– Смотри, вон твоя Ленка! – Бабушка дергает Полину за руку: – Чуть мимо не прошли!
Это немножко чудо: она только что про Песочникову думала, а та взяла и сразу появилась. Полина ее не узнала сама: в школе Ленка носит красивый хвост с большим бантом, а сейчас у нее волосы заплетены в сотню косичек. Ну, может, не в сотню, а в пятьдесят. И каждая косичка перехвачена большой бусиной. Белой, оранжевой, голубой…
– Ты на африканку похожа, – говорит Полина: – У тебя волосы такие же!
– А мы вправду в Африке были. В Египте. Семнадцать дней. Мы с мамой загорали у бассейна! – Ленка оттягивает воротник футболки и показывает полосу на плече, след от купальника.
– А мы на даче. Я там тоже загорала. – Полина мрачно смотрит на рукав собственной водолазки и пробует собрать его в гармошку.
Водолазка тугая, не получается. Тем более у Полины на плече нет никаких полосок: у нее купальник был без бретелек. И вообще загар у Полины бледный какой-то. А у Песочниковой рука как лакированная и темная – будто гуашью покрасили.
– А здороваться кто за тебя будет? – вмешивается мама Песочниковой.
– Здрасте, – отмахивается Ленка. – А у нас в отеле была парикмахерская, там за пятнадцать долларов косички заплетали, с ними удобнее плавать. А когда бежишь, то бусы стучат. – И подпрыгивает: – Слышно?
Полина слышит звон трамвая и рычание той машины, которая за остановкой асфальт дробит. Но она кивает и делает вид, что услышала, как стучат бусы. Интересно, если попросить у мамы эти пятнадцать долларов, можно сделать такие же косички в обычной, не египетской парикмахерской?
– Лена! Ну что ты скачешь, как слон? Ты же девочка! – Мама у Песочниковой тоже загорелая. И очень красивая, когда улыбается и не дергает Ленку за руку.
– А почему вам такие косички не сделали? – интересуется Полина.
Мама Песочниковой только пожимает плечами.
– Да вы что? Такое уродство!
– И ничего не уродство, – говорит Полинина бабушка: – Я бы себе тоже такие завила, на огороде дроздов пугать. Представляете, выйду на огород, головой покручу. Эти бусы ваши застучат, дрозды перепугаются и разлетятся.
Полина и Ленка представляют себе бабушку с сотней косичек и хохочут. Полина – сразу и очень громко, Ленка сперва медленно, а потом еще громче. Даже за бока хватается и приседает. Мама Песочниковой дергает губами – тоже смеется, вежливо.
– Так вы, значит, на даче все лето, Антонина Петровна?
– А куда я своего Толю дену? И собаку! И розы в том году посадила, они…
Бабушка рассказывает о даче очень громко и быстро, словно боится, что ее перебьют. Мама Песочниковой снова кивает. А Ленка сует в рот кончик косички и начинает стучать бусиной по зубам.
– Лена, выплюнь немедленно, они же грязные!
– Когда в бассейне плывешь, то они на волнах подпрыгивают, как мячики, – задумчиво говорит Ленка.
– Сегодня же в парикмахерскую, все расплетем и обрежем! Ее в школу не пустят с такими патлами! – Мама Песочниковой перекрикивает асфальтодробилку.
– А если их бантом перевязать? – предлагает Полинина бабушка.
– Лен, а давай первого сентября сядем за одну парту? Будем вместе, пока Инга Сергеевна не пересадит.
Песочникова качает головой – косички мелькают в воздухе.
– Нет, – слышно, как стучат Ленкины бусинки. Белые, оранжевые, голубые.
– Мы в другую школу перешли. В немецкую на «Проспекте Мира», – Ленкина мама улыбается, как когда она про Египет рассказывала. – Мне их завуч говорит: «У нас другой уровень языка!» А я Ленку из коридора зову, и… Леночка, повтори?
Песочникова глухо шлепает губами. Рассказывает на немецком стишок. Полина разобрала слово «масло» и слово «ворона». Из-за асфальтодробилки больше ничего не слышно.
– Так что ходим, ищем форму. Там очень строго! Только синий пиджак и только синяя юбка. А еще надо до первого числа гимн школы выучить…
– До «Проспекта Мира» далеко возить. – Бабушка гладит Полину по голове.
– Нашему папе на работу в ту сторону, он на машине. А днем я буду ездить, забирать.
– Ну, тогда, конечно, хорошо, – кивает бабушка и прижимает Полину к своему боку: – Вы нас не забывайте, звоните, заходите. Уже не уроки спросить, так просто.
– Обязательно, – Ленкина мама тоже тянет к себе Ленку: – Вы извините, нам надо форму найти.
– А мы за тетрадками идем и за пластилином. У нас Полина лепит очень хорошо.
– Вот видите, – почему-то кивает мама Песочниковой – Леночка, давай прощайся.
– Ну, пока, – говорит Ленка, а потом щелкает бусиной по зубам. Уже не оранжевой – белой.
Полина кивает и смотрит себе под ноги. Там обычный асфальт, совсем старый. На нем много трещин.
Дурак
Никто не знает точно, как зовут дворника, метущего дорожку у стадиона. Полина три раза переспрашивала. Похоже на Али-Бабу, но немножко не так. Поэтому Полина ему просто говорит «здравствуйте», никак его не называет. А про себя все-таки зовет Али-Бабой.
С девятого этажа Али-Баба кажется маленьким – как на сцене, если смотреть с театрального балкона. Полина сейчас смотрит с балкона, но с обыкновенного. Тут ни капли не похоже на театр. Но если подойти к перилам и заглянуть вниз, то Али-Баба – будто актер, который сметает мусор, потому что у него роль такая. Но он метет не просто листья и лепестки вчерашнего Стаськиного букета, а конфетти. Ведь в спектаклях даже мусор должен быть нарядным.
И если дворник – это актер, который играет роль дворника, то качели и горка тоже бутафорские. И клумба бутафорская. И скамейки у футбольного поля. А здание школы – вообще декорация. И все вокруг – как перед началом спектакля. В школьном дворе полицейские ходят, готовятся к праздничной линейке.
Сегодня первое сентября, День знаний. Мама его обозвала «праздником со слезами на глазах», и Стаська гулко хмыкнул. Ему очень больно смеяться из-за разбитой губы. Поэтому он щекой дернул, чтобы было понятно: Стас заценил мамину шутку, и вообще все «нормуль», и не болит у него ничего, и нет никакого сотрясения. Мама посмотрела на Стаськины губы, сказала «ну да, конечно», а потом схватила сигареты и побежала курить на лестницу.
А Полина ушла на балкон, смотреть, как Али-Баба заметает мусор и эти самые, следы преступления, хотя Стаська сказал, что никаких следов не было. Ей страшно оставаться сейчас со Стаськой наедине. Из-за этих синяков он на себя не похож. Как будто он Полине не брат и вообще чужой человек, вроде дворника. И непонятно, о чем с ним разговаривать.
Это Стас вчера так ночью ходил за цветами. Ночью, потому что он провожал Дашу.
Стас не любит, когда про него такое рассказывают, но, вообще, Даша – это его девушка. Они уже давно за лошадями вместе ухаживали, а теперь Стас ухаживает еще и за Дашей. Мама все время повторяет сердитым голосом, что Даша на втором курсе, а Стас еще школу не закончил. Но ведь Даша совсем не старая. Наоборот, она выглядит младше, чем девчонки из Стаськиного класса.
В общем, Стас Дашу вчера провожал, а потом возвращался со школьным букетом. И его во дворе ограбили. Сильно ударили в лицо. Забрали мобильник и рюкзак. Цветы сломали.
Полина никак уснуть не могла, переживала, что Песочникова больше в их классе не учится. Она в коридор выскочила, когда мама закричала. Стас стоял с букетом сломанным, прижимал его к себе, будто боялся, что букету еще хуже станет, и говорил:
– Ты только не волнуйся, пожалуйста. Не волнуйся.
Лицо у него было в крови, и лепестки оставшиеся тоже в крови. Стас купил самые нарядные цветы – белые хризантемы.
Дворник Али-Баба давно все подмел и теперь разбирает мусорные баки. Небо синее и чистое – как будто его тоже подмели перед началом учебного года. А в кухне за столом сидит Стас. Пробует пить чай и не морщиться.
Губы у него огромные и фиолетовые, как у негра. А на лице большие темные очки, Нелькины горнолыжные. Сейчас они страшными кажутся. И пластырь на Стаськиных руках тоже страшный. Хотя он на самом деле смешной: желтый в цветочный узор. Детский пластырь. Другого не нашлось. Папа вчера ворчал, что они – семья медика, а перевязочных материалов в доме нет. Он говорил про сапожника без сапог, а сам проверял, что у Стаса с мозгами – сотрясенные они или не очень. Полину, естественно, спать погнали. Но она все равно не ушла, пока папа не выяснил, что мозги у Стаса в порядке. А то вдруг бы он вправду дураком сделался? По телику обычно показывают, что у человека с сотрясением бывает амнезия, он ничего не помнит, все путает, и это все ужасно смешно. А тут смеяться никому не хочется.
