— Это пока лишь отголоски прошлой вспышки начала 2000-х, — ответил Алик, — симптомы усилятся во время следующей, на спорынью наложится действие эндофитных грибков. Некоторые мужчины в разных частях планеты, чаще в Индии и Африке, будут жаловаться на «уменьшение члена» — симптом известный еще с «Молота ведьм». У других заболевших возникнут судороги, напоминающие эпилептические припадки, например, непроизвольно начнет дергаться голова. Эти вспышки неизвестных эпилептических заболеваний в самых разных частях мира поставят в тупик врачей. В отдельных поселениях пройдут психические эпидемии с истерическим смехом или с видениями нашествия пауков, как во времена итальянского тарантизма. В школах Африки опять пойдут эпидемии одержимости демонами, там каждый солнечный цикл это случается. Некоторые верующие в Европе и Америке начнут ясно видеть скрытые изображения дьявола на старинных фресках, другие, наоборот, узрят пришествие Девы Марии, что вызовет массовое поклонение святыням. Увеличится количество наблюдений летающих тарелок, особенно летом. Но подобные новости станут лишь достоянием желтых газет и вскоре сойдут на нет. Повысится политическая напряженность, в некоторых областях дело закончится локальными революциями и сменой правительств. Все это будет объяснено исключительно социологическими и экономическими причинами. А произойдет ли то, что я описал, или нет — будет зависеть от нашествия саранчи. И от того, захотят ли определенные силы ради политических целей подыграть природе на манер академика Лысенко.

Я промолчал и решил не развивать тему. Глобальные построения Алика по-прежнему вызывали у меня большие сомнения, нострадамовщина какая-то. При чем здесь загадочно погибшая группа Дятлова, библейские перепела и саранча, я также не понял.

Тем временем мы уже въехали в Страсбург и вскоре добрались до Старого города. Средневековый дух витал над этими узенькими улочками и старыми домами, которые немцы называют «фахверк». Уют, спокойствие, цветы на подоконниках. Трудно было представить, что в этом очаровательном месте в 1518 году несчастные горожане гибли один за другим загадочной смертью во время очередной вспышки «танцевальной чумы», получившей название «пляски святого Витта». Они одержимо танцевали целый месяц и не могли остановиться, умирая от сердечных приступов или просто от истощения.

— Интересно, что до сих пор находятся ученые, отрицающие связь этой танцевальной мании со спорыньей. Многие утверждают, что эти безумные пляски были вызваны хореей Хантингтона, — сказал Алик, задумчиво глядя на кафедральный собор, которым восхищался еще Гете. — На мой взгляд, это прекрасно показывает, насколько люди не умеют и не хотят думать. В научной статье РАН, которую я как раз проглядывал накануне, в одном и том же абзаце утверждалось, что средневековые «пляски Витта» и пляска в Страсбурге в частности — это хорея Хантингтона, которая есть заболевание генетическое, а частота его появления — несколько человек на сто тысяч. Мне даже стало интересно, сколько человек, по мнению авторов, проживало в средневековых городах, если там одновременно плясали сотни и даже тысячи людей?

— Я бы на их месте попробовал вывернуться и выдвинуть гипотезу, что действие спорыньи активировало отвечающий за хорею ген — ведь сам Джордж Хантингтон изучал хорею в штате Коннектикуте, от границы которого до Сейлема в Массачусетсе с его ведьмами — километров семьдесят.

— Увы, никто из ученых об этом не писал ни слова. Может, и зря.

Мы поселились в невзрачном с виду отеле в самом центре Старого города, где обнаружились на удивление просторные и светлые номера. После ужина я зашел к Алику. Он сидел за компьютером и сосредоточенно что-то искал.

— Одарил ли Страсбург тебя вдохновением? Мысли какие-нибудь появились?

— Угу, — отозвался Алик. — Только они совсем не о плясках Витта. Я вдруг задумался об известном химике Джордже Баргере. Помнишь такого?

— Я уже множество материалов перелопатил по спорынье, и не знать об авторе основной монографии на эту тему просто не мог бы. Но к чему ты клонишь?

— По общепринятой версии, Альберт Хофманн синтезировал ЛСД из спорыньи два раза. В 1938 году препарат почему-то показался ему «неинтересным», а в 1943 году вдруг стал очень привлекательным.

— У тебя есть какие-то сомнения в общепринятой версии?

— Конечно, есть. В своей книге Хофманн писал, что его новое вещество не вызвало интереса у фармакологов и врачей, поэтому испытания были прекращены.

То есть какие-то неназванные фармакологи и врачи это вещество якобы проверяли. Как проверяли? На ком? Даже кошки ведут себя под ЛСД так неадекватно, что это должно было заинтересовать любого ученого. Кстати, здесь как раз ключ к тому, почему кошки в средние века считались порождением дьявола. Достаточно было поделиться с ними хлебом или молоком, и перед тобой возникало создание ада с взъерошенной шерстью — так называемая пилоэрекция — и совершенно безумное. Они даже вовсе переставали ловить мышей и кидались на стены. Неудивительно, что кошек сжигали как ведьм и бросали с колоколен. Да и у мышей под ЛСД проявляется двигательное беспокойство и изменения в манере облизываться. Такие эффекты не могли не заинтересовать.

— Не заинтересовать — не значит быть неинтересным. В контексте разработок лекарств — а ведь именно этим занималась фирма Сандоз — «неинтересность» могла означать просто отсутствие перспектив коммерческой выгоды.

— Могла, если мы уверуем в официальную версию о том, что корпорация Сандоз искала лишь средство от головной боли или что-то подобное. Вот только ее история давно связана с наркотиками. Конечно, они тогда считались просто лекарствами, но тем не менее.

— И что ты думаешь по этому поводу?

— Ты, конечно, слышал о «Дне велосипеда», который вспоминают каждый год любители психоделиков? Полагаю, вся эта знаменитая история с велосипедом, на котором ехал галлюцинирующий Хофманн, произошла на самом деле именно в 1938 году, а вовсе не пять лет спустя, когда Хофманн вернулся к препарату, поскольку у него было якобы «странное предчувствие». Это все шито белыми нитками. С гораздо большей вероятностью стоит предположить, что во время первых испытаний препарата случилось нечто непредвиденное, из-за чего на эти пять лет Хофманну о своем ЛСД просто пришлось забыть.

— Просто догадка с потолка?

— Ну, не совсем. Для начала стоит подумать, кто мог быть этими неведомыми экспертами, которым, как пишет Хофманн, препарат якобы не приглянулся. Если Хофманн действительно столкнулся с действием ЛСД в ноябре 1938 года, как он сам утверждал в своих статьях и письмах, то кому бы он мог в первую очередь продемонстрировать синтезированный им препарат? Кого бы он поставил в известность о своем открытии? Кто тогда был ведущим исследователем спорыньи?

— Упомянутый тобой Джордж Баргер, надо полагать. Именно он выделил эрготоксин из спорыньи еще в 1906 году, то есть в год рождения самого Хофманна. Или нобелевский лауреат 1936 года Генри Дейл, он тоже работал вместе с Баргером над алкалоидами спорыньи.

— Именно так. При этом Баргер не только алкалоиды выделил, но также написал лучший по сегодняшний день трактат о спорынье и исторических эпидемиях. Они вместе с Дэйлом занимались спорыньей еще с самого начала 20-го века, когда начали работать на крупную фармацевтическую компанию сэра Генри Вэллкома, который, кстати, тоже написал неплохую работу о спорынье. В своей книге Хофманн ссылается на монографию Баргера несколько раз. Так если бы Хофманн увидел в своем ЛСД-25 что-то необычайно интересное, кому бы он показал бы это в первую очередь, как не старине Баргеру? Но вещество действительно должно было быть необычным, чтобы заставить Баргера примчатся в Швейцарию из Глазго, где он тогда работал. Так что мою умозрительную догадку можно было легко проверить. Если бы нашлись сведения о том, что профессор Баргер в конце 1938 года посетил Хофманна, то вряд ли бы это было бы случайностью. Хофманн, как известно, работал в фирме Сандоз в швейцарском кантоне Золотурн. Только вот о встрече с Баргером в книге Хофманна, естественно, нет ни слова.