— Вот поведение американцев во всей этой истории выглядит на первый взгляд довольно странно. Им бы радоваться, что Лысенко разваливает науку условного противника, а они ему все время палки в колеса вставить пытаются, брата пригревают и рекламируют акцию. Почему-то создается впечатление, что американцы хотели Лысенко уничтожить, хотя это бесценный, казалось бы, кадр для наглядной антисоветской агитации. Они молиться на него должны были бы. Но получается — бояться. Почему? Что они такого о работе академика знают? Хотя нет. Похоже, я погорячился. Нет тут ничего странного. И палок в колеса нет. Ведь не хвалить же его они должны? Наоборот, раз американцы ругают — значит, он истинный коммунист и великий ученый.
— Лысенко коммунистом, кстати, не был.
— Знаю, что не был, это я фигурально. Тогда американцы, получается, мариновали брата Лысенко с гражданством, дабы случайно не навредить академику. Вот и придерживали. А когда того уже все равно сняли — тут же гражданство брату и дали, терять уже нечего. Кстати, а когда Хрущев пять лет спустя вновь вернул академика Лысенко на пост президента ВАСХНИЛ, младший брат как-нибудь отреагировал? Не попросили ли его дать очередное интервью? Представить какой-нибудь компромат на академика по «Голосу Америки», например? Если да, то тогда я не прав.
— Думаю, брату, при любом раскладе, было немного не до того. Даже если предположить, что мог существовать какой-то компромат, то его внезапно не стало.
Жил Павел Лысенко тогда в Питсфилде. Незадолго до повторного назначения народного академика президентом Академии дом его брата в Питсфилде сгорел дотла. Ни одной бумаги не осталось. Самому брату и его семье повезло — в доме на момент пожара никого не было, а некая Женская Церковная Гильдия и Красный Крест через два дня предоставили семье Лысенко новый дом, мебель, белье, одежду, холодильник и все прочее. С тех пор мы почти ничего не слышим о Павле Лысенко. Он ведет спокойную жизнь, растит двух сыновей, Вальтера и Георгия, рожденных еще в его бытность в Германии. В 80-е годы изредка пишет экспертные статьи об абсолютной безвредности ныне уже запрещенного в Европе асбеста, да патентует всякие изобретения вроде краски из клея и железных опилок для вешания гобеленов на магнитиках, дабы дырки в стенах не сверлить. С этим его научным открытием ты можешь ознакомиться в любом бюро патентов прямо в сети. Зря все-таки академик Лысенко плохо к генной передаче наследственности относился — наглядно видно, что есть между братьями что-то общее. К слову, прожил брат долго, умер только несколько лет назад.
— Пожалуй, я уже привык к случайным совпадениям во всем, что касается событий вокруг народного академика. А других братьев у Лысенко не было?
— Был еще один брат. Есть старая фотографии, где все три брата вместе. Потом этот брат Владимир, горный инженер, был главой Джезказганского комбината. Ничего подозрительного.
— Как сказать. Еще одно совпадение. Вспомнил, что выступая по российскому телевидению в программе «Большие родители» в декабре 2000 года, сын академика Лысенко Олег обвинял покойного генетика Эфроимсона в том, что тот клеветал на его отца. Но за эти свои взгляды и за исследование «Об ущербе, нанесенном СССР новаторством Лысенко» арестованный второй раз Эфроимсон был отправлен в лагерь как раз под Джезказган. И ты упустил еще один момент. А чем, собственно, занималась фирма младшего Лысенко в Германии?
— Я этот момент вовсе не упустил. Именно он и навел меня на мысли о пчелах. Немецкая фирма Лысенко занималась изготовлением меда из конских каштанов. Как химик младший Лысенко не состоялся, но пчеловодом оказался опытным.
— Черт, только я подумал, что ты не переходишь рамки конспирологии, так ты опять про пчел.
— Я просто поясняю, откуда мысли о пчелах вообще взялись. Считаешь, что пчел, «прививок темнотой» и кастрации злаков недостаточно? Возможно. Ну так предложи другой и более глобальный вариант механизма заражения полей.
Я был вынужден промолчать — другого варианта пока не было. Но было чувство, что мы упускаем что-то серьезное, и это что-то должно лежать на самой поверхности.
Оставив Алика, который снова начал искать что-то в сети, я пошел к себе в комнату, нашел на каком-то сайте книгу Перуца «Снег святого Петра» и постарался ее быстро прочитать за несколько часов. Хотелось понять, какой такой ключ пытался разглядеть в этой книге Алик? Некоторые его мысли мне больше не казались совсем уж беспочвенными, как поначалу. Перуц почему-то читался тяжеловато. Потом я открыл очередную главу книги Алика.
Черновик Алика Ошибка Руфина
23 мая 395 года.
Маленького роста, худощавый и слабый, Аркадий медленно шел вдоль дворца, подставляя свое смуглое лицо под лучи весеннего солнца. Флавий Руфин задумчиво смотрел из окна на гуляющего императора. На душе у временщика было неспокойно. Императору уже стукнуло восемнадцать, и Руфин чувствовал, что не за горами то время, когда Аркадий возьмет бразды правления империей в свои руки, и он потеряет свой пост самого влиятельного министра на Востоке, префекта претория. Впрочем, Руфин быстро отогнал от себя невеселые мысли — до того ли сейчас, когда Константинополь осажден армией Алариха! Префект отвернулся от окна и внимательно посмотрел на посетителя.
— Так о чем ты хотел поговорить со мной, Хризостом? — в голосе Руфина слышались искренние нотки заинтересованности. Раз Хризостом, преданный слуга покойного императора Феодосия, сам решил встретиться с ним, то это неспроста.
— Хорошо, что ты успел построить новые городские стены, Флавий. Аларих не сможет их преодолеть, — Хризостом почтительно склонил голову.
— Надеюсь, что наши укрепления остановят его. Но долгая осада лишит город сил, мы были совершенно не готовы к нападению. Я всегда проводил суровые законы против язычников, еретиков и прелюбодеев, и никогда у меня не было доверия к этим готам! И не зря, как видишь. Не прошло и пары месяцев после смерти Феодосия, и вот эти приверженцы арианской ереси уже восстали, а теперь они покинули дунайские провинции и стоят под нашими стенами. Может, у тебя есть какие-то мысли по этому поводу?
Но не успел Хризостом ответить, как Руфин сделал предупреждающий жест рукой и поднес палец к губам. Несколько секунд префект прислушивался, а затем громко сказал:
— Лучше мы с тобой, Хризостом, пройдем на террасу. Негоже в такой прекрасный день сидеть в темных покоях.
Хризостом послушно последовал за приглашающим жестом Флавия.
— У стен так много ушей! — раздраженно заметил префект. — И я уже различаю их.
Руфин был прав. На этот раз уши принадлежали старому Евтропию. Плешивый евнух давно проделал маленькую дырку в стене, чтобы слушать разговоры своего соперника. И префект, хотя и подозревал это, но поделать пока ничего не мог — проклятый препозит священной опочивальни и придворный казначей Евтро-пий пользовался слишком большим влиянием при дворе. О чем не догадывался Флавий — так это о том, что терраса прослушивалась Евтропием не хуже, чем внутренние покои. Специальный воздуховод доносил до него эхо каждого слова. Только ветер мог иногда помешать евнуху расслышать разговор. Но сегодня ветра не было.
— Возможно, нам удастся изменить мысли Алари-ха, — сказал Хризостом, выйдя вслед за префектом на террасу. — Об этом я и пришел поговорить. Но вынужден я буду начать издалека.
— Говори. Это интересно.
— Четыре года назад император Феодосий послал меня в Александрию. Но основным моим заданием было не разрушение языческих храмов, как считают некоторые, — с этим прекрасно справился бы и сам александрийский епископ Феофил. Я должен был проследить за тем, чтобы были уничтожены книги, упоминающие элевсинские мистерии. В храме Сераписа на тот момент сохранилось еще около 50 тысяч свитков. Естественно, я не мог даже просто проглядеть такое количество книг, и единственным логичным решением было сжечь их все, что мы с Феофилом и исполнили во славу Господа. Нам пришлось воспользоваться помощью монахов-пустынников. С Феофилом было легко работать, этот недалекий фанатик жег книги с искренним удовольствием, не задавая лишних вопросов. О причинах он даже не задумывался, желание сжечь языческие книги казалось ему совершенно естественным и не нуждалось в обосновании. Некоторые свитки я успел отобрать по каталогу и прочитать. Из них я выяснил, что причина, по которой император хотел скрыть тайну элевсинских мистерий, оказалась даже серьезней, чем я предполагал.