— Он, что ты, милый мой! Нам самим есть нечего!

— Не лги! Еще недавно тебе привезли с караваном три мешка муки, да у тебя еще пять полных мешков пшеницы! Мясо у вас даже не тронуто… Говорю тебе — я не шучу! Поделись хоть немного с голодающими! Будешь упрямиться — хорошего не жди!

— Э, так, по-твоему, мы сами должны голодать? Абай вспылил:

— Хоть сквозь землю провалитесь!.. Только посмей не дать! Я каждый вечер сам проверять буду! Не послушаешь — пеняй на себя! Пока я здесь, у меня достаточно силы, чтобы укротить тебя! Я заставлю тебя, с позором заставлю. Поняла?

Абай замолчал и в упор посмотрел на нее. Его рука схватилась за плеть. Каражан заметила это и прекратила спор.

Еще ночью Абай послал Даркембая и его друзей ночевать в аул Такежана. Он подозвал их и опять гневно взглянул на Каражан.

— Вот Даркембай! Он будет приводить тех, кого я назначил кормиться в твоем ауле. Готовь им не только сама, а заставь всех, пусть весь аул окажет гостеприимство!

Абай повернулся к Даркембаю:

— А ты что стоишь женихом? Не мямли, слышишь? Когда будете приходить с работы — требуй пищи! Не дадут или задержат — сейчас же иди ко мне! А станешь покрывать их — так ты не Даркембай, а баба! Понял?

И с этими словами Абай поднял коня вскачь. Абай и Ербол целый день не переставали хлопотать. В Жидебай они вернулись только к вечеру. У матерей их ждали Такежан и старый Жумабай. Такежан еще ночью полетел к Кунанбаю и теперь привез его распоряжение.

Улжан вызвала Абая в большой дом. Идя туда, он заметил необычайные приготовления повсюду — вокруг домов, в кладовых, в кухнях. Везде кипели котлы и готовилась горячая пища. В трех местах были установлены деревянные ступки, и женщины толкли в них пшеницу. Как видно, Улжан взялась сама за помощь голодающим.

Первая очередь — человек двадцать — уже ела горячее. Абай не хотел стеснять их и направился прямо в Большой дом.

Он отдал салем старому Жумабаю и поздоровался с ним, на Такежана даже не взглянул. Кровные братья встретились более чем холодно. Жумабай передал Абаю салем отца.

Как видно, ночью Такежан не все разобрал от злости: он донес отцу только о случае с Даркембаем и Жумагулом. О том же, что сегодня с самого утра беднота всех окрестных аулов непрерывной вереницей стекалась на его урочище, Кунанбай еще ничего не знал: Такежан, для которого появление на его земле одного Даркембая казалось невероятным событием, не мог допустить и мысли о такой неслыханной наглости. Узнав о случившемся, он пришел в бешенство.

Жумабай сообщил: Кунанбай считает неправильным, что Даркембаю предоставлен приют на его земле. «От благодеяния, оказанного недостойному, добра не будет. В свое время Даркембай готовил пулю в мою голову. Пусть довольствуется и тем, что я оставил его в покое. Если Абай хочет благодетельствовать, пусть оказывает помощь друзьям, а не таким негодяям. Пускай отправит его обратно». Таков был приказ отца.

Абай не подчинился ему и даже не стал оправдываться.

— Отец мой говорит, что он правоверный мусульманин и всем желает добра. Первая добродетель верующего — помощь бедствующему. Я уже дал слово народу. Я кормлю их. Пусть отец не примет за своеволие и благословит меня на это! — ответил он решительно. Такежан и так едва сдерживал кипевшую в кем злость. Здесь его взорвало, и он обрушился на Абая.

— Раз ты такой праведник, надень на голову чалму и собирай кушир[106] на Даркембая!

— Если понадобится, буду и кушир собирать. Народ в беде — я готов жертвовать собой.

— Так ступай с сумой, попрошайничай!

— Прежде чем идти с сумой, я отдам народу все, что есть и у меня и у тебя!

— Ты и так уже все отдал! Ты пустил на пастбища не одного Даркембая, а всех!.. Тебе мало того, что ты сам окажешься ни с чем, — ты и нас обрекаешь на нужду! Ну что ж, разоряй нас, умори с голоду своих матерей!

Абай сверкнул глазами на брата.

— Не беспокойся о моих матерях, слышишь? Мои матери не сурки а норах, как твоя скупая баба! Они умеют делиться последним и не пожалеют, если придется терпеть нужду вместе со всем народом! Я сделал все по их поручению. Не заботься о матерях!

Казалось, точно отец отчитывал сына: слова Абая звучали приказом. Такежан хотел спорить, но вмешалась Улжан.

— Перестань! Довольно с меня перебранок! — резко оборвала она и повернулась к Жумабаю:

— Поезжайте обратно. Абай до вашего приезда уже успел созвать голодающих. Мы поделимся с ними всем, что есть у нас самих. Пока что мы не нуждаемся. Пусть Кунекен за нас не беспокоится: мы уступаем людям свою долю. Пускай он не позорит сына и не заставляет его изменять своему слову!

Такежан прекратил спор, но внутренне не отступил от своего. Он отвернулся, надел шапку и собрался уходить. Заметив его ярость, Улжан сказала громко:

— Э, послушай, передай Каражан: пусть не бесится и как следует кормит голодных родичей! Не свое приданое она раздает! Пусть опомнится и оглянется вокруг.

Такежан и старый Жумабай уехали.

Они осмотрели все урочища, пересчитали количество аулов и скота, размещенного там Абаем, и снова отправились в Карашокы.

Кунанбай внимательно выслушал их и был возмущен и Абаем и его матерями, допустившими такое самоволие. Действительно, этот поступок доказывал, что Абай забыл меру, переступил все границы и не считается ни с кем.

На другой же день в Жидебай явился Жакип и передал Абаю новый салем Кунанбая.

То, что вторичное распоряжение отец передавал через своего брата Жакипа, которого он посылал только с важнейшими поручениями, было знаменательным. Родичи Кунанбая расценивали важность его салемов по тому, с кем они бывали посланы: если нужно сломить и взять, он отправлял посыльных Карабаса и Камысбая; с поручением «Скажи ему, дай ему знать»— ездили такие люди, как Жумабай; иногда с таким салемом посылались Абай или Кудайберды; «Припугни, устраши, отчитай как следует»— с этим обязательно поедет Майбасар; «Объясни и уговори!»— такое поручение возлагается на Жакипа, и то только по крупным делам, касающимся целых родов. А если дело было чрезвычайное и охватывало спорные вопросы нескольких родов, появлялся Каратай.

Увидев Жакипа, Абай понял, что приказания, исходящие из Карашокы, поднимаются по ступеням и становятся значительнее. Внутренне он приготовился. Холодный, угрюмый, сдержанный, он даже не смотрел на Жакипа, а только молча слушал его, сидя к нему боком.

Прежде чем передать распоряжение Кунанбая, Жакип привел несколько доводов. Он говорил от своего имени, но Абай знал, куда уходят корнями эти слова, — он научился понимать скрытый смысл салемов своего отца.

Жакип сказал, что бывают дела, почин которых должен принадлежать только отцу, а сыновья могут лишь поддерживать его. Надо разбираться в этом. Добрые поступки отца делают честь сыну, но самовольничание, невнимание к воле отца, упрямое стремление к самостоятельности не создадут сыну доброй славы.

Абая это не тронуло. Есть же отцы, которые поддерживают сыновей и делают все, чтобы завоевать им и почет и уважение? Он высказал свою мысль вслух:

— Бывают отцы, которые не давят на сыновей бременем своих желаний, замыслов и воли…

Жакип продолжал: если уж пускать на свою землю и оказывать помощь, то надо делать это для зажиточных аулов, имеющих значительные стада и попавших во временное затруднение. Настанет время, и они окажут помощь. А что представляют собой люди, с которыми возится Абай? Если их всех собрать вместе, то они даже на время не смогут дать ни одного коня или верблюда. Таково мнение отца. Жумабай тоже упоминал об этом в первом салеме.

Но подобные доводы не убеждали Абая. То, о чем говорил Жакип, не помощь, а взаимные одолжения друзей или сватов. Абай доказывал и возражал — и не шел ни на какие уступки.

— Разве хозяин земли и скота — ты? — спросил Жакип, — Разве твоим трудом нажито это все? Неужели ты собираешься своевольно промотать все, что накоплено твоим отцом? Завтра и у вас и у Такежана весь скот подвергнется беспощадному джуту. Вот перед тобою твои матери, — подумал ли ты по крайней мере об их пропитании?