Ситуация была непривычой для Вареника — его судьба зависела сейчас от многих других людей, которых он даже и знать не мог. От того, как быстро повернется милиция, не струсит ли парень по фамилии Крюков, решится ли приехать Хаджиев, если он действительно убрал Жалейку, и так далее, так далее. Даже Селихов, которого Вареник совершенно не уважал, принимал теперь участие в решении его судьбы.

Селихова Вареник заполучил случайно. От одного из своих прежних партнеров он услыхал любопытную историю: некогда был арестован и осужден один из приятелей рассказчика. Защиту его принял Селихов. Подзащитный руководил небольшим подсобным производством в пригородном колхозе. Цех изготавливал малярные кисти и приносил немалый доход. Но когда его деятельность была изучена специалистами из милиции, оказалось, что за миллионными оборотам скрываются и немалые жульнические операции.

Однажды подзащитный намекнул Селихову, что, если бы удалось убедить одного из свидетелей изменить в суде свои показания на предварительном следствии, дело могло бы закончиться гораздо благополучнее. Жулик был откровенен и назвал сумму, перед которой адвокат не устоял.

— Это мой единственный шанс. Выручайте. А за мной дело не станет.

Игорю Львовичу удалось “убедить” свидетеля. Изменения в показаниях, на взгляд человека непосвященного, были почти незаметны, и даже трудно было бы назвать изменениями. Но из-за этих мелочей на суде обнаружились мелкие расхождения, несуразности. За них зацепились. В образовавшиеся брешь сразу же рванулась адвокатура, сам Селихов предпочел не принимать в этом активного участия. Из возведенного обвинением здания посыпались важные кирпичики. Прокурор просил для селиховского жулика четырнадцать лет, тот получил ли семь.

Полгода спустя к Селихову на улице подошла женщина и передала ему пакет, в котором было десять тысяч рублей. Именно эта взятка, и позволила Селихову осуществить то, чего давно желал, — разойтись с женой, приобрести кооперативную квартиру и зажить тихо и спокойно.

Вареник потихоньку навел справки о Селихове и получил самые благоприятные отзывы о его профессиональных данных. Затем он привлек адвоката к работе в качестве юрисконсульта своей конторы. Селихов согласился не сразу, ссылаясь на свое незнание международного торгового права. Вареник уговаривал и льстил, в конце концов Игорь Львович принял предложение. Прошло еще полгода, прежде чем Вареник решился на разговор с адвокатом. Обиняком он дал понять Игорю Львовичу, что знает всю историю с его подзащитным и неловким свидетелем. Селихов испугался.

— Чего вы хотите?

— Ничего. Просто хочу с вами дружить. А чтобы дружить с человеком, я должен быть уверен, что он способен на очень рискованные поступки.

Намек был достаточно ясен. Но еще долгое время Вареник не использовал Селихова, держал его про запас. Он не посвящал адвоката ни в какие свои дела, лишь время от времени просил его совета, но только тогда, когда точно знал то, как должен поступить. Совет Селихова нужен был лишь для проверки решения и для того, чтобы Игорь Львович не забывал. Не забывал, что он зависим.

Отношений своих они не афишировали, мало кто знал, что именно Селихов был единственным человеком, с которым Вареник становился разговорчив. Вареник был откровенен с Селиховым во всем, что не касалось жульнических дел, он излагал ему свою философию, он красовался перед ним, ибо знал — Селихов человек неглупый, ироничный, но его, Вареника, он будет слушать, что бы тот ни сказал. Слушать и принимать. Эта зависимость Селихова радовала Вареника, она давала ему самого лучшего слушателя, униженного, зависимого.

Перед Селиховым Вареник распахивал душу. Адвоката коробил нагловатый мелкий цинизм Вареника. Но одновременно Селихов и завидовал ему. Эту зависть Вареник даже ощущал. Он знал, что умный и острый Селихов прежде всего труслив. А сам Вареник трусом не был. Делец считал, что именно это его качество и позволяет ему с успехом выбираться из дел в самое нужное время: не раньше — ибо это означало бы финансовые потери, и не позже — потому что грозило разоблачением любое промедление.

Вареник был моложе своего юрисконсульта на пять лет. Но в отношениях Селихова и Вареника делец был старшим. Его сметка вызывала удивление Игоря Львовича. Однажды он сказал, то ли издеваясь, то ли восхищаясь:

— В вас гибнет финансовый гений!

Вареник только засмеялся в ответ.

— Вы банальны, уважаемый Игорь Львович! Мне это уже не раз говорили, и все же ошибались. Я знаю эти разговоры — вот на Западе такой человек в два счета стал бы миллионером. Сказки для дураков. Парадокс состоит как раз в том, что на Западе я был бы нищ, как церковная крыса. Я могу стать миллионером только здесь, у нас. Тут другие принципы. И хозяйственные и человеческие. На Западе предполагается, что я способен на все, на любую пакость. Этого от меня ждут. У нас считается, что каждый человек честен и благороден, во всяком случае до тех пор, пока он сам не докажет обратное.

В Селихове в такие минуты жили два человека. И один, способный и преуспевающий адвокат, презрительно улыбался сентенциям наглого вора. А другой, жалкий, маленький трус, отваживался лишь на слабую иронию, ибо Вареник знал про него слишком много. И слушал, улыбался, поощряя признания Вареника.

— Знаете, о чем я мечтал когда-то? Иногда теперь я не верю, что это было, что это был я. Я мечтал накопить тридцать тысяч рублей. Вы спросите: почему именно тридцать тысяч? И как это может их накопить блаженный дурак, инженер с окладом в сто тридцать рублей ежемесячно, плюс квартальная премия — еще сорок процентов. И я не знал, как. Но мечтал. Я хотел положить их в сберегательную кассу и жить на проценты. Три процента годовых. Чтобы стать художником. И теперь, если мне удастся сделать все, что я хочу, я закажу какому-нибудь хорошему скульптору бюст мальчишки, мечтавшего стать художником. И заплачу за этот бюст тридцать тысяч.

— Но это ведь тоже бред, — заметил Селихов. — Если вы хотите быть как все, вряд ли вы осмелитесь приобрести такой дорогой бюст — это ведь вас выдаст. Где же мимикрия?

— Нет, милый мой, это не бред. Это шутка. А шутка стоимостью в тридцать тысяч рублей не может быть пошлой, даже если становится опасной.

Так они поговорили тогда. Сегодня Вареник шутить настроен не был. И вечернего звонка Селихова ожидал в самом черном настроении. Он повернулся к Жене, словно отогнав все, что не связано было с этим единственным моментом, с минутой на берегу моря.

— Что еще у тебя? Кто тебя перепугал?

Оказалось, что сегодня утром на службу к Жене явился какой-то человек. Вызвал на улицу и нагло, в открытую предложил купить у него золотые монеты. Женя, конечно, отказался. А человек этот сослался на Гришу.

— Стоп. Давай точно: как он сказал. Слово в слово.

— Сказал, что Гриша назвал меня на всякий случай. Он Гришу сейчас не застал, а ему срочно нужны деньги. Я ему говорю: не знаю никакого Гришу, никаких монет не покупаю, он ошибся. Он пожал плечами и сказал, что, если я надумаю, он будет ждать меня на углу Пушкинской и Чехова завтра вечером в семь часов. И ушел. Больше я его не видел.

Ситуация становилась просто смешной. Гриша исчез. Зато объявился парень-пианист, этот Крюков. Хаджиев требует товар. И как по писаному появляется какой-то загадочный мужик, предлагающий монеты. Что это может быть? Первая мысль — Крюков. Парень получил предложение и кому-то проболтался. Кому? Допустим, милиции. Но, по словам Жени, он непохож был на моряка загранплавания, слишком простовато одет. Это первое доказательство, что тут пахнет не милицией. Там работать умеют, если бы они затеяли все это, парень был бы похож на моряка. Прислали бы такого — один в один. Или просто взяли активиста из флотских. Так что если человек непохож на того, кем он себя называет, то в данных обстоятельствах это как раз говорит в его пользу. Был и второй, более серьезный аргумент, не позволявший Варенику думать, что парень подослан милицией. Это была уверенность, что такой методикой милиция пользоваться не стала бы. Слишком попахивает провокацией, а там такие приемы строжайше запрещены. Если не милиция — тогда Крюков? Но ведь он не знает, что речь идет о золоте, о золотых монетах. Или Женя разболтал ему?