По мере того как подходили к концу продовольственные запасы, Травен все чаще оставался внутри лабиринта – берег силы для того, чтобы иметь возможность по-прежнему медленно бродить по пустынным проходам между бетонными блоками. Порезанная стеклом правая нога воспалилась, и стало трудно ходить за продуктами в покинутый биологами лагерь. Травен все больше слабел, и у него все реже возникало желание выйти за пределы лабиринта. Система этих мегалитических строений полностью заменила в восприятии Травена то, что давало ему ощущение относительно устойчивого порядка во времени и в пространстве. Вне лабиринта его восприятие окружающего мира сужалось до нескольких квадратных сантиметров песка под ногами.

В один из своих последних визитов в лабиринт Травен всю ночь и следующее утро провел в тщетных попытках выбраться назад. Он плелся от одной прямоугольной тени к другой, волоча тяжелую, как дубина, и, похоже, распухшую уже до колена ногу, и вдруг осознал, что ему срочно необходимо отыскать какую-то альтернативу этим блокам – иначе он умрет здесь, в плену построенного его воображением мавзолея, как умирала вместе с погребенным в пирамиде фараоном вся его свита.

Травен безвольно сидел где-то в центре лабиринта и глядел на уходящие вдаль кубы-гробницы, когда по небу, медленно деля его на две половины, прополз с гудением легкий самолет. Он миновал остров, но спустя пять минут вернулся. Решив, что это его последний шанс, Травен заставил себя встать и искать выход из лабиринта, то и дело поглядывая вверх, на чуть поблескивающий в небе серебристый крестик.

Уже лежа в своем бункере, он смутно расслышал, как, продолжая осмотр острова, самолет снова пролетел где-то рядом.

– Вы кто? Вы хоть понимаете, что живы просто чудом?

– Травен… Со мной произошел несчастный случай. Я рад, что вы прилетели.

– Не сомневаюсь. Но почему вы не воспользовались радиотелефоном? Впрочем, ладно, я свяжусь с военными моряками, чтобы вас отсюда забрали.

– Нет…– Травен приподнялся, опершись на локоть, и неуверенно пошарил в карманах.– У меня где-то есть разрешение. Я занимаюсь исследованиями…

– Какими именно? – Впрочем, в вопросе ни малейшего подвоха не чувствовалось. Травен лежал в тени бункера. Пока доктор Осборн бинтовал ему ногу, Травен тянул ослабевшими губами воду из фляжки.– Кроме того, вы воровали наши припасы.

Травен покачал головой. Метрах в пятидесяти от них, словно блестящая стрекоза, стояла на бетоне бело-голубая «Чессна».

– Я не предполагал, что вы вернетесь.

– По-моему, у вас жар.

Сидевшая в кабине самолета молодая женщина спрыгнула на бетон и подошла к ним. Она смотрела на серые бункеры и башни, но почти не проявляла интереса к потерявшему человеческий облик Травену. Осборн что-то сказал ей, и, глянув на Травена, женщина пошла к самолету.

Когда она обернулась, Травен вдруг резко приподнялся, узнав ту девочку с фотографии в журнале, приколотой к стене его бункера. Потом сообразил, что журналу от силы лет пять. Снова загудел мотор самолета. «Чессна» вырулила на бетонную полосу и взлетела против ветра.

Ближе к вечеру молодая женщина вернулась к лабиринту на джипе и выгрузила небольшую походную кровать и брезентовый навес. Травен почти весь день проспал и проснулся, чувствуя себя хорошо отдохнувшим, лишь после возвращения Осборна с прогулки по окрестным дюнам.

– Что вы здесь делаете? – спросила женщина, крепя навес к крыше бункера.

Травен молчал, наблюдая за ней, потом все же ответил:

– Я… я ищу жену и сына.

– Они на этом острове? – удивленно спросила она, приняв ответ всерьез, и огляделась по сторонам.– Здесь?

– В каком-то смысле.

Осмотрев бункер, к ним присоединился Осборн.

– Ребенок на фотографии… Это ваша дочь?

Травен замялся.

– Нет. Но по ее воле я стал ей приемным отцом.

Не в состоянии ничего понять из ответов Травена, но все же поверив, что он непременно покинет остров, Осборн и молодая женщина отбыли в свой лагерь. Осборн каждый день приезжал делать перевязку. За рулем машины всегда сидела женщина – похоже, она уже догадалась о роли, отведенной ей Травеном. Узнав, что раньше Травен был военным летчиком, Осборн счел его своего рода современным мучеником, жертвой моратория на ядерные испытания.

– Комплекс вины не должен служить источником бесконечных нравственных кар. Мне кажется, вы перегружаете свою совесть.– Но когда Осборн упомянул Изерли[1], Травен покачал головой.

Осборн на этом не успокоился.

– Вы уверены, что не ждете на Эниветоке этакого сошествия святого духа?

– Поверьте, доктор, нет, – твердо ответил Травен.– Водородная бомба стала для меня символом абсолютной свободы. Я чувствую, что благодаря ей у меня есть право – нет, даже обязанность – поступать в соответствии со своими желаниями.

– Странная логика, – возразил Осборн.– Разве не ответственны мы, по крайней мере, за наши собственные физические оболочки? Помимо всего прочего…

– Уже нет, я думаю, – ответил Травен.– В конце концов все мы будто воскресли из мертвых.

Однако он часто думал об Изерли: типичный человек «третьего предвоенного», если исчислять этот период с 6 августа 1945 года, – человек с полным грузом вины перед человечеством.

Вскоре после того как Травен окреп настолько, что снова начал свои прогулки, его пришлось вызволять из лабиринта второй раз. Осборн стал более настойчив.

– Наша работа почти закончена, – предупредил он.– Вы просто умрете здесь, Травен. Что вы в конце концов ищете там, среди этих бетонных кубов?

«Могилу неизвестного мирного жителя, Homo hidrogenesis[2], эниветокского человека», – ответил Травен про себя, но вслух сказал:

– Доктор, вы не в том месте установили лабораторию.

– Да уж конечно, Травен, – едко ответил Осборн.– У вас в голове плавают рыбы куда чуднее тех, что мы видели на стоянке для подлодок.

За день до отлета женщина взяла Травена с собой к искусственным озерам, туда, где он впервые ступил на землю острова. В качестве прощального подарка Осборн передал с ней перечень названий хромосомных наборов на схемах мутации – совершенно неожиданный иронический жест со стороны пожилого биолога.

Остановившись у полузасыпанного песком музыкального автомата, женщина старательно прилепила список хромосомных наборов вместо названий песен.

Они довольно долго бродили среди останков «летающих крепостей». Травен потерял ее из вида и минут десять разыскивал, суматошно бегая среди дюн. Женщина стояла в небольшом амфитеатре, образованном наклонными зеркалами солнечной энергетической установки, построенной одной из предыдущих экспедиций. Когда Травен пробрался через металлические дебри, она улыбнулась ему, и в разбитых зеркалах возникла сразу дюжина фрагментированных отражений – где-то без головы, где-то многоруких, подобно индийской богине Кали. Травен смутился, повернул назад и пошел к джипу.

На обратном пути, овладев собой, Травен рассказал ей о том, как видел жену и сына.

– У них всегда спокойные лица, – говорил он.– Особенно у сына, хотя вообще-то он был довольно смешлив. Грустным его лицо было всего один раз – когда он родился на свет. Мне тогда показалось, что у него лицо человека, прожившего миллионы лет.

– Надеюсь, вы их найдете, – сказала молодая женщина, кивнув, затем добавила: – Доктор Осборн хочет сообщить про вас морской патрульной службе. Вам лучше будет где-нибудь спрятаться.

Травен поблагодарил ее и на следующий день в последний раз помахал рукой вслед самолету из самого центра лабиринта.

Когда за ним прибыла поисковая группа, Травен спрятался в самом что ни на есть лучшем месте. К счастью, моряки не особенно усердствовали: они прихватили с собой пива, и вскоре поиски превратились в пьяную гулянку.