Барыбин подошел к ближайшей двери, глянул в смотровой глазок, потом, ковырнув ключом замок, распахнул:

– Откуда этап?

Самохин в тусклом свете утопленной в нишу и зарешеченной лампочки увидел просторное помещение, оштукатуренное по здешнему обыкновению «под шубу». Вдоль шероховатых стен тянулись длинные деревянные скамьи. Посреди камеры стоял ржавый бак – параша. На одной из лавок притулились три пожилых зэка в полосатых робах особо опасных рецидивистов.

– Транзитные, на тубзону, командир, – охотно пояснил один, тощий, с лицом серо-землистого цвета, ввалившимися щеками беззубого рта и короткой щетиной седых волос на макушке. Зэк жадно смолил самокрутку, глубоко затягиваясь едким дымом. Досасывая цигарку, спросил безнадежно: – Сигареткой, гражданин майор, не побалуете?

– Так ведь куришь же! – укоризненно покачал головой Барыбин. – К тому же туберкулезник. Вредно. Я вот не курю!

– Жаль! – осклабился зэк и цыкнул в сторону желтой слюной. Его попутчики молча, исподлобья глядели на офицеров.

– На, – протянул Самохин три сигареты, – тебе и корешам.

Зэк шустро вскочил, подбежал к двери, цапнул грязной рукой курево, кивнул благодарно:

– Спасибо, командир, чтоб тебе Бог еще одну звезду на погоны послал! На этапе поискурились, сейчас вот по карманам табачные крошки стрясли… А конвой вологодский попался, ну чистые псы – злые, ничем от них не разживешься…

Барыбин захлопнул бокс, попенял ехидно:

– Эдак вам, товарищ майор, никаких сигарет не хватит, если кому ни попадя раздавать. Здесь такие «стрелки» в каждой камере.

– Да ладно, – добродушно отмахнулся Самохин, – сам лет сорок смолю, знаю, каково без табака оставаться.

– Зайдем в обыскную, – предложил замполит и указал на следующую, в отличие от камерных, простую деревянную дверь.

В обыскной Самохину прежде всего бросился в глаза длинный стол, на котором кучкой лежали вытряхнутые из мешка вещи. Их быстро перебирал, ощупывая и рассматривая, старшина.

Раздетый до трусов владелец жался рядом, зябко охватив себя руками за татуированные плечи. Он озабоченно наблюдал за «шмоном», давая старшине короткие пояснения:

– Да зубной порошок это, командир, чо его нюхать? Я, штоль, совсем двинутый, штоб наркоту банками по этапу возить? «Приму» не ломай, а? Я ж с зоны еду, чо там запрещенного найдешь? Уже пятый раз шмонают. Чистый я, как дитя, только время зря тратите…

– А это что за «колеса»? – мельком глянув на вошедших, допытывался обыскник, пересыпая в руках горсть грязных, с налипшими табачными крошками таблеток.

– Да то ж аспирин, от простуды! – жалобно убеждал зэк, но старшина безжалостно швырнул таблетки в мусорный ящик:

– Не положено!

– Ну, как дела? – бодро поинтересовался замполит, и обыскник, подвинув заключенному кучку вещей, – забирай! – обернулся к Барыбину:

– Шмонаем, товарищ майор. Человек двадцать уже обыскал, еще столько же осталось. Опять тубики в этапе, пока их шмотки перетряхивал, наверняка палочек нахватался. Вы ж молоко нам обещали за вредность. Так до сих пор ни разу не выдали.

– Это мы решим, – пренебрежительно отмахнулся замполит. – Запрещенные предметы изымаете?

– Да так, по мелочи… Бритвенные лезвия, ножички, кипятильники самодельные. Транзитные бузят, не хотят ремни брючные отдавать, говорят, штаны сваливаются. А если, мол, повеситься надумаем, так найдем на чем!

– Положено по инструкции изымать, вот и изымай, – распорядился Барыбин. – А сигареты почему не разламываешь? Заключенным положен табак, вот и кроши, досматривай.

– Инструкции… – обиженно возразил старшина. – По инструкции мне молоко положено – где оно? А сигарет некоторые зэчары-куркули по сто пачек с этапа прут, пока я их переломаю, раскрошу полдня пройдет!

– Ладно, работайте, – холодно бросил Барыбин и пожаловался Самохину, выйдя из обыскной: – Ну что за народ! Тысячу оправданий найдут, лишь бы не выполнять то, что по инструкции надлежит.

– Точно! – поддакнул Самохин. – А с молоком-то как?

– Да будет им молоко! – раздраженно фыркнул замполит. – Они думают, что это так просто! Его ж надо получить, разлить по емкостям, каждому сотруднику выдать. А оно, между прочим, скисает. Да и не нужно им никакого молока. Это так, отговорка. Туберкулез… Профилактика… После службы водки выпьют, вот и вся профилактика! – весело заключил Барыбин, и Самохин опять согласился:

– Вы, товарищ парторг, правы. Водка русского человека от всех напастей спасает, а от туберкулеза тем более.

– Если в меру, конечно, – поспешил уточнить замполит, и Самохину опять осталось лишь согласиться.

Следуя за Барыбиным, Самохин оказался неожиданно, шагнув за очередную дверь, в тесном тюремном дворе между корпусами изолятора, которые выглядели отсюда особенно мрачными и приземистыми.

– Вот это первый корпус, – указывал на здания замполит, – мы с вами только что отсюда вышли, вот это второй, а тот – третий. Пойдемте во второй, там самые оторвяги сидят. Мы ведь не только осужденных, но и подследственных по видам режима, тяжести преступления сортируем. В первом и третьем корпусе мелочовка разная содержится, малолетки, женщины, жулье да хулиганье. А во втором публика серьезная: убийцы, разбойники, неоднократно судимые, рецидивисты особо опасные. С этой братвой ухо востро держать надо, поэтому контролеров сюда стараемся из тех, кто понадежнее, в наряд ставить.

– А… приговоренные к высшей мере тоже здесь?

– «Вышаки»? Нет, этих ребят мы специально подальше от сложного контингента убрали. Они в одном корпусе с малолетками, только на другом этаже. – Заметив недоуменный взгляд Самохина, пояснил: – Там особо оборудованный продол для смертников. Потолки, стены и полы в их камерах железные, окошки малюсенькие, двери, кроме замков, сигнализацией заблокированы, так что не выскочат. Кроме «вышаков», мы на том продоле самых опасных зэков держим. Сейчас Кречетова туда поселили. Слыхали про такого? Бизнесмен, кооператор. Денег нахапал столько, что даже ручки дверные у себя в квартире золотые поставил! Теперь в одиночке парится.

– А там дежурный наряд… надежный? – не удержался Самохин.

– Стараемся таких подбирать. Да где их, надежных-то, взять, – вздохнул замполит. – С кадрами напряженка. Изолятор вроде штрафбата. Сюда что зэков, что сотрудников – на исправление посылают. Вот вас, к примеру, за что?

– Ну, для меня эта служба вроде как для вас, повышение, – усмехнулся Самохин. – В колонию, где я работал, в глухомань, даже на исправление не посылали…

Барыбин показал Самохину комнату, где обосновался старший дежурный по корпусу. Протиснувшись следом и поздоровавшись, майор с удивлением услышал в ответ лениво-томное:

– Приве-е-тик, товарищи офицеры.

Оглядевшись, Самохин увидел сидящую вполоборота за обшарпанным канцелярским столом сияющую, будто солнечный зайчик на мрачной тюремной стене, блондинку. Форменный китель не сходился на ее груди и был расстегнут. В изящно отставленной белокожей, холеной руке с перламутровым маникюром дымилась грубая «Прима». Пепел дама стряхивала в пустую консервную банку.

– Вот. Привел к вам нового сотрудника. Познакомиться, – явно смущаясь, обратился к блондинке Барыбин.

– Оч-чень приятно, – хрипло проворковала дама, протягивая Самохину не занятую сигаретой руку словно для поцелуя, – старшина внутренней службы Эльза Яковлевна Герцег. Не в смысле герцогини, к сожалению, а всего лишь старшая по корпусу в этом гадючнике. Зэки и некоторые несознательные сослуживцы зовут меня Эльзой Кох, оскорбительно намекая на мою национальную принадлежность. А я, к вашему сведению, русская патриотка немецкого происхождения. Хотя менталитет, должно быть, дает себя знать, иначе бы я здесь не работала…

Немного ошарашенный Самохин осторожно пожал пухлую, теплую руку, представился смущенно:

– Владимир Андреевич… майор, то есть, Самохин.

– Эль… товарищ старшина, – утер вспотевший лоб Барыбин, – майор Самохин у нас человек новый. А вы один из самых опытных сотрудников… сотрудниц… В общем, расскажите ему, как ведется покамерный учет заключенных, – наконец стряхнул с себя наваждение и закончил на одном дыхании замполит.