— Лет сто, должно быть, не видел русского человека, — неожиданно сказал он по-русски.

Белов так и замер.

— Вы говорите… по-русски? — удивленно воскликнул он.

Дюбонне засмеялся.

— Немножко. Больше вспоминаю, чем говорю. А знаете, где выучился? В русском бараке Равенсбрука в сорок четвертом.

Он говорил правильно, даже почти без акцента, но медленно и осторожно подбирая слова, словно переводил их с родного языка на русский.

— Педагог у меня был чудесный. Федя Хлопов. Студент вашего… — Дюбонне замялся, с трудом произнося трудное для него слово, — литинститута. Поэт. А я его учил испанскому. Ему хотелось перевести Лорку. То, что я знал наизусть, он перевел. Я даже запомнил…

И Дюбонне, собрав морщины на лбу, твердо прочел по-русски:

— Я знаю иначе, — сказал Белов и прочел, в свою очередь;

Дюбонне тотчас же перешел на испанский.

— Не знаю, может быть, ваш перевод и лучше, но мне ближе тот русский Лорка. Кстати, судьбы поэта и переводчика одинаковы: только одного в грудь, а другого в затылок. А пули одного происхождения. Они и в нас стреляют. Вас случайно миновала та, которая убила Эрнандо, — я знаю. Вы завтракали? Не жжет в горле? — вдруг спросил он Белова и в ответ на его застенчивую улыбку прибавил: — У меня есть бутылка хорошего чилийского — прислали друзья из Сант-Яго. Как рукой снимет.

Он достал из-под стола бутылку с загадочной этикеткой и вздохнул.

— Мне тоже хороший глоток не повредит. Всю ночь работал в клетке, как укротитель.

— Какого зверя? — улыбнулся Белов.

— «Эль-тигре».

— Вы тоже называете ее так?

— Кого «ее»? Она в такой же степени «она», как и «он» или «оно», — сказал Дюбонне и, подойдя к плотной, перегораживающей барак завесе, отдернул ее.

За ней во всю ширь барака от пола до потолка простирались прозрачные плоскости из органического стекла, отделяя небольшую часть барака и образуя как бы стеклянный куб, сплавленный по краям. В задней стене слабо просматривалась прямоугольная линия очень плотно прикрытой двери. Это и была «клетка», догадался Белов. В глубине ее в полуметре над полом совершенно неподвижно висел серый бесформенный ком, точь-в-точь такой же, какие преследовали его в заброшенной лесной деревушке. Ком качнулся, как дым от костра на ветру, что-то всколыхнуло его, вывело из состояния анемической неподвижности. Но то был не свет, внезапно ворвавшийся в его плексигласовый террариум. Застывший дым словно откликнулся на оказанное ему внимание. Так бывает с хищником в клетке. Подойдешь к ней, взглянешь, а он уже поднял голову или пошевелил ушами. Этот ничего не поднял, но медленно поплыл к стеклянной перегородке. Белов невольно отшатнулся — так быстр и свиреп был последний прыжок «эль-тигре».

— Не бойтесь, — шепнул Дюбонне. — Сквозь стекло не пройдет.

Серый ком уже прилип к стеклу и растекался по нему, как кисель.

— А у нас говорят: слепой! — засмеялся доктор, задергивая занавеску. Он разлил вино и спросил: — А чем он видит и как видит, догадываетесь?

— Прежде всего это не «он», а «она», — сказал Белов.

— Почему?

— Это не зверь мужского пола и не существо с непонятной нам природной организацией. Это какая-то биомасса.

Дюбонне спросил, как выстрелил:

— Живая?

— Естественно.

— Из белков, липидов, углеводов и воды?

— Возможно.

— Значит… — с усмешкой начал свой вопрос Дюбонне и замолчал, лукаво поглядывая на собеседника.

Белов подумал и ответил:

— Многое значит. Например, то, что, как всякая живая система, она должна обладать способностью развиваться за счет вещества и энергии внешней среды, увеличивая тем самым свою сложность, упорядоченность и количество заключенной в себе информации.

— Способностью развиваться за счет внешней среды, — задумчиво повторил доктор и прибавил резко, почти грубо: — Проще говоря, питаться. Жрать. Что? — вдруг закричал он. — Кожу человека? Почему? Почему кожу?

У Белова вдруг мелькнула догадка.

— Коллаген, — сказал он, — белок опоры и формы. Ведь он и входит главным образом в состав кожных покровов, суставов и сухожилий. А подкожный слой? Тоже коллаген. Вот вам и питательная среда, если хотите.

— Коллаген, — даже с какой-то растерянностью повторил Дюбонне. — Пожалуй, вы правы. Коллаген. Недостающее звено. Вы биолог?

— Отчасти, — согласился Белов, — отчасти и физик. Меня интересует физико-химическая природа мышления.

Дюбонне даже со стула вскочил. Синие глаза его буквально светились удивлением и радостью.

— Вас послали сюда, чтобы… работать со мной? — спросил он.

— Нет, — недоуменно ответил Белов. — Я только сопровождаю медикаменты.

И он рассказал о посылке Московского фармацевтического завода. Радость в глазах у Дюбонне погасла, но удивление осталось.

— Конечно, медикаменты нужны здесь как воздух, — сказал он, — но ведь сопровождать их мог бы обыкновенный курьер.

— Скажем, дипломатический, — усмехнулся Белов.

— Зачем? Погрузить, отгрузить, привезти и уехать. Для этого не посылают ученого-испаниста. И физико-химика. Курьер, который цитирует Лорку и пишет диссертации о природе мышления. Поразительная страна!

Он молча прошелся по земляному полу барака, как Дон-Кихот, облаченный в белый халат поверх доспехов. Что-то гремело в нем: если не латы, то какие-нибудь жестянки или ключи.

— Я все-таки пошлю запрос вашему правительству, чтобы вас у меня оставили, — заговорил он, возвращаясь. — Вы поможете мне завершить открытие огромной важности. Мне одного «чуть-чуть» не хватает. Одного витка мысли.

— На одном витке мысли многого не откроешь, — засмеялся Белов.

— А не на одном ли витке мысли Ньютон открыл закон тяготения, а Леверье — новую планету? Еще не видя «эль-тигре», я только по рассказам о нем открыл, что он видит, когда его видят, и слышит, когда его слышат. Теперь я уже знаю и почему. Мне только не хватает одного витка мысли: каким должен быть щит?

Белов вспомнил свой разговор с Иржиком.

— Любой щит зависит от структуры меча, — сказал он. — От его формы и тяжести. А вы хорошо знаете меч?

Дюбонне молча оглянулся на занавеску, прикрывавшую плексигласовую клетку с «эль-тигре».

— Это еще не меч. Он еще где-то куется, этот меч. И не для нас. Но щит мы можем и должны выковать раньше. Хотите?

Белов пробыл с Дюбонне целый день, узнав о мошкаре почти все, что его интересовало. Предполагалось вначале, как рассказывал ему доктор, что это выброшенные бомбами скопления ядовитой мошкары, вроде москитов. Но первые же попытки поймать хотя бы несколько насекомых для опытов закончились поголовной гибелью охотников. Все погибали одинаково. Окруженные роем, они умирали медленной и мучительной смертью: у них съедали кожу. Затем у Дюбонне возникло предположение, что это роящиеся бактерии, безопасные для животных, но гибельные для человека. Удивляло лишь их странное поведение в присутствии людей: они никогда не нападали, если человек их не видел или не слышал их приближения. Дюбонне установил это по рассказам избегнувших смерти и научил партизан уходить от «эль-тигре», даже если он возникает в нескольких шагах по дороге.

Вскоре после этого из добытой случайно партизанами партии органического стекла Дюбонне изготовил «клетку» для хищника. Поймать его удалось следующим образом: один из проинструктированных доктором герильяс привел за собой большой серый рой — тогда еще предполагали, что это рой, — в двух-трехметровой, вполне безопасной близости. Попав в лагерь, рой заметался навстречу десяткам человеческих глаз, но тут же утих, потому что партизаны «исчезли» по способу Дюбонне: отвернувшись, ушли, заткнув нос и уши. Тогда замерший перед бараком рой и был пойман плексигласовым капканом доктора.