскричал я. Потрясение от сказанного ею чуть не заставило меня проснуться.

— А! Точно, она самая.

— И намного?

— Вообще-то специальные исследования не проводились, но… — Она неопределенно повела рукой и закончила: — Исходя из своего личного опыта, я думаю, раз примерно в пять-шесть.

— Насколько, насколько?! — ахнул я. — И это навсегда? И ничего нельзя исправить?

Ихана покачала головой:

— Боюсь, что нет.

Тишина давила ватой. Проваливаясь в сон, я едва успел осмыслить сказанное.

Бедный Серега…

Больше я ничего не помню. Очнулся я только когда где-то наверху прогремел взрыв, и в опустевший зал пещеры с потолка посыпались затянутые в черное десантники.

Вот так все это и завершилось. Грустно, но, может, оно и к лучшему. Я много раз потом пытался вспомнить, что было потом, но сумбур, царивший у меня в голове, не дает восстановить дальнейшие события. Больше всех нагорело Денисычу; тот стоял с виноватым видом, слушал, как его распекал подполковник, и согласно кивал на все замечания. В пещере не осталось ни следа инопланетной техники — пришельцы эвакуировали все подчистую, на полу обнаружились только Димкины штаны. С Ленкой все-таки приключилась небольшая истерика, вызванная больше этим самым взрывом, чем общением в пришельцами. Серега все еще никак не мог прийти в себя после сообщения, что теперь ему волей-неволей придется вести здоровый, но несколько несознательный образ жизни… Впрочем, про самое главное я ему в тот день сказать поостерегся — а ну как не выдержал бы и заболел от удивления? А я…

А что — я? Что мне было им рассказывать после того, что я услышал от Иханы? Передо мной стояли сильные, мужественные люди, которые, в отличие от меня, слабака, знали, что надо делать и куда идти, знали, кого поднять на щит, а кого замочить в сортире, люди, которые служили власти и прогрессу и которые вот уже тридцать лет, не спрашивая, силком тащили меня в свое Светлое будущее. Мне было противно. Честно говоря, я больше всего жалел, что не улетел с пришельцами, хотя, наверное, меня бы не взяли. Я молчал при даче показаний. Я сказал, что ничего не помню. Мне поверили.

В общем, пополам она нам стала, прогулка по этому… парку Пермского периода.

Но больше всех был потрясен случившимся Димка. Хотя его вполне можно понять: шел себе, шел человек, а потом вдруг очнулся где-то под креслом, с размалеванным лицом, весь пропахший псиной, без очков и без штанов, и долго не мог понять, что с ним произошло. Впрочем, ничего удивительного — после хорошей пьянки случается еще и не такое. Смущался он страшно, просто не знал, куда себя деть. Очки мы ему отдали, штаны тоже вскоре нашлись, но душевное спокойствие к нему так и не вернулось.

— Ребята, что со мной было-то? — все время спрашивал он. — Что я делал-то вчера?

— Что-что, — философски хмыкал в усы Денисов. — Ничего особенного. А что не помнишь, так это бывает… А вообще, Димыч, пора тебе с выпивкой завязывать.

С тех пор прошел почти год. Жизнь течет своим чередом. Ленка уехала к себе на Чукотку, пишет письма, иногда приезжает на какой-нибудь бард-фестиваль. Димка по-прежнему работает экскурсоводом в своей пещере, но шутить с посетителями после случившегося как-то больше не решается. Подполковник Холодков стал полковником. Фил переехал в Глазов; говорят, его тоже повысили.

Серега теперь — полный абстинент. Пьет только воду, да и то разбавленную. Устроился на новую работу, теперь он фотомодель, на нем в салоне красоты прически отрабатывают. Я часто захожу к нему. Мы пьем крепкий чай, смотрим на небо и разговариваем о разных вещах. Сидим мы на кухне: комната у него завалена глушителями, хромированными патрубками, амортизаторами, пружинами и всяческими прочими железками; Серега собирает мотоцикл, на этот раз — самый обычный, хотя тоже «Харлей-Дэвидсон», модели Indien. В принципе Кабанчик его уже почти собрал и теперь ломает голову, как его вытащить на улицу с девятого этажа — эта слоняра не проходит ни в коридор, ни в лифт, а разбирать его обратно он почему-то не решается. Чай у Сереги всегда немного отдает машинным маслом. Все стены, там, где не висят постеры с мотоциклами, облеплены плакатами с изображением Сэйлор Мун — глазастой длинноногой школьницы в матроске из японского мультсериала: после всего произошедшего Сережка здорово «подсел» на анимэ. На самом почетном месте у него висит плакат, где эта Сэйлор Мун, в чем мама родила, сидит верхом на мотоцикле. Когда начинает темнеть, я обычно собираюсь и ухожу: ночевать я у Сереги как-то больше не решаюсь. А ежа мы сдали в зоопарк.