15 ноября. Это было в воскресенье, в середине ноября 1944 года, когда она из-за холодной погоды снова привела меня к себе домой. Она со своей больной матерью и братом жила в районе, который располагался недалеко от казармы, но в темноте только местами освещался несколькими тусклыми фонарями. Когда мы вечером проходили по темным участкам узких переулков, мои чувства всегда были очень напряжены, и моя рука судорожно сжимала в кармане шинели рукоятку моего снятого с предохранителя пистолета «Парабеллум». Совсем близко отсюда уже два раза подряд находили застреленных солдат из саперного подразделения. После этого нас проинструктировали, чтобы в темноте мы всегда ходили по двое. Поэтому я всегда был рад, когда мы целыми и невредимыми добирались до ее жилья. Дом, где жила Ивонка, был больше похож на деревенскую хату, и все комнаты располагались просто на ровной земле. Ей и ее матери, вероятно, стоило больших усилий переехать из их красивого большого дома в городе в эту хижину. Но ее дом в городе был тогда просто конфискован оккупационными властями, причем им разрешили взять с собой только несколько картин и немного личных вещей. Ее мать после этого так заболела от горя, что с тех пор только лежала в постели. Я за время моих немногих посещений этого дома никогда не видел ее мать.
Зато Ивонка однажды представила мне своего брата и сказала мне, что у него есть связь с некоторыми людьми, у которых он также всегда выменивает сигареты для меня.
Ее брату было лишь семнадцать лет, и говорил он только по-польски. Он пытался казаться приветливым, тем не менее, я отчетливо видел в его глазах антипатию ко мне, немецкому солдату. Моя интуиция подсказывала, что мне следовало быть с ним бдительным. Так как Ивонка и я всегда входили в дом через дверь из палисадника, которая вела сначала в кухню, мы никогда не знали, был ли ее брат уже в квартире. Он тоже мог в любое время войти в дом или выйти из него через главный вход. Как только мы оказывались в кухне, Ивонка закрывала заднюю дверь, и сначала хлопотала вокруг своей матери в спальне. Только после этого у нее находилось время для меня. Чтобы ее брат неожиданно не ворвался в кухню, мы предусмотрительно запирали дверь в жилую комнату.
Так это было и сегодня. Ивонка узнала от матери, что ее брат уже был в доме, но потом снова ушел. Все же она по привычке закрыла дверь в жилую комнату. После того, как мы провели уже больше часа только вдвоем, и я уже засунул обмененные сигареты в карманы шинели, мы услышали с другого конце дома шаги нескольких человек и вслед за этим также приглушенные голоса из жилой комнаты. Это, похоже, показалось Ивонке необычным, так как она сразу задула свечу, которая служила нам источником света. Старый дом стоял отдельно в начале темного переулка, и она также не ожидала никаких гостей, прошептала она мне. Когда с другой стороны шаги приблизились к двери жилой комнаты, Ивонка внимательно прислушалась и потом выкрикнула имя своего брата. Но он не ответил. Вместо этого мы услышали тихий шепот нескольких человек за дверью. Вскоре после этого щеколду опустили вниз и стали трясти запертую дверь. Затем мы услышали голос ее брата, который что-то кричал сестре по-польски, чего я не понимал. Ивонка обхватила меня руками, и пока она целовала меня, она быстро прошептала, что мне нужно быстро уходить через черный ход к палисаднику, потому что несколько подпольщиков хотят меня застрелить.
Затем грохот у двери стал громче, и голос ее брата настойчивее. Пока я подкрадывался к задней двери и осторожно открывал ее, Ивонка что-то крикнула брату и открыла дверь в комнату. Но она проскользнула в освещенную жилую комнату только через узкую щель и немедленно прижалась к двери своим телом с другой стороны. Я еще слышал, как кто-то громко ругался и пытался оттянуть ее от двери. Я уже выбежал наружу через черный ход и со снятым с предохранителя пистолетом в руке и с шинелью под рукой несся в сторону казармы через холодную ночь. Некоторое время несколько мужчин еще гнались за мной, пока я не добежал до хорошо освещенной улицы.
Так как я беспокоился об Ивонке, то на другой день мы вчетвером пошли к ней домой. Но там мы встретили только пожилую женщину, которая заботилась о ее больной матери. Ни Ивонка, ни ее брат в течение следующих двух дней не приходили домой. Также мои более поздние попытки снова связаться с нею оставались безрезультатными. Большим препятствием было то, что никто из нас не владел польским языком.
Когда я сегодня оглядываюсь назад и думаю об этом событии, то могу понять мужчин и женщин из подполья, которые боролись против угнетателей и стремились вредить им, где только это было возможно. Без сомнения, мы и сами бы поступали так же, будь мы на их месте. Разумеется, мы как фронтовики очень мало знали о том, что действительно происходило на оккупированных территориях. Лишь шепотом поговаривали, что тыловые войска там наслаждались жизнью, а в административных органах коричневые бюрократы, которых мы из-за их тщеславного важничанья называли между собой только «золотыми фазанами», катались как сыр в масле. После войны они все время строили из себя людей с незапятнанными репутациями, хотя на самом деле именно они заправляли делами в оккупированных областях и были виновны в бедствиях людей. Это они бессовестно отбирали у местных жителей самые красивые дома и виллы и потом жили в них как князья. Эти люди, наживавшиеся на жестокой войне, знали о фронте только по слухам, и если бы все зависело от них, то эта война и все, что с ней связано, могло бы продолжаться вечно.
7 января 1945 года. В казармах снова готовятся к отъезду. Нас отвозят к товарной станции и там грузят на поезд. Нам снова не говорят, куда нас везут, и мы все ломаем себе голову. Возникают самые разные предположения. Тем не менее, мы как инструкторы знаем от командира батальона, что нас не отправляют на фронт, так как обучение еще не закончено. Мы в большинстве случаев едем по ночам и из-за постоянных бомбардировок городов останавливаемся только в чистом поле. Везут нас через Берлин и Гамбург все дальше на север в Данию. Только в Орхусе нас выгружают и везут на грузовиках в маленький городок.
10 января – 7 марта. Наша учебная рота разместилась в новенькой, недавно построенной школе в маленьком городке поблизости от датского портового города Орхус. Мы размещены превосходно и у нас достаточно помещений, чтобы проводить наше обучение. Очень холодно, а на полях лежит слабый снежный покров. Место для подготовки рекрутов подобрано хорошо, и до стрельбища можно добраться за несколько минут.
Когда мы впервые знакомимся с городком, все здесь представляется нам сказочной страной с молочными реками и кисельными берегами. За наши деньги мы можем в магазинах покупать то, чего уже так давно не видели. Больше всего нам нравятся сладкие пирожные, печенье и сливочные торты. Я думаю, что за всю свою оставшуюся жизнь я не съем столько сливочных тортов, сколько я съел здесь уже за первые дни. Наше пребывание в Дании, кажется, действительно становится приятным. Но потом начались неожиданные проблемы и издевательства, которые для меня и некоторых других превратились в настоящие мучения.
Все началось с поведения нашего нового командира роты. Кто он такой, мы почувствовали уже в первый день нашего прибытия. Только из-за того, что когда ответственный за перевозку рапортовал о нашем прибытии, выстроенная рота, по его мнению, стояла не совсем четко по линейке, он заставил нас почти целый час простоять перед школой на морозе. Только потом он принял рапорт и разрешил нам разойтись. Своеобразная демонстрация власти по отношению к нам! При этом в наших глазах этот лейтенант выглядел действительно смешным. Он принадлежал к группе заслуженных унтеров-солдафонов, которых за последнее время по различным причинам произвели из штабс-фельдфебелей в офицеры.
В его случае причиной повышения в звании могло быть его ранение, так как он где-то потерял свою левую руку и получил серьезное повреждение глаза, что принесло ему серебряный знак за ранение и, возможно, в том же самом бою, еще и Железный крест второго класса. Потеря левой руки ничуть не мешает ему пользоваться здоровой правой в манере типичного любителя муштры, он на глазах своих новобранцев постоянно хлопает нас, инструкторов, по отдельным частям тела, когда мы докладываем ему во время построения. Совершенно невообразимое поведение со стороны командира в присутствии новобранцев, которым, по всей вероятности, это тоже кажется до смешного глупым. Из-за постоянных придирок к инструкторам и рекрутам – например, если у кого-то плечо на полсантиметра ниже, чем положено, или чья-то ладонь при отдаче чести не дотягивает до линии бровей – мы и новобранцы уже скоро начинаем называть его только «Деревянным глазом». За следующие недели «Деревянный глаз» из-за его постоянных мелочных придирок и претензий все больше отбивал у нас всех желание служить в его роте. Однажды, когда мы ловили датских партизан, взорвавших железнодорожную ветку, мы узнали от вахмистра из другой роты, что наш ротный командир стал офицером всего несколько месяцев назад и в первый раз возглавил роту. Возможно, он так никогда и не понял, что у командира роты совсем другие задачи и потому у него должен быть и другой подход к делу, нежели у штабс-фельдфебеля. Хотя «Деревянный глаз» и носит офицерскую форму, но по его примитивному поведению видно, что он так и остался тупым муштрующим фельдфебелем.
