– Силовое поле – обычная штука, – сказал Арго. – Какой же карантин без изоляции?

Когда прошел последний орионец, ворота затворились, слившись со стеной.

Люди снова остановились, оглядываясь.

– Какая огромная территория! – сказал Брага.

Вдали, насколько хватал глаз, тянулись рощицы и перелески, среди которых возвышались разнокалиберные купола строений.

От ворот лучами разбегалось несколько гравиевых дорожек. Рядом с одной из них возвышалась мачта, увенчанная прибором не известного орионцам назначения. Штурман подошел к ней и похлопал ладонью по серебристой поверхности.

– Это лишнее, Григо, – сказал капитан.

И штурман, оставив мачту, присоединился к остальным.

Экипажу казалось, что капитану известно нечто, скрытое от остальных. Джой Арго знал не больше, чем прочие. Мучительные сомнения одолевали его, но лицо оставалось спокойным. Он знал слишком хорошо, что любой шаг, опрометчивый или просто необдуманный, в незнакомой ситуации может привести к необратимым последствиям. Разве не по этой причине погибли четверо орионцев там, в окрестности Проксимы Центавра?

Экипаж должен видеть в капитане вожака, верить в него. Во всяком случае, так говорилось в Космическом уставе в те времена, когда «Орион» стартовал. Разве с тех пор устав изменился?..

Пока в действиях машин или систем, черт его знает, как их назвать, – словом, во всем том, что аппараты землян проделывали с гостями, как будто бы не было ничего угрожающего жизни орионцев. Более того, действия систем казались капитану разумными: необходимость карантина при возвращении из глубокого космоса также была оговорена уставом. Капитана, как и остальных, смущало только одно: до сих пор ни вблизи, ни издали, ни на экране, ни каким-либо иным способом они не видели ни одного землянина. В этом предстояло разобраться.

Куда идти? Над этим долго раздумывать не пришлось: снова включилось направляющее поле. Под его воздействием группка из двенадцати орионцев двинулась в сторону ближайшего корпуса.

Платаны сменились высокими растениями, резная листва которых отливала синевой. Любава замедлила шаг, рассматривая листья. Из всего экипажа, кажется, лишь она одна сохраняла настроение безмятежной доверчивости, смешанной с наивным удивлением всем окружающим.

– У нас на «Орионе» таких кустов с синими листьями не было. Что это за растение, Григо? – спросила она у штурмана, оказавшегося рядом.

– Кажется, венерианский папоротник, – буркнул в ответ Григо.

Вслед за остальными они вошли в просторное строение.

Кличка «Изобретатель» закрепилась за Борцей давно, еще с первого курса. В самом слове «изобретатель», разумеется, не было ничего зазорного, однако не нужно забывать, что в стенах Звездной академии оно носило несколько иронический, чуть отчужденный, что ли, характер. И действительно, среди учлетов, бредящих звездами. Борца слыл чем-то вроде белой вороны, хотя и не забывал о звездах. Свой досуг он отдавал не старым космическим лоциям, не микрофильмам о прежних экспедициях, не отчетам о полетах, которые стали классическими, наконец, не сочинению стихов о легендарном капитане Федоре Икарове – выходце из Звездной академии, который провел фотонный пульсолет «Пион» к Черной звезде, а колбам, реактивам, биореакторам и прочему реквизиту биокибернетиков. Не было для Борцы большего удовольствия, чем собрать из элементарных белковых ячеек, собственноручно выращенных, диковинную логическую схему, которая поражала воображение однокашников неожиданными решениями. Да и сам Борца мог иногда завернуть такое, что приятели только головой качали, не зная, всерьез Изобретатель говорит или, по обыкновению, шутит. «Наша цивилизация с самого начала пошла по неправильному пути, – заявил он однажды. – У нее слишком велик технологический крен. Как только наши предки спустились с деревьев и принялись за изготовление орудий труда, они чрезмерно много долбали, обтесывали, сверлили, а потом, попозже, – плавили, строгали, шлифовали». «А надо было?» – спросил Петр Брага, его друг. «А надо было больше выращивать, скрещивать, высаживать. Словом, больше направлять природу, чем уродовать ее», – пояснил Борца.

В Звездной академии Борца слыл чудаком.

Так, например, едва только успев очутиться в стенах этого единственного на всю Солнечную систему учебного заведения, он успел всем уши прожужжать о том, что мечтает изобрести – и непременно изобретет! – некий аппарат синтеза, который упразднит все машины, дотоле изобретенные человечеством. «Ну, а полеты к звездам?» – спрашивали друзья. «Полеты не цель, а средство», – отвечал Борца. Иногда добавлял: «Средство к тому, чтобы сделать человечество более сильным, знающим, уверенным в себе, а это значит – более счастливым».

Вообще Борца был натурой увлекающейся. Любил он еще историю. Но не пыльные фолианты, не окаменевшие обломки – реликвии заповедников, а подлинные свидетельства отшумевшей жизни. Он мог часами бродить по старой посудине, стоящей на приколе в недавно образованном Музее звездоплавания – для этого приходилось, выбрав свободный денек, добираться на рейсовой ракете до Австралийского континента, а уж со станции – автолетом до музейного космодрома. Это сложное хозяйство еще совсем недавно было последним словом космической техники. Ныне, после изобретения фотонных пульсолетов, космодром сразу же превратился в частицу истории звездоплавания, а с ним и тяговые корабли, ставшие экспонатами.

Бродя внутри корабля, Борца переносился на век или два назад. Разговаривал с капитаном и членами экипажа, пил в кают-компании чай с теми, кто сдал вахту, сочинял шарады для вечера развлечений, наблюдал в телескоп зрелые гроздья звезд, шел со всеми навстречу внезапной опасности. Любая деталь оживала под мечтательным взглядом Борцы.

Приятелей у Борцы было немало, но больше всего он дружил с Петром Брагой, долговязым парнем, на котором элегантная серебристая форма учлета ухитрялась всегда сидеть неуклюже, топорщась, словно с чужого плеча. Петр обладал незаурядными математическими способностями, но тем не менее решил идти в Звездную академию, куда и попал, выдержав огромный конкурс.

Их всегда видели вместе – высокого, сутуловатого Петра и ладного, широкого в плечах и узкого в поясе Борцу.

И на выпускном вечере они тоже сидели рядом. Было торжественно и чуточку грустно. Еще несколько дней или недель – и дружная их семья разлетится «в самом прямом и древнем смысле этого слова. За большим звездообразным столом, который накрыли в актовом зале, было шумно. Преподаватели, известные всей Земле ученые и звездопроходцы, смешались со вчерашними слушателями. Каждый получил назначение, по возможности отвечающее его склонностям и устремлениям. В распределении слушателей совету академии помог, как всегда, компьютер, который терпеливо изучал характеры учлетов, курсовые работы, качество сдачи зачетов, начиная с первого дня учебы.

– Не повезло тебе, дружище, – сказал слегка захмелевший Петр и хлопнул Борцу по плечу.

– Я так не считаю, – ответил Борца, накладывая на тарелку салат из крабов.

– А я считаю. Это надо же – на весь курс одно каботажное назначение, и компьютер выбрал именно тебя! Почему ты не воспользовался правом несогласия?

Борца пожал плечами.

– Ну какие такие особые склонности откопала в тебе эта чертова машина?

– продолжал Петр. – Влечение к карантинной службе?

Закончив необычно длинную для него тираду, Петр принялся рассматривать вилку, словно видел ее в первый раз.

– Ты угадал. Именно склонность к карантинной службе, – ответил Борца.

– Темнишь, Изобретатель. Знаю, работа карантинщика опасная. И мужества требует и выдержки. Но где же, скажи мне, звездная романтика?

– Ларчик открывается просто… – Борца не договорил: на них зашикали.

На противоположном конце стола поднялся их однокурсник Джой Арго, готовясь произнести тост. Плотный, как будто вырубленный из одного куска, он стоял, слегка расставив ноги, словно матрос на палубе во время качки, и ожидал, пока уляжется застольный шум.