— Входи!

Лидочка вошла в переднюю. Петя зажег свет.

— Сюда!

Лидочка шагнула в комнату и ахнула.

Посреди комнаты, большой и светлой, на столе, в фарфоровой вазе, стоял громадный букет сирени и белых роз.

На тарелках лежала нарезанная ветчина, колбаса, коробки шпротов и сардин, рядом стояли бутылки с вином и наливкой.

— Какая у тебя хорошая комната! — сказала, оглядевшись, Лидочка.

— У меня две! Вот!

Лидочка заглянула в другую комнату.

— У тебя целая квартира!

— Да, две комнаты и ванная. Один приятель, комиссар, уезжал и передал. Спокойно! Никто не мешает! Ну, садись, хозяйничай! Я сейчас чай вскипячу.

Петя зажег в передней примус и вернулся в комнату.

Налил в рюмки малаги.

— Ну, Лидуся, твое здоровье!

— И твое, Петечка… Как странно. Пять дней назад мы еще не были знакомы, а сегодня ты мой… Петюша.

Лидочка с аппетитом ела ветчину, шпроты, сыр. Выпила несколько рюмок вина и наливки, и у нее сладко закружилась голова. Петя налил новую рюмку, но Лидочка отодвинула.

— Почему?

— Нет!.. Не хочу!.. Я не пью. Так, за твое здоровье, шутя, можно, а больше не буду.

— Ну, ешь фрукты!

Душистая груша таяла во рту. Лидочка медленно смаковала ее.

— Сколько тебе стоило это? Небось мне хотел пыль в глаза пустить и разорился… Глупый! Мне, кроме тебя, ничего не надо!

— Пустяк, — ответил Петя, наливая чай, — разве это расход?

— Откуда у тебя столько денег? — спросила Лидочка.

Петя помолчал и бросил сухо:

— Я одним монтерством по домам червонцев десять в месяц зашибаю.

— Десять червонцев?.. Ай-ай! Я за весь прошлый год истратила восемнадцать червонцев. И то думаю, как много!

— Ах ты чудачка!

Петя отпил чаю и присел на диванчик рядом с Лидочкой.

Рассказывал долго и хорошо о девятнадцатом годе, о фронтах, о взятии Перекопа, под которым он был в конной бригаде.

Лидочка слушала, мышкой прижавшись в углу дивана.

Петя взглянул на часы.

— Ой-ай! Как я заговорился! Три часа ночи. Совсем светло уже.

Лидочка встала, медленно обошла вокруг стола, обвила руками Петину шею и, вздохнув глубоко и горько, сказала:

— Петечка!.. Я люблю тебя. Я останусь у тебя.

Утром Петя съездил на Васильевский и привез Лидочкины вещи — разломанную корзинку, жестяной чайник, матрасик и продавленную чахлую подушку.

В этот день они никуда не выходили, и Лидочка была пьяна Петей и своей любовью.

На следующий день оба пришли на площадку. Петя прошел в раздевалку, Лидочка направилась в свою группу.

Но по дороге ее остановил Коля Клепцов.

— Лида, на два слова!

— Что такое?

— Видите ли, может быть, это не мое дело… Я вижу вас все время с Мальшиным… Так вот, я хотел предупредить вас… Собственно говоря, я… мы ничего не можем сказать о нем плохого. Его отец рабочий. Сам он был в Красной Армии… на фронтах… Но он какой-то странный. Всех чуждается. В комсомол отказался вступить… живет широко, тратит большие деньги… откуда достает — неизвестно. Некоторые пытались заходить к нему, но он никого к себе не пускает… говорит, не любит людей… значит, он человек не общественный и не наш… вот я и решил вам сказать.

Лидочка побледнела и с презрением, раздельно, сказала Коле:

— Вы, Коля, сплетник и клеветник. А чтобы вы больше не говорили гадостей, — имейте в виду, что я жена Мальшина, живу в его квартире и ничего нехорошего у него нет.

Коля смешался.

— Я ничего… Простите! Я ведь не знал!

— И не надо вам знать! И больше нам говорить не о чем!

Июль приходил к концу. Темнели ночи, делались долгими и увеличивали Лидочкино счастье.

Забыла в счастье рабфак, зачеты, собрания и сидела больше дома.

Любила Петю крепко, и Петя баловал ее подарками, сластями, кинематографом, дарил платья, покупал книжки.

Деньги у него всегда были, и в желтом бумажнике шуршали новенькие червонцы.

Иногда беспокоило, что Петя уходил среди ночи, часов в двенадцать, в час, и возвращался только под утро.

— Куда ты исчезаешь, Петя? Что за тайна? Мне это не нравится! — сказала она однажды.

Петя нахмурился.

— Не приставай! Что за мещанство? Куда… куда? Хожу в клуб. Одним монтерством не проживешь. Мажу в макашку, а мне везет всегда.

Лидочка внимательно взглянула на него.

— Это нехорошо, что клуб. Это нечестно, и пролетарию в таких грязных местах недостойно находиться. Я этого не хочу!

— Брось глупости! Кто в клубе сидит? Нэпман! А у нэпмана деньги ворованные у нашего же брата, бешеные. Так чем у него их другой нэпман вытянет — пусть они лучше в мой карман перейдут. Я же не шулерничаю. Честно играю. А раз везет — отчего с буржуя не взять?

И успокаивал Лидочкины сомнения поцелуями, от которых горело тело и, замирая, стучало сердце.

Но однажды, когда Петя вернулся под утро и засыпал Лидочку ласками в белой спаленке, — на лестнице дрогнул звонок.

— Эх, кого нелегкая принесла? — проворчал Петя и пошел открывать.

Неведомая сила столкнула Лидочку с кровати, и она, бесшумным зверьком, подкралась к выходившей в переднюю двери, которую Петя прикрыл.

Прижалась ухом и услышала:

— Ей-право! Говорю тебе! Очнулась проклятая старуха…

— Что ты врешь?

— Да не вру! Промах дали. Говорил я тебе, дураку, — стукни еще раз. А ты не захотел. Не стану мертвую бить. Вот тебе и мертвая!

— Ну, хоть и ожила, какая беда? Ведь она нас-то не знает?

— А по приметам опишет, по костюмам. Сыщичье теперь шпана такая пошла — по тесемке от подштанников найдет.

— Да ты откуда узнал, что ожила?

— Да проводил я тебя и пошел назад. И как черт меня под бок толкает. Иди, мол, по Ивановской. Я и пошел. Гляжу, у дома Скорая помощь, милиционер, дворник, еще люди какие. Я у дворника и спрашиваю: застрелился кто? «Не, говорит, квартиру грабили и старуху пришибли, да не совсем. Очнулась — только голову немного повредили. Сейчас в больницу повезут». Ну, я и ходу к тебе!

— Эх, черт! Ну, иди! У меня тут баба! Днем зайду к тебе, — поварганим.

Щелкнула дверь.

Идет Петя обратно в спальню, а в спальне на постели Лидочка, дрожит, как в лютый мороз, и глаза страшные, чужие.

— Не подходи!.. Не подходи!

Сразу понял. Звериная складка вздернула губы.

— Что ломаешься? Чего там?

А Лидочка:

— Негодяй, подлец… убийца!

— Не кричи! С ума спятила!

— Буду кричать!.. На улицу побегу! Всем расскажу! Мерзавец! На тебе твои проклятые подарки!

С руки браслет — и в лицо Пете.

— Сюда!.. Помогите!.. Убийца!

Схватил настольную лампу бронзовую и с размаху Лидочку по голове.

Ничком Лидочкина голова в подушку — и молчание.

Нагнулся, послушал сердце… Бьется.

Достал из стола бечевку, крепко связал руки и ноги. Сбегал в ванную, принес стакан воды и облил голову.

Вздохнула Лидочка, открыла помутневшие глаза, увидела искаженное лицо и вздрогнула в ужасе.

— Молчи! Пикнешь только — убью стерву!

Петя, мальчик, тот, что на турнике вертелся, потом целовал нежно. Он ли?

Волк степной беспощадный, и ничего человеческого в лице.

Схватил на руки, понес в ванную и положил в эмалированную ванну.

— Лежи, сволочь! Кричи не кричи — никто здесь не услышит. Подумай! К вечеру вернусь!

И ушел.

Больно Лидочке. Режут тело затянутые бечевки. Не страшны бечевки — режет сердце бритвой поруганная любовь, девичья радость. Не поверила Коле. Еще обидела.

Слезы градом по Лидочкину лицу. И нет Лидочке жизни.

Вернулся. Распахнул дверь, выволок из ванной.

Притащил в спальню, грубо бросил в кресло, так, что хрустнули за спиною связанные руки.

— Слушай! Разговор короткий! Или будешь молчать, или… — и вынул из кармана нож.

Дрогнуло обессиленное Лидочкино тело. Чуть шевелились губы.

— За что?

— За то! Из-за тебя, драной кошки, под машинку не пойду. Или молчи, или конец!