Помимо еды, школяры должны были покупать себе свечи, чернила, бумагу, перья, не говоря уже об одежде и обуви; при этом не наживался на них только ленивый. В университетских городах лавочники старались извлечь максимальную выгоду и взвинчивали цены. Иногда студенты ради экономии просили родителей закупить всё необходимое в родном городе, по менее высоким ценам.
Феликс Платтер был не прочь принарядиться. Однажды отец прислал ему кожи, выкрашенные в зеленый цвет, и юноша заказал себе из них костюм. Штаны оказались узковаты; портной уверял, что материала не хватило, но позже выяснилось, что он украл кусок и сшил сумку своей жене. Впрочем, Феликс не слишком расстроился: штанов из кожи в Монпелье тогда никто не носил, и на какое-то время он стал законодателем мод.
А. Н. Радищев с возмущением описывает злоупотребления уже упоминавшегося майора Бокума, приставленного к русским студентам в Лейпциге и получившего в свое распоряжение деньги, выделенные на их содержание:
«Причина нашего неудовольствия была недостаток иногда в нужных для нашего содержания вещах, то есть в пище, одежде и протчем. Вторая зима по приезде нашем в Лейпциг была жесточее обыкновенных, и с худыми предосторожностями холод чувствительнее для нас был, нежели в самой России при тридцати градусах стужи.
Домостроительство Бокума простиралось и на дрова, и мы более в сем случае терпели недостатка, нежели в чем другом. Хотя запрещено было, как то нам сказывали, присылать к нам деньги из домов наших, но мы, неизвестны будучи о сем запрещении и охотны, особливо на случай нужды, преступить сие повеление, имели при отъезде нашем из России по нескольку собственных денег. Кто их имел, не только удовлетворял необходимым своим нуждам, но снабжал и товарищей своих. Словом, во всё продолжение нашего пребывания кто имел свои деньги, тот употреблял их не токмо на необходимые нужды, как то на дрова, одежду, пищу, но даже и на учение, на покупку книг; не утаю и того, что деньги, нами из домов получаемыя, послужили к нашему в любострастии невоздержанию, но не оне к возрождению онаго в нас были причиною или случаем. Нерадение о нас нашего начальника и малое за юношами в развратном обществе смотрение были онаго корень, как то оно есть и везде, в чем всякий человек без предубеждения признается».
С этими записками перекликаются воспоминания В. И. Штейнгейля о Морском кадетском корпусе:
«Зимою в комнатах кадетских стекла были во многих выбиты, дров отпускали мало, и, чтоб избавиться от холода, кадеты по ночам лазили чрез забор в адмиралтейство и оттуда крали бревна, дрова или что попадалось; но если заставали в сем упражнении, то те же мучители, кои были сего сами виновники, наказывали за сие самым бесчеловечным образом. Может быть, это тиранство одну только ту выгоду приносило, что между кадетами была связь чрезвычайная. Случалось, что одного пойманного в шалости какой-либо замучивали до последнего изнеможения, добиваясь, кто с ним был, и не могли иного ответа исторгнуть, кроме — „не знаю“. Зато такой герой награждался признательностию и дружбою им спасенных. С этой стороны воспитание можно было назвать спартанским. Нередко по-спартански и кормили. Кадеты потому очень отличали тех капитанов, кои строго наблюдали за исправностию стола….»
Здоровье
Средневековые эпидемии. — Чума и миграции студентов. — Антисанитария
Говоря о бедных студентах, не следует забывать, что не только они бедны. Вернее, их нищета зачастую была лишь отражением общего безрадостного положения дел. Например, население Парижа, этих «новых Афин», регулярно страдало от голода, пожаров, войн и, разумеется, эпидемий.
На узких, загаженных улочках Латинского квартала, где в холодных, сырых и грязных помещениях теснилась школьная беднота, свирепствовали болезни.
Вот данные средневековых хронистов: в 1105 году в Париже разразилась эпидемия болезни, напоминающей грипп. В 1129 году Господь наслал на столицу спорынью, и эпидемию отравлений удалось остановить лишь 3 ноября 1130 года после шествия с мощами святой Женевьевы. В 1224 году зимние холода наступили 9 октября и продолжались до 25 апреля; по всей Европе прокатились эпидемии заразных болезней. В конце августа 1348 года в Париже началась чума и продолжалась два года. Король запретил мести улицы после сильного дождя, чтобы уменьшить сброс нечистот в Сену — главный источник питьевой воды. Эпидемии чумы потом повторялись довольно часто: с 1360 по 1363 год, в 1379–1380, в 1382-м, с 1399 по 1401-й. В 1437-м она выкосила 50 тысяч человек за полгода, а после вдобавок наступил страшный голод. В 1467 году в летнюю жару распространилась еще какая-то зараза. Париж настолько обезлюдел, что Людовик XI приказал присваивать звание гражданина любому, кто пожелает поселиться в столице. Чума вернулась в 1522 году, потом в 1531 (городским властям даже пришлось прикупить новые участки земли под кладбище), 1544, 1561 (студенты перебрались в Орлеан) и, наконец, 1636 годах.
То же самое наблюдалось и в других городах. В XIV веке в Падуе неожиданно скончались два студента, что вызвало панику в университете. Когда один подававший надежды молодой человек из Мантуи, выйдя из аудитории, вдруг рухнул замертво, несколько студентов покинули город. Оставшиеся, если их тоже коснулась болезнь, обращались к врачам. Но врачи-земляки, не решавшиеся требовать плату за лечение, и пользовали больных кое-как, а другие не внушали большого доверия. Так, один из заболевших усомнился в способностях призванного к его одру эскулапа, потому что тот не назначил ему особой диеты. Созывать консилиумы врачей (для состоятельных пациентов) было рискованно: ученые доктора плодили интриги и были способны, чтобы досадить коллегам, рискнуть здоровьем доверившегося им человека.
В Монпелье эпидемии чумы вспыхивали в 1502,1525 и 1533 годах. В 1580-м все иностранные студенты — и из коллегий, и с факультетов — вернулись в свои страны. Современники описывали это бегство: профессора уезжали за город, коллегии закрывались, аудитории пустели, студенты гурьбой уходили из города…
В Германии в 1519 году чума изгнала студентов из Лейпцига в Виттенберг, в 1527-м и 1535-м — из Виттенберга в Йену, в 1552-м — в Торгау. В 1578 году «черная смерть» окончательно добила университет Лувена. Та же беда продолжалась и в XVII веке. В 1631 году мэр Пуатье заставил профессоров закрыть школы. В 1665-м, во время великой эпидемии чумы в Лондоне, закрылся Кембриджский университет.
Доктора изобретали различные снадобья, духовенство служило молебны, но корень зла был неистребим, потому что заключался в ужасающей неопрятности и несоблюдении элементарных правил гигиены. Например, в 1374 году, во время очередной эпидемии чумы в Париже, всех домовладельцев обязали устроить при своих домах отхожие места в достаточном количестве (до того содержимое ночных горшков попросту выплескивали на улицу). Но это распоряжение пришлось возобновлять несколько раз, поскольку исполнять его никто не спешил.
На протяжении веков Париж поддерживал свою репутацию грязного города с немощеными улицами, по которым текли вонючие ручьи. В Лондоне нечистоты тоже сливали в Темзу, так что она даже не замерзала холодной зимой, и из нее же брали воду. Д. И. Фонвизин, путешествовавший по Европе в конце XVIII века, был поражен антисанитарией французских городов, где мясники разделывали туши прямо на улице и кровь, смешанная с грязью, текла мимо модных лавок с самой изысканной продукцией.
«Однажды я должен был проводить на бал дочь доктора Гриффи, согласно обычаю, — вспоминает Феликс Платтер о своем пребывании в Монпелье. — Проходя рядом с ней мимо выгребной ямы, я посторонился, чтобы уступить ей лучшую сторону дороги, но так неудачно оступился в лужу, что обрызгал девицу с головы до ног грязной водой. Я готов был сквозь землю провалиться, тем более что один мой товарищ, который шел с нами, поспешил вперед предупредить, что я окатил свою невесту святой водой. Девушка поняла, что у меня не было дурного умысла, и попросила меня отвести ее домой, чтобы переодеться».
