Солдаты смотрели на дикие поля и молчали. Ко всему может привыкнуть человек: к тяжелой работе, к сорокаградусным морозам, к постоянным опасностям. Даже война, явление для нормального человека совершенно неестественное, стала привычной частью их жизни. Но никогда не сумеет человек, без душевной боли, видеть одичавшую, заброшенную землю.
С тоской смотрел на эти поля Огородников. Вспоминал, как брала его с собой в поле мать... Постелит в стороне рядно, поставит рядом сумку с буханкой подового хлеба и бутылкой молока. Даст в руки игрушку: "Сиди, Васек, никуда отсюда не уходи", - и мотыжит картошку.
Постарше стал - батя брал с собой. Когда десять лет исполнилось, отец для него косу смастерил - маломерку, но настоящую, легкую, звенящую. Поставил рядом с собой траву косить. До чего хорошо на сенокосе! Мужики цепочкой идут. Косы: "вжик-вжик" и его коса, вместе со всеми: "вжик-вжик". Он еще не мужик, но уже и не пацан. Вместе со всеми махал косой, и обедать его сажали вместе со всеми. После обеда ложились отдыхать на свежее, пахнущее солнцем сено. Засыпал сразу, как проваливался куда-то, а просыпался один, заботливо укрытый отцовским пиджаком. Не опомнившись еще от сна, хватал свою косу, воткнутую черенком в землю, и бежал туда, где вышагивала по полю цепочка косарей.
Потом работал сеяльщиком, возницей. Любую работу делал, но больше всего любил косить.
Как только война закончится, надо сразу домой побыстрей ехать. Мать и батя совсем старые стали. Тяжело им работать... А земля наверно пустая. Столько травы пропадает, и работать некому. Остановить бы сейчас машину и каждому в руки косу... Другие ведь тоже стосковались. Вон как Малюгин на эту траву смотрит, и Григоренко, и Мозжилкин... Обрадовались бы все...
Огородников прикрыл глаза и представил, как идет по полю взвод, растянувшись клином. Как свистят косы, как ложится у ног валки травы... Впереди гвардии лейтенант Столяров, за ним сержант Логунов, а третьим он, Огородников, наводчик. Красота какая...
Машина промчалась через небольшую деревушку, растянувшуюся вдоль дороги. Вообще-то не было уже этой деревушки. Как памятники жившим здесь когда-то людям, торчали закопченные печные трубы. Только два дома уцелели. Стояли они почти рядом, ничем, видно, раньше не отличались от других, но по какой-то непонятной прихоти не тронула их война. А зловещую тень свою на них бросила. Переполненные ужасами войны, испуганно глядели они на дорогу черными, зияющими, как раны, дверными проемами и пустыми глазницами окон.
Между домами темнели воронки от бомб. Какая-то женщина в длинной темной кофте забивала окно куском фанеры. Возле нее стояли двое ребятишек и собака. Никто из них не обратил внимания на проносящуюся мимо машину. Даже собака не выскочила на дорогу, не залаяла.
А потом, километрах в пяти от разбитой деревушки, "он" и появился. Небольшой одномоторный самолет вынырнул из-за облачка и пошел невысоко над землей, пересекая курс машины. Ждали ведь, что может случиться такая подлость, а он все равно появился неожиданно.
- Вот они и прибыли, здрасте вам! - Птичкин поглубже надвинул пилотку. - Только его нам не хватало... А не пошел бы ты... - и Птичкин дал пилоту очень хороший совет, куда тому следует отправляться и что делать там, куда он прибудет.
Пилот его, конечно, не услышал, но, возможно, действительно собирался лететь куда-то подальше. Он, кажется, не заметил пылящую по дороге машину. И каждый подумал, что вроде бы пронесло. Может же у этого шального фрица быть задание более важное, чем обстрел одинокой машины.
А мог и обстрелять... Впереди, всего километрах в трех - минутное дело для машины, - к самой дороге подступала рощица. Подходящее место, чтобы укрыться.
- Жми! - велел лейтенант Столяров. - Надо проскочить!
Машина и так шла на максимальной, но Гогебошвили, кажется, умудрился выжать из нее еще что-то.
А самолетик - теперь уже - самолет, и можно было узнать в нем сто девятый "мессер", - развернулся, сделал полукруг и пошел вдоль дороги, навстречу машине. Вот уж действительно: здрасте, а мы вас не ждали...
И нельзя остановить "студер", дать солдатам сойти, разбежаться по полю. Неподвижную машину "мессер" разнесет в щепу наверняка. Только маневр, быстрый, неожиданный для пилота, мог спасти. Гогебошвили впился глазами в самолет: надо угадать, когда "мессер" ударит и отвернуть на какую-то долю секунды раньше. Всего-то на долю секунды...
А сидеть во время обстрела на ящиках со снарядами - дело дохлое, хуже не придумаешь. Никакие нервы не выдержат. И солдаты сыпанули через борта на полном ходу. Прыгали, кто как сумел. Некогда было выбирать место или удобный для прыжка момент.
Логунов остался в кузове. Широко расставил ноги, оперся локтями на кабину, прижал к плечу приклад трофейного "МГ". Вглядывался в "мессер". Ждал, когда можно будет нажать на спусковой крючок, чтобы встретить... Зазвенела в чьих-то руках металлическая, туго набитая патронами лента. Логунов посмотрел. Малюгин присел рядом, быстро перебирал железные звенья, проверял, плотно ли набиты, досланы ли патроны до упора.
- Прыгай! - крикнул Логунов.
- Ребят прикрыть надо.
- Прыгай, прикрою!
- Не, одному несподручно будеть...
Наверно Малюгину сейчас больше всего хотелось спрыгнуть с машины и зарыться в землю... Но ребят надо было прикрыть. И машину. И орудия. И конечно, Логунову хорошо бы иметь в таком деле напарника.
- Ну, давай! - и Логунов забыл про Малюгина. Ловил в прицел "мессер".
Гогебошвили угадал нужную ему долю секунды. За мгновение до того, как фриц открыл огонь, шофер резко рванул машину влево. Длинная очередь крупнокалиберных пулеметов "мессера" задела лишь кабину машины и ушла в поле. Промазал и Логунов. Сержант был классным пулеметчиком, а самолет шел настолько низко, что Логунов вполне мог бы его достать. Если бы не неожиданный маневр Гогебошвили. Или, если бы пулеметы "мессера" не достали Логунова.
Можно сказать: повезло и тем и другим. Разошлись.
* * *
Самолет скрылся за горизонтом, а машина промчалась еще метров сто и остановилась. Распахнулась дверца кабины, и Гогебошвили спрыгнул на землю.
- Чего остановился?! - закричал Логунов. - Гони орудия к роще!
- Понимаешь, лейтенанта убило... - Гогебошвили смотрел растерянно и отрешенно, его блестящие черные глаза стали какими-то тусклыми. - Кажется, совсем убило лейтенанта. - Он стоял неподвижно, шевелились только ставшие почему-то серыми губы.
- Лейтенанта в укрытие! Сам за баранку! - приказал Логунов.
Гогебошвили вместо того, чтобы броситься выполнять приказ, только переступал с ноги на ногу, растерянно глядел на сержанта.
"Какое тут в степи укрытие, - понял Логунов, - Разве только кювет..."
- Укрой в кювет!
Гогебошвили послушно подхватил лейтенанта Столярова на руки и бережно понес его к кювету.
"Как это так - убило?" - до Логунова только сейчас дошли слова Гогебошвили. Он не раз видел лейтенанта Столярова в бою, ценил его как умного и, что тоже немаловажно, удачливого командира. Не раз попадал лейтенант в сложные переплеты, но не имел ни одного ранения. И вот теперь не в бою, а просто так: ехали, ехали и на тебе: "Лейтенанта убило..." - Прилетел "мессер" и расстрелял на марше. Это было дико, непонятно и неестественно, хотя смертей за последних два года Логунов повидал немало.
Может быть, лейтенанта только ранило? Не разобрался Гогебошвили. "Конечно, ранило, - уговаривал себя Логунов. - Ранило..."
- Малюгин, цел?
- Порядок. Только он сейчас вернется.
- Встретим. Готовь патроны.
"А как остальные?" - Логунов окинул взглядом поле. Взвод рассыпался метрах в трехстах от машины. Одни остались там, куда спрыгнули со "студера", лишь немного отползли в сторону. Другие перебрались подальше от дороги. Кто-то лежал, кто-то сидел, и все смотрели в небо, в ту сторону, куда улетел "мессер" и откуда в каждую секунду он мог появиться снова.
