— Абай-ага! Хотел вам сказать два слова, не выпуская повода коня из рук. За спиной у меня погоня, впереди — пожар.

— О чем ты говоришь?

— Начиная свою жизь возле вас, я думал, что и единой горсти зла никогда не принесу в ваш дом. Но я бессилен. Загорелся я искрой юности, а угодил в пламя. Мою судьбу я передаю в ваши руки. Распоряжайтесь ею. Боялся, что не доберусь до вас. А теперь пусть хоть погибель, но вас я увидел!

Абай начинал догадываться, о чем говорит Дармен. Абиш уже намекал отцу на днях, что Дармен неожиданно попал в трудное положение. Видимо, он явилея теперь к Абаю за помощью и сочувствием.

Беззвездное черное небо низко нависло над землей, и сумрак сгустился в небольшом дворике Кумаша. Особенно темно было под открытым лабазом — словно сама ночь свила себе здесь гнездо. На улице безветренно и тихо, только издали доносится лай городских собак, заливающихся в озлобленной перебранке.

Четыре жигита и молодая женщина, поставив лошадей в укромное место возле конюшни, притаились в темном углу под навесом и с волнением ждут своего, товарища, ушедшего в дом. Вот хлопнула дверь, вышел Дармен. Друзья поспешили ему навстречу.

— Что он сказал? Не ругал тебя?

Дармен замялся, но, почувствовав нетерпеливое ожидание товарищей, торопливо заговорил:

— Меня не ругал… Только сказал: «Устраивайтесь в надежном месте и подавайте сразу прошение от имени Макен». Так и сказал, — пусть Абиш его напишет; а нам велел переправиться на тот берег и искать себе убежище.

Дармен взял за руку молодую женщину и быстрым шагом направился к лошадям. Эта женщина была его любимая, Макен, и о ней он только что разговаривал с Абаем.

Неразлучный приятель Дармена Абды, отвязав серого иноходца Макен, подвел его к ней, и она легко вскочила в седло и тронула повод. За ней двинулись Какитай, Муха и Альмагамбет — верные друзья, решившие разделить с Дарменом все предстоявшие ему опасности и тревоги. Шесть всадников, выехав со двора под покровом темной ночи, погнали коней по пустынной улице к Иртышу.

Они стремились поскорее перебраться через реку и скрыться от погони, затеряться в сутолоке большого города. Вольный жигит и жившая до сей поры под теплым крылышком матери девушка стали бездомными беглецами. Они прятались от посторонних глаз, с тревогой думая о том, как преодолеть широкий Иртыш, самое трудное препятствие на их пути.

Время было позднее, и паром стоял на причале у противоположного берега, а лодочники из Верхних и Средних Жатаков также прекращали перевоз с наступлением сумерек. Сообщение между слободкой и Семипалатинском было прервано. Тут только молодые люди поняли, как они ошиблись, приехав в город к полуночи. Если бы Абай не дал Дармену адреса своего знакомца, лодочника Сеиля, дело могло-бы окончиться плохо. Но Какитай немедля разыскал на высоком берегу Иртыша маленький домик с плоской кровлей, где жил Сеиль, и, передав ему привет от Абая, а заодно и просьбу переправить беглецов в Семипалатинск, вышел с ним к реке. Сеиль вызвал двух своих молодых помощников — гребцов, живших по соседству, и велел быстрее готовить лодку.

Выяснилось, что всех беглецов с их лошадьми лодка Сеиля никак не могла поднять, и Альмагамбет с Мухой и пятью лошадьми остались ночевать в слободке, решив переправиться на пароме утром, а Какитай, Абды, Дармен и Макен со своим серым иноходцем поплыли через ночной Иртыш в Семипалатинск. Когда лодка отошла от берега, Муха и Альмагамбет, ведя лошадей на поводу, направились к знакомому казаху в Верхние Жатаки, где они обычно останавливались, приезжая из аула на базар.

В это время в ночную тишину ворвался громкий топот копыт: неподалеку от берега, возбужденно гомоня, бешено промчались десять всадников. Несмотря на темноту, эти жигиты, также приехавшие в слободку по караванной тобыктинской дороге, скакали хотя и по неясному, но верному следу, который и привел их к воротам Кумашева дома. Они сообразили, что именно здесь, у Абая, должен был задержаться Дармен, а возможно, и найти убежище от погони.

Вожак всадников Даир, человек с козлиной бородкой, крупным носом и длинными лошадиными зубами, решительно вошел во двор, чтобы сначала осмотреть лабаз и конюшню, а уже после этого направиться в дом. Без явных улик Даир считал неудобным идти к Абаю. Обыскав все углы и закоулки двора и заглянув через калитку в конюшню, он не увидел там ничего подозрительного. Даир с недоумением покачал головой и почмокал языком. В эту минуту он заметил сторожа в рваном чапане, медленно и неуклюже ковылявшего ему навстречу со стороны склада. Вот кто будет для них «языком»!

Отвечая на расспросы Даира, недалекий малый охотно рассказал, что вечером шесть всадников и среди них одна женщина подъехали к воротам Кумаша, а в дом зашел только один, но и ему не разрешили остаться ночевать. Тогда они сели на коней и поскакали к Иртышу.

Даир вскочил на своего взмыленного каурого коня и помчался по направлению, указанному сторожем.

Даир и без того догадывался, что беглецы не останутся ночевать в квартире Абая, не задержатся и в слободке, а будут перебираться на городской берег Иртыша. И Даир, прежде чем броситься в погоню, отправил трех жигитов к Уразбаю, находившемуся в этот час у войлочника Сейсеке, чтобы сообщить ему тревожную весть о событиях, которые привели его в слободку.

Даир и Уразбай из одного рода и из одного аула. Они были закадычными приятелями и делились друг с другом самыми сокровенными своими тайнами. Макен, бежавшая с Дарменом, приходилась жесир[107] не только Даиру, но также и Уразбаю, и Даир считал, что главным виновником похищения девушки был, разумеется, не Дармен, человек без роду и племени, а давнишний враг Уразбая Абай. Так он и велел гонцам передать Уразбаю: сердце его сжигает огонь мести, он не остановится ни перед чем, он готов пасть от руки своего врага и готов погибнуть в борьбе за возвращение Макен, опозорившей его честь! Даир не успокоится, пока не добьется своего, он будет бороться, если потребуется, с ночи до утра и с утра до ночи, пусть беглецы спрячутся хоть под землю, он и там отыщет свою жесир и врага-искусителя.

— Передайте Уразбаю, я жду от него подмоги! — сказал Даир своим посыльным.

Жигиты разыскали Уразбая у войлочника Сейсеке. Один из них Жемтик вошел в дом, чтобы рассказать о беглецах. Рябой быстроглазый жигит со щербатым ртом и черной бородой тихими кошачьими шагами вошел в угловую, нарядно убранную комнату, где вокруг низкого круглого стола сидели Уразбай, Сейсеке и их приятель — толстяк Есентай. Жемтик рассказывал, сидя на корточках возле самой двери. Передавая свои недобрые вести, он постепенно подползал на коленях к столу. Так он рассказал о бегстве Макен с абаевским жигитом Дарменом.

Должно быть, они переправились на тот берег. Паром не работает, и перевез их, видно, кто-то из слободских лодочников. Вот Даир и решил всю ночь поджидать на берегу возвращения этого негодяя. Возможно, Сейсеке, знающий всех городских лодочников, догадается, кто именно помог Дармену и Макен.

Услышав весть, присланную Даиром, Уразбай пришел в исступление и заплясал, словно шаман, одержимый бесами. Из уст его градом сыпались проклятия на голову Абая.

А Есентай оставался невозмутимым, в заплывших маленьких глазках его, казалось, не было никакой мысли. Ровесник Уразбая, он считался воротилой большого рода Сармурзы и был известен, как злостный смутьян. Во всех делах, тяжбах и раздорах, затеваемых Уразбаем, он всегда был с ним рядом, что называется стремя в стремя. Ходили даже слухи, что в годы своей молодости они вместе удачно промышляли конокрадством.

В отличие от крикливого говоруна Уразбая. Есентай был скуповат на слова. В споре Уразбай сразу же выкладывал все, что у него было на душе, гневался, метал молнии, грубо бранился, задыхался от наплыва слов, изобличая своих противников; а Есентай обычно молча слушал и невозмутимо ждал, когда Уразбай выльет всю свою желчь, и только тогда начинал говорить спокойно, веско, неторопливо. Была у него хитрая повадка: в любом споре он норовил выступить последним, предварительно столкнув людей в словесной схватке. На тех же сборах, где дело должно было кончиться полюбовно и не сулило ссор и раздоров, Есентай обычно не выступал. Казалось, он испытывал особое наслаждение, когда ему доводилось иметь дело с наивными задиристыми простаками. Прикрыв свои заплывшие жиром глаза и сохраняя на лице величие, он начинал издеваться над несчастной жертвой, попавшей ему в руки.