СКОКОВ, едва забрезжил рассвет, проснулся и осторожно вылез из шалаша. Огляделся.

Из кустов орешника, густо разросшегося вокруг поляны, высунулся Ковалев. На нем была папаха, низко надвинутая на глаза. Рассмотрев в предутренней мгле Скокова, он сообщил:

— Все тихо!

— Кузьма не появлялся? — спросил Алексей.

— Нет.

Кузьме Сидоренкову, бывшему жандарму, хитрому и ловкому мужику, Скоков приказал оставаться в селе. Кузьма обязан был удостовериться, что после обыска милиционеры уехали. В случае опасности он мог укрыться в неприметной для посторонних глаз пещерке в глиняном карьере на берегу реки.

То, что Кузьма еще не пришел, Алексея не беспокоило. Было еще очень рано, на просветлевшем небе появились лишь первые бледно-розовые отблески утренней зари.

— Иди отдыхай. Я покараулю, — сказал он Ковалеву.

Скоков прошел орешник, уселся на ствол заваленного дерева, поплотнее завернулся во френч, зябко поежился, завидуя спящей теперь в шалаше Маруське.

Прикрыл на мгновение глаза — и будто наяву увидел тонко очерченные брови и линии рта, изящный маленький нос, тонкий подбородок. Бывшая Мария Подольская, дочь жандармского полковника, волею обстоятельств превратилась теперь в Маруську, подругу и ближайшую подручную бывшего прапорщика Алексея Скокова.

ДО УТРА просидели среди кустов сирени на маленьком кладбище за церковью Пантелеев и милиционер Лунин.

Зарождался день. Пастухи, волоча по мягкой дорожной пыли длинные кнуты, ушли вслед за стадом к прибрежному лугу. Из кузни донесся первый звонкий перестук молотков. Бородатый священник, гремя ключами, прошел к церкви. На огороде, что лепился рядом с кладбищем, появилась сухонькая старушка, нагнулась над грядками.

Пантелеев достал кисет и, усевшись поудобнее, начал было сворачивать цигарку, как вдруг увидел на огороде рядом со старушкой какого-то мужчину.

В сущности, здесь, в Боровом, где он бывал всего раза два-три, многие жители были ему неизвестны. Но этот сразу привлек его внимание. На мужчине был городского покроя пиджак, косоворотка и тонкие офицерские галифе, заправленные в хромовые сапоги. Слишком необычный наряд для селянина.

Незнакомец, поговорив со старушкой, внимательно огляделся и, не вынимая рук из карманов, направился к церкви. Пантелеев рассмотрел теперь его лицо — широкоскулый, вислые усы, толстый нос.

Василий Матвеевич толкнул дремавшего рядом Лунина. Тот открыл глаза, хотел что-то спросить.

— Тихо, — прошептал Пантелеев. — Видишь мужчину?.. Лазутчик. Трогать не будем, иначе всех спугнем. Чую, гостей встречать надо…

Решение не обнаруживать себя пришло к Пантелееву в последнюю минуту. Если этот человек из банды, подумал он, значит, послан на разведку. Удостоверится, что все в порядке, милиционеры ушли, — даст знать остальным, чтоб возвращались. Так что был резон не торопиться.

Они сидели и терпеливо ждали. Вдруг Лунин больно сжал локоть Пантелеева.

— Что? — вздрогнул Василий Матвеевич.

— Вон… На колокольне…

Пантелеев поднял взгляд на колокольню и увидел на ней того самого незнакомца, который почти не таясь внимательно разглядывал их, видных сверху как на ладони.

Поняв, что его заметили, мужчина мгновенно исчез.

— Следи в оба! — крикнул Пантелеев Лунину и прыжками помчался к церковным дверям.

Забежав внутрь церкви, он увидел священника, который в полумраке сидел у маленького оконца и читал книгу.

— Кто здесь был? — сдерживая себя, спросил Пантелеев. — Где он?

— Здесь? — спокойно переспросил священник. — Здесь никого не было.

— Так, — медленно произнес Василий Матвеевич.

Священник опустил книгу и посмотрел на него. Как показалось Пантелееву, с любопытством. И это еще больше обозлило начальника милиции.

— Где лестница на колокольню?

Священник показал на узкую открытую дверь.

— Ушел… — произнес Пантелеев сквозь зубы. — Ну, что ж, гражданин батюшка, придется пройти со мной для выяснения некоторых фактов… И прошу ключи от церкви.

Священник закрыл книгу и встал.

Пантелеев, освоившись в полумраке, разглядел еще одну дверь в стене.

— Многовато у вас тут дверей, — мрачно сказал он.

НА СТОЯНКУ Кузьма Сидоренков пришел лишь к полудню. Скоков удивился — почему пешком! Кузьма тяжело опустился на траву, начал стаскивать сапоги.

— Приморился, ног не чую…

Скоков стоял возле него, ждал. Остальные толпились поодаль. Кузьма долго растирал босые ноги, потом сказал:

— До утра караулил… Двоих с колокольни видел. Они меня тоже… Я к реке и сюда. За лошадью нельзя было. Наверное, и на конюшне сидели. Часть, значит, ушла, так понимаю, для отвода глаз. Другие остались. Хорошо, что выждал.

Говорил он ровным, бесстрастным голосом, делая паузы после каждой фразы. Лицо его, маленькие черные глазки ничего не выражали.

— Коня-то надо было в карьер отвести, — недовольно сказал Скоков. — Отец Владимир как?

— А что отец? Отец на месте. Его дело сторона. Он — поп.

— Много милиционеров?

— Отец Владимир сказал — человек десять будет.

— Так. — Скоков задумался, затем решительно произнес, обернувшись к остальным: — Ковалев! Давай-ка собирайся к Кромск за советом. Расскажешь все и к ночи сюда. Чтоб только без задержек, ясно?

— Яснее некуда, — лениво отозвался Ковалев. — Только если хозяин задержит…

— Не задержит. Он-то ситуацию поймет лучше, чем ты. Давай поезжай быстрее.

ОТЕЦ Владимир молчал. Лишь в самом начале допроса заявил:

— Я вне политики. Мое дело — нести людям слово божье. Мирской суетой не интересуюсь, какие люди ко мне в обитель заходят — о том их не спрашиваю. По-христиански помогаю всем, кто в помощи нуждается. А ваши действия в отношении меня считаю насилием.

После явно неудавшегося допроса Новиков сказал Пантелееву:

— От попа толку не добьемся. Придется его освободить — улик против него практически нет.

— А этот, что сидел на колокольне, — не улика?

— Ты можешь доказать, что туда он забрался с ведома попа? Да и кто его видел, кроме вас с Луниным?

Пантелеев поиграл желваками, промолчал.

— То-то, — вздохнул Новиков. — Надо искать другие ходы к банде. Давай-ка поговорим со сторожем.

Старик пришел в полушубке и с узелком.

— Готов я, — сказал он покорно, — только позвольте и батюшке шубу захватить, занеможет он в погребе-то.

Отец Владимир был заперт в церковном подвале, и сторож посчитал, видимо, что и его отправят туда же. Но узнав, что задерживать его не собираются, начал кланяться, благодарить. Вопрос Новикова о том, кто в эти дни останавливался в доме священника, старик пропустил мимо ушей, а может, сделал вид, что не расслышал.

— Тебе что, дед, переводить надо? — не выдержал Пантелеев. — У тебя русским языком спрашивают, что за люди у попа были?

— Это когда?

— Да хоть вчера, позавчера…

— Откуда ж мне знать, золотые вы мои. Мое дело ночное, а ночью-то кого разглядишь?.. Видал, что люди приезжают, видал — уезжают, а кто — ведать не ведаю…

— Скоков — фамилию такую слыхал? — спросил Новиков.

— Как не слыхать. Батюшка наш, отец Владимир, и есть Скоков.

— А племянник его?

— Что племянник?

— Бывал он здесь?

— Кто?

— Вот что, дед, — повысил голос Пантелеев, — ты кончай дурака валять, отвечай — Алексея Скокова, племянника местного священника, знаешь?

— Так ведь разные, говорю, приезжают. А кто — разве мне докладывают?

Василий Матвеевич посмотрел на Новикова. «Ну, что с ним делать?» — было написано на его лице.

Степан Яковлевич, успокаивая Пантелеева, тронул его за плечо.

— Пока можешь идти, — сказал он сторожу.

— Только смотри у меня, — сурово добавил Пантелеев.

— А чего смотреть, чего смотреть, — заспешил тот, — я со всей готовностью, только скажите…