Первый бой Трибунский выдержал. Было ли ему страшно? Да, конечно. Но мучило другое чувство, более сильное, чем страх смерти: боязнь в чем-то отстать от товарищей.

На четвертом месяце фронтовой жизни его ранило. Пуля застряла в мягких тканях левой ноги. В госпитале ее вынули, но рана заживала плохо, и он пробыл там больше месяца.

Потом опять запасной полк, но уже бывалым солдатом, с красной ленточкой - знаком ранения - на гимнастерке. Снова на фронт. Попал в артиллерийский противотанковый полк. Во взводе Трибунского встретили хорошо. А премудрости артиллерии ему пришлось осваивать на ходу. Справился и с этим. Но по-прежнему перед каждым боем боялся допустить какую-нибудь слабость, сделать что-то не так.

* * *

В расположение взвода въехал "форд", груженый снарядами. С машиной приехали старшина Белякин и старший сержант Земсков, комсорг батареи, командир отделения разведки. Старшина привез объемистый сидор, набитый всякой всячиной, а Земсков снял с машины "дегтярь" и две коробки с дисками.

- Комсоргу привет! - окликнул его Логунов. - Провожаешь?

- Привет! Я вам пулеметик привез. Как часы работает. - Земсков присел рядом с Логуновым, положил пулемет на плащ-палатку.

- Хорош, - погладил вороненый ствол Логунов. - Ваш, от щедрот?

- Зачем от щедрот? На такие машинки мы скуповаты. Разведчикам сгодятся. Комбат со своего плеча жалует. А при пулемете шесть дисков.

- Приехал поднимать нам бодрость духа?

- Не стану поднимать. С вами отправляюсь. Комбат беспокоится, как бы вы пулемет не замылили. Хочет, чтобы после боя вернули. Я и взялся за ним присматривать.

- Понятно. Только мне он ни к чему. Видишь, какая у нас парочка?

- Вижу. Я и сам с ним управлюсь. Вдвоем может и пригодимся.

- Вдвоем пригодитесь. Ты лейтенанту доложи.

- А как же.

- И старшина с нами? - спросил Трибунский.

- Нет. Старшине нельзя. Кормилец он наш и поилец. Его с вами оставь, так непременно каким-нибудь шальным осколком зацепит. Батарея оскудеет. Белякин это тоже понимает и старается не забегать туда, где жарко.

- Человеку жить хочется, и это, вообще-то, хорошо, - рассудил Трибунский.

- Хорошо, - согласился Логунов. - Он подвинул к Земскому цинк с патронами. - Помогай. Если тебе тоже жить хочется, набивай диск.

- Хочется, - Земсков раскрыл диск для "дегтяря" и стал укладывать в него патроны: трассирующий, бронебойно-зажигательный, обычный... - Жить каждый хочет и должен хотеть. А вот выжить... Слово какое-то неприличное.

- Как думаешь, выживет? - поинтересовался Логунов.

- Хрен его знает. Снаряды ведь ложатся не только на переднем крае, везде достать может. Но тяжело ему. Все время думать, что могут убить, от таких мыслей свихнуться можно.

- С ним поговорить надо по-хорошему, - как бы посоветовал Земскову Трибунский. - Вас, комсоргов, для того и назначают, чтобы вы с людьми душевно разговаривали. И разъясняли текущий момент.

- Правильно рассуждаешь, учитель. Говорил я с ним. Разъяснял, примеры приводил. Все он понимает. Но не может ничего с собой поделать. У него в характере заклепок не хватает. В свое время их не поставили, а сейчас не просунешь. А так старшина старательный. Если чего достать - он справляется.

- Может ты не сумел подходящие слова найти? - спросил Логунов.

- Может и так, - не стал возражать Земсков.

* * *

Старшина Белякин обходил солдат, спрашивал, не нужно ли кому чего?

Просили табак, нитки, спички...

Все это старшина предусмотрительно захватил с собой. Махорка "Моршанская" - чемпион среди горлодеров. Коробки спичек большие, с кулак величиной. Нитки толстые, крепкие. Пришил - вечно будут держать.

- Вы, ребята, нитки берите, - подсказывал Малюгин, - нитки завсегда пригодятся. Если кому тяжело, я в свой сидор положу.

- Положить-то ты положишь, а как их потом из твоего сидора достать? - пошутил Птичкин.

- И не стыдно? Это я для тебя ничего не доставал? - обиделся Малюгин.

- Ладно, не сердись, сейчас добудем нитки, - Птичкин подошел к Белякину. - Прошу по случаю крайней необходимости две катушки.

- Зачем две? - выдать сразу две катушки одному человеку Белякин не мог. На то он и был старшиной, чтобы не давать по многу.

- Собираюсь перелицевать свои галифе, - объяснил Птичкин.

- Перешивать? Зачем?

- Для красоты.

- Для красоты?.. - Старшина опытным глазом окинул вылинявшее за лето "вещевое довольствие" Птичкина. - Чего их перешивать? Они уже того...

- Так не эти. У меня, товарищ старшина, в сидоре совершенно другие есть. Неприкосновенный запас. Но великоваты. Нас после этого боя наверняка отведут для пополнения и отдыха. Я их перешью и к местным барышням пойду в красивых новых галифе. Думаю, что для такого важного дела вы не пожалеете двух катушек.

Белякин сдался, не пожалел.

Птичкин немедля вручил их Малюгину.

- Это чтобы ты понял, как я тебе доверяю, Малюгин, - заявил он. - Передаю безвозмездно. Потому что перед твоим сидором, Малюгин, я в неоплатном долгу.

Не один Птичкин воспользовался добротой Белякина. Каждый, даже те, кому ничего не требовалось, брал у старшины что-нибудь. Нельзя упускать такую возможность.

Подошел старшина и к Логунову.

- Как, сержант, сапоги не жмут?

Он подмигнул Логунову, как будто по поводу этих сапог между ними происходило что-то веселое, известное только им двоим.

- Хорошие сапоги. - Логунову не хотелось говорить о сапогах. Но и грубить старшине не следовало.

- Рад, что понравились. Ты, Логунов, приходи, все, что нужно, подберем, - и старшина еще раз подмигнул.

Видно, разговор у лейтенанта Столярова со старшиной Белякиным произошел обстоятельный. И старшина хорошо понял лейтенанта.

* * *

Позади остались крайние домики села. Гогебошвили свернул на полевую дорогу, идущую рядом с разбитым тягачами и танками грейдером, и повел "студер" быстро и мягко.

После того как загрузили второй боекомплект, в кузове стало тесновато. Машину почти до уровня бортов забили ящиками со снарядами. Возле кабины снаряды не укладывали. Оставили что-то вроде прохода. Там сложили вещмешки, разместились оба командира орудий, наводчики и, конечно, Малюгин. Остальные, кто как мог, уселись на ящики со снарядами.

Ехали молча. Все посматривали вверх. Солнце стояло почти в зените. Ясное, бездонное, удивительно чистое небо раскинулось от горизонта до горизонта. Красота! Из этой красоты в любую минуту могла свалиться беда. Но начальство приказало оседлать дорогу еще сегодня и, надо полагать, существовали, у начальства, на этот счет, какие-то серьезные причины. А может и не существовали: кто-то из штабных сказал, другой, не подумал, написал. Бывает... Гогебошвили гнал машину на предельной скорости. Не нравилось ему красивое чистое небо. Хвост пыли тянулся бесконечной лентой, не успевал осесть на землю, а машина уже скрывалась вдали...

- Не могли дождаться вечера, - тоскливо протянул Баулин, заряжающий второго орудия. - А он сейчас как выскочит, как даст. И укрыться негде...

Выдал то, о чем думали многие. Но одно дело думать, другое - сказать. Не принято говорить такое.

- Не каркай! - оборвал его Малюгин.

- А что я такого сказал? Небо вон какое... А мы днем.

Тебе человек интеллигентно советует не каркать, - пришел на помощь Малюгину Птичкин. - Так неужели ты не можешь выполнить такой доброжелательный совет и заткнуть на ближайшие полчаса свою мухоловку?!

- Чего вы ко мне пристали? У меня свое начальство есть. Нужно будет, скажет.

- Сказали тебе, заткнись! - взорвался Угольников. - Я твое начальство, понял!

Баулин обиженно замолк.

Справа и слева, сколько могли охватить глаза, шли поля, безжизненные, одичавшие. Не одна дорога пролегала когда-то по этой степи: от села к селу, к выпасу, к пашне, к реке. Заросли они сейчас сорной травой, и никуда теперь не вели.