Ана изумленно смотрела на Дору, и недобрые предчувствия, мучившие ее, все усиливались. Дора опасливо прикоснулась к ее руке. Ана резко отстранилась.

– Я счастлива… – почти благоговейным шепотом произнесла Дора. – Не каждый может похвастаться дружбой с оборотнем.

Муха кричал и сопротивлялся, как мог. Ухватив с обеих сторон за руки, слуги волокли его в покои короля. Король шел следом, пошатываясь, как больной. Карлика затолкали в плетеную корзину и подвесили на веревке под потолком, в нескольких метрах от пола.

… Озаренный огнем свечи, Далибор сидел за столом, обхватив голову руками. У его ног пристроился Рогач. Когда из покачивающейся корзины доносился слабый стон, пес поглядывал на корзину и недовольно ворчал.

– Я убью тебя, – после долгого молчания донеслось сверху.

– Ты опять? Молчи…

– Ублюдки вы с твоей Дорой, вшивой, потасканной… костлявой…

Король стукнул кулаком по столу. Рогач приподнялся и, посмотрев на короля, заворчал.

– Гадина… Я убью тебя. – Сверху раздались всхлипы.

– Моя родина гибнет, и если в моих силах остановить ее падение, неужели ты думаешь, что я постою за ценой?!

– Эта цена имеет название!

– Я не знал, что это преступление, – мечтать о лучшей жизни для своего народа…

– То, что ты сделал, – не преступление. Это хуже.

Далибор вскочил, как разъяренное животное, и закричал:

– Дора стерла бы мою страну с лица земли! Лучше погибнуть от собственного меча, чем изменить родине!

– Да, лучше погибнуть, – вторил ему голос из корзины. – Что ж ты не погиб?

Король опустился в кресло.

– Не погиб… Не погиб… – прошептал он.

Муха перестал плакать.

– Я знаю, почему ты не погиб, – сказал он. – Это Ана спасла тебя. Она разрезала свое платье и подкупила гонца, чтобы он объявил, что война отложена. Ты по-королевски отблагодарил ее, гадина… Молчишь? Не знаешь, что сказать… Мучайся теперь, если ты еще можешь что-нибудь чувствовать. Обнимайся со своей Дорой, которая вспарывала животы рудокопам…

– Замолчи! Замолчи! – страшным голосом закричал Далибор. – Я убью тебя! Рогач вскочил и залаял. Карлик засмеялся:

– Позови свою невесту. Вместе позабавитесь! И этого, серого, такое же чудовище, как и его хозяин…

Король упал за стол и глухой стон, похожий на рыдание, донесся до Мухи. Он на время замолчал, подумал и вдруг негромко произнес:

– Она любила тебя.

Далибор поднял голову.

– Она любила тебя, – повторил карлик, наблюдая за ним в дырочку в корзине.

– Замолчи…

– Любила.

– Замолчи!

Муха закричал во все горло:

– Она любила тебя! Любила!

Жестом, беспомощным, как женский упрек, король заткнул уши и тоже закричал – чтобы заглушить голос, который раздирал кровавую рану на его сердце…

Ветер заметал в низкое маленькое окошко рои белых мух. Лежа на полу, она с трудом дотягивалась до него, чтобы снова и снова взглянуть на серое ночное небо и жадно подставить ветру свое пылающее лицо. Если бы только увидеть звезды. Ей сразу стало бы легче.

У нее опять болят руки. Она поднесла к глазам почерневшую ладонь. Они пытали ее огнем. Она не кричала – кричит только слабый… Они хотели вызвать к жизни невозможное и отвратительное, то, о чем она все время пыталась забыть и что осталось где-то далеко, за той темнеющей горной грядой. Оно осталось далеко отсюда!

Она снова посмотрела в окно. Себя не обманешь… Прошлое всегда с нами. От него нельзя укрыться за высокими снежными перевалами. Оно настигнет тебя и там…

Снаружи начиналась буря. Ночной ветер становился все холоднее и неистовее, но в его голосе ей слышалось обещание скорого прихода весны. Еще совсем немного, и отступят долгие мглистые ночи – солнце растопит их холод; в долинах лопнут на деревьях почки, яростно пробьют землю зеленые ростки и заплещутся реки. Потом заколосятся хлеба, и посреди летнего зноя холод этой бесконечной ночи будет казаться ей далеким и призрачным. Да он уже и отступил… ей жарко… Рана в груди просто пылает, и горят ладони. Этот ветер… он стал вдруг нестерпимо горячим, и она не понимает – как это возможно? Наверное, это сон…

…Жаркий полдень плавит камни, и густое обжигающее марево скатывается с вершины холма, толкая в грудь девочку, карабкающуюся вверх. Там, высоко, ее ждет белокурый мальчик. Он звонко смеется и подбадривает ее. Она не узнаёт его, но тоже смеется, скрывая свое смущение, и упрямо взбирается по крутому склону, напрягая последние силы. Для нее сейчас нет ничего важнее, чем дойти до вершины.

– Иду, уже почти дошла… – все повторяет она, тяжело дыша. – Не смейся надо мной… Ты противный… Видишь, я уже дошла…

Из-под ног у нее сыплются камни, с шумом скатываясь вниз и где-то далеко встречаясь с землей. Она боится даже смотреть туда, на незнакомую ей сожженную зноем равнину, на раскаленные каменные россыпи и чахлые рощи, изнывающие под солнцем. Оглушающая тишина вокруг вдруг начинает звенеть, будто где-то далеко и печально заныли скрипки.

Не слушая их, мальчик протянул к ней руки и начал петь другую, свою, песню. Она остановилась и, с трудом сохраняя равновесие, прислушалась.

– Ты вернешься, дорогая… Ты взойдешь на этот зеленый холм, я обниму тебя, и мы никогда не расстанемся… – пел мальчик.

Он подошел к самому краю вершины, склонился, и она увидела, что у него светлая тень. Ей вдруг стало так легко и свободно стоять здесь, между небом и землей, и слушать этот родной, звонкий голос. Она узнала его… Она поднимется, и ее встретят все те, кто покинул ее и кого она так любит… Ее ждут!

Она обернулась – ее собственная тень тоже была светлой. Засмеявшись, она протянула руки к мальчику, поджидающему ее на вершине.

– Я иду к тебе, Ян, – сказала она. – Я иду к тебе.

Она выпрямилась и легко побежала вверх, больше не слушая грустную мелодию далеко позади себя, и вскоре та стихла совсем – хватающая за сердце… печальная, как неразделенная любовь…

– Смотри, ты мне не верила… – Ярош сунул Доре в руку кружевной платочек, испачканный чем-то голубым. Она поднесла его к глазам.

– Вчера мне даже показалось, что она вот-вот обернется, – трепеща, произнес один из стражников, провожающих Дору в подземелье. – Лицо сделалось таким страшным… ужас… Голову запрокинула назад и оскалилась, как… как…

– Быстрее! – вся задрожав от нетерпения, пробормотала Дора.

Стражники отворили тяжелую железную дверь. Дора, держа в руке горящий факел и путаясь в длинной шубе, стала торопливо спускаться по скользким ступенькам. От влажного и холодного воздуха факел сразу затрещал.

– Ждите здесь! – крикнула Дора стражникам. Те послушно замерли за дверью.

Она остановилась у решетки, перегораживающей комнату, трясущимися руками отомкнула большой замок и, воткнув чадящий и уже едва тлеющий факел в кольцо на стене, вошла внутрь. Ее глаза не сразу привыкли к темноте. Она постояла, прислушиваясь, и тихо позвала:

– Ана?

В углу что-то зашуршало. Дора двинулась на звук и отпрянула, наткнувшись на странного вида старуху. Ее темная фигура была маленькой и зловещей, и веяло от нее чем-то пугающим. Она стояла неподвижно, устремив на Дору пылающий взор.

– Ана?! – затрепетав, выдохнула Дора.

Она шагнула вперед и тут же обнаружила свою ошибку: Ана лежала на полу у окна. Старуха, склонившись над ее неподвижным телом, прислушалась, глубоко вздохнула, и от ярости ее просто скрючило.

– Как я ненавижу этих глупых людей… – всхлипнула она. – Ждать столько лет и все потерять… – Дора слушала ее, широко раскрыв глаза. – Какое красивое лицо… Девочка моя… – Старуха затопала ногами. – Нежная! Как цветок! А какое отважное сердце! – Она повернулась к Доре и затряслась еще сильнее. – Подойди-ка поближе, я выгрызу тебе глаза… – Дора завизжала от страха. – Безмозглая дурочка… Это я, я подкинула тебя Сохору… а ты нагадила мне… мерзавка… дрянь… – шипела старуха на отступающую в ужасе Дору.

– Как подкинула? Почему? – наконец выдавила та из себя. – Разве он не мой отец? Но ведь…