Рыба сыпалась в плоские корзины, сверкая серебряными и золотыми отливами, и казалось, что море отдает назад схороненные в нем сокровища.

Вдоволь насмотревшись, Модест Иванович ушел от бухты и по вьющейся тропинке, между зарослями орешника и кизила, закарабкался на гору.

Вскоре он очутился у подножья круглой, полуобвалившейся башни, сложенной из граненых каменных плит. Она высилась над заливом и городом, унылая и разрушенная; но бойницы, прорубленные в ее саженных стенах, все еще смотрели настороженно и гневно.

Модест Иванович обошел вокруг нее, продрался сквозь чащу кустарника и остановился в изумлении.

Перед ним внизу, во все стороны, куда хватал взгляд, лежала жемчужно-голубая, переливающаяся опаловой светлой мутью водная пропасть, незаметно тая и сливаясь с небом. По ней, с игрушечным пыхтеньем, оставляя за кормой темный следок, бежала двухмачтовая моторная шхуна.

Глубоко под ногами из-под прозрачной воды торчали обломки скал, и незлобный прибой обшивал их снежно-белыми оторочками.

Модест Иванович сел на корень горной сосны, снял каскетку и подставил голову освежающему соленому дыху, поднимавшемуся от воды. Он смотрел на лиловевшую вдали полосу горизонта, и за ней ему чудились невиданные страны, те чудесные острова и земли, которые были изображены на картинках в жизнеописаниях путешественников и мореплавателей.

Модеста Ивановича властно и необоримо позвала бескрайняя голубизна. Звавший голос был так искусителен и неотразим, что Модеста Ивановича потянуло прыгнуть в голубоватую пропасть немедленно. Он встал, не гнущимися ногами подошел к краю обрыва и заглянул вниз, пошатываясь, как пьяный.

По всему побережью пенились снежные оторочки, и Модест Иванович, закрыв глаза, качнулся вперед; руки вскинулись, хватая воздух, и он, в испуге, бледный, внезапно вспотев, изо всей силы откинулся назад и, еще не открывая глаз, отступил на несколько шагов от обрыва.

Он провел ладонью по лбу, вытирая пот, и, вздрогнув, вжав голову в плечи, почти побежал вниз.

Только внизу, у бухты, он замедлил шаг, сообразив, что идет не в ту сторону.

Он спустился к самой воде и повернул обратно, огибая бухту.

Клава встретила его беспокойно.

— Где ты пропадал, котик? — спросила она, тревожно цепляясь глазами за лицо Модеста Ивановича.

— Я гулял, Клавочка, — ответил он.

Клава облегченно вздохнула.

— Ты мне вчера столько глупостей наговорил, котик. Я так испугалась, когда увидела, что тебя нет. Ты больше не будешь меня пугать? Ну, дай мне слово, что не будешь.

— Чего не буду? — спросил Модест Иванович.

— Говорить глупости про контрабанду.

— Хорошо, — буркнул Модест Иванович, отводя глаза в сторону, чтобы Клава не заметила таимое в них упрямство и спрятанную мысль.

После завтрака Клаве занадобилось уехать в Севастополь. Модест Иванович ревниво встревожился:

— Зачем, Клавочка?

Клава, смеясь, звонко чмокнула его в щеку.

— Какой ты смешной, котик! Мало ли зачем? — И, увидя дрогнувшую бровь Модеста Ивановича, поспешно сказала. — По делу. Изаксон поручил.

Модест Иванович, нахмурившись, проводил Клаву до трамвая и, помахав ей на прощанье платком, вернулся домой.

Войдя во двор, он увидел Христо, разговаривающего со стариком у открытой двери сарая, из которой виднелся нос новенького баркаса. Христо окликнул Модеста Ивановича:

— А Клява где?

— Клавочка уехала в Севастополь, — нехотя отозвался Модест Иванович, чувствуя внезапно поднявшееся в нем нерасположение к этому парню, связанному с Клавой тайной, недоступной Модесту Ивановичу.

— А, — равнодушно зевнул Христо.

Модест Иванович поднялся уже на террасу и взялся за дверную ручку, как что-то заставило его остановиться.

Он щелкнул пальцами и подошел к перилам. Христо все еще разговаривал со стариком.

— На минутку зайдите ко мне, — сказал Модест Иванович.

Христо поднял голову, переглянулся с Яни и спросил с видимым недоумением:

— А зацем?

— У меня разговор с вами.

— Сейцас приду! — крикнул Христо.

Модест Иванович пошел в комнату и уселся за стол, приняв суровое и значительное выражение. Спустя мгновение в комнату ввалился Христо.

— Садитесь, — пригласил Модест Иванович с видом следователя, готового допрашивать обвиняемого.

Христо сторожко присел на краешек стула.

— Вы контрабандист? — начал сухо Модест Иванович. Христо повел сливяными зрачками и молча сунул руку в карман.

— Нет… нет… — предупредил его движение Модест Иванович. — Я не враг. Наоборот.

На кирпичных скулах Христо надулись желваки. Он молчал и цепко следил за движениями Модеста Ивановича.

— Экий вы недоверчивый! Я же говорю, что плохого не желаю. У меня есть к вам просьба. Я хочу с вами ехать… в море…

У Христо отвалилась челюсть, и он вытаращился на Модеста Ивановича, словно увидел что-то необычайное. В следующую секунду он распялил рот усмешкой.

— Ты?.. Хоцес ехать? Зацем ехать?

Модест Иванович почувствовал, что он краснеет под взглядом Христо, и торопливо выбросил:

— Зачем — это вам неинтересно. Ответьте: возьмете вы меня с собой?

Христо встал и мрачно сказал:

— Нет! Ты — не нас. Мы только свои едем. Цузого нельзя брать, удаци не будет, и другие не хотят. Никогда такого не было. Мы сами, свои ездим, — греки. Мы своих знаем, все отвецаем. Дело такое. Убить могут.

И он еще раз покачал головой.

— Я вам мешать не буду, — просяще сказал Модест Иванович.

— Нет, — сурово отрубил Христо, — нельзя. За тебя в ответе нельзя быть. Ты цузой.

Модест Иванович понял, что решение парня бесповоротно. Тогда он попытался изменить маневр.

— У меня денег много есть. Я могу вам денег дать, вы на них прибыль наживете. Не для Изаксона, а для себя. Я вам пятьсот рублей дам.

Христо уперся руками в стол.

— Зацем так говорис? — спросил он гневно и с обидой. — Мы, греки, не покупные. Мы сами богатые, мы друг другу браты. Мы денег не берем. Ты про деньги не говори. Я сердитый буду.

Модест Иванович, уже злясь, возразил:

— Вы не то думаете. Я вас покупать не собираюсь. Я в пайщики хочу. Я свою долю вношу на дело.

— Нет, — ответил Христо, — цузого в долю не надо. Мы сами.

— Значит, вы отказываетесь?

— Мы не хоцем. Мы цузих не берем, — подтвердил с каменным лицом Христо.

— Пошел вон! — крикнул, встав, Модест Иванович, освирепев на эту упрямую тупость.

Христо посмотрел на него с укоризной.

— Ай-ай!.. Тц… Нехоросо ругаться. Оцень нехоросо. Злой целовек, — сказал он спокойно и вышел.

Модест Иванович вспыльчиво заходил по комнате. Портреты усатых людей, обвешанных оружием, потихоньку подсмеивались над ним. Он прошел в спальню, завалился на кровать и заснул в ожидании Клавы.

Клава вернулась поздно, и, едва увидев ее, Модест Иванович понял, что она раздражена и взволнована. Он не успел еще спросить о причине, как Клава обрушилась на него.

— Это гадко, котик, это нечестно! Ты не держишь слова. Зачем ты разговаривал с Христо? Теперь Христо мне скандал устроил: ехать не хочет, ругался, что я тебе рассказала. Сплошные неприятности, и все из-за тебя. Ты меня погубить хочешь?

Модест Иванович сумрачно потер лоб.

— Я не признаю себя виноватым, — сказал он с неожиданной суровостью. — Наконец, взрослый я или нет? Могу я делать, что мне хочется, или нет? Я не потерплю, — закричал он, срываясь на визг, — чтобы мной помыкали! Я не для того ушел из тюрьмы, чтоб попасть в другую. И чтоб я больше никаких упреков не слышал!

Клава оробело попятилась.

Тогда Модест Иванович впервые осознал, как приятно быть страшным и наводить ужас на окружающих. Он схватил со стола блюдце, в мелкие дребезги разбил его об пол и выбежал вон. Он долго бродил по темному берегу бухты, стараясь успокоиться, но злость только разрасталась, стесняя дыхание.

Вернулся домой он за полночь.

Клава спала, свернувшись на постели жалким обиженным комочком. Модест Иванович взглянул на нее и, вместо жалости, почувствовал радость.