Невольно мазнув по непривычно-откровенным асеевским «выпуклостям», он по-мужски инстинктивно задержался на оных и выбрал в качестве очередной жертвы корпоративного юрисконсульта:

— А теперь, когда мы остались в тесном дружеском коллективе, надеюсь, Яна Викторовна нам обстоятельно поведает о том, как они с господином Московцевым весело и увлекательно нанесли визит в СКП?

— Извольте, — сухо отозвалась Асеева. — Поведаю…

Молодой, не по-хорошему ретивый следователь Ощурков опрашивает Петра Николаевича в рамках уголовного дела по убийству Радецкого.

Московцев чувствует себя, мягко говоря, паршиво — у него разбито лицо, под глазом красуется здоровенный бланш. По этой причине в процессе беседы он постоянно прикладывается к бутылочке с минералкой. Одновременно и пьет, и «охлаждает» синяк.

Здесь же в качестве адвоката присутствует и Яна Викторовна. В данный момент она строго смотрит на Ощуркова и на «полувзводе» пытается «разжевать» ранее неоднократно говоренное.

— А мой клиент этого не отрицает. В день, точнее — вечером дня убийства он действительно посещал покойного Радецкого.

— А ваш клиент что, так сильно ударился, что не в состоянии самостоятельно отвечать на вопросы?

— Я в состоянии. Отвечать, — закипает Московцев. — Только смею вам напомнить, что я — не ударился. Меня — ударили. И весьма чувствительно.

— Ну-ну!

— Не «ну-ну», а факт нападения должен быть в обязательном порядке отмечен в протоколе! И потрудитесь запросить копию справки из травмпункта № 15,— напоминает Асеева.

— Не беспокойтесь: и занесем, и запросим. Так в котором часу, Петр Николаевич, вы приехали к Радецкому?

— Около восьми вечера.

— Это точно? Не позднее?

— Молодой человек! Я занимаюсь бизнесом в европейских странах, где не принято опаздывать на встречи. Так что, если мне было назначено на 20:00, будьте уверены — в восемь я был у Радецкого.

— Допустим. А с какой целью Радецкий назначил вам эту встречу?

Вопрос следователя Московцеву явно неприятен. Он берет долгую паузу, мысленно проговаривает «удобоваримый» ответ и нехотя поясняет:

— Я… э-э-э-э… отдал на реализацию Радецкому свою картину. И в тот вечер приехал за деньгами.

— Вы что — художник?

— Я — коллекционер. И в данном случае «свою» подразумевает, что картина была из моей коллекции.

— И что это была за картина?

— Ван Хальс, морской пейзаж. Между прочим, вторая половина девятнадцатого века!

— И что же? Отдал вам Радецкий деньги?

— Нет. Не отдал.

— Зачем же тогда он вас пригласил?

— Мы обговорили условия оплаты, и Радецкий выдал мне расписку. Но я сказал, что сумма слишком серьезная для простого клочка бумаги, и настоял, что в ближайшее время к нему подъедет нотариус и оформит всё надлежащим образом.

— И сколь серьезной была сумма? Я к тому, что из квартиры похищено не менее двадцати тысяч долларов США. Мне кажется, этих денег вполне достаточно, чтобы оплатить не один, а сразу несколько морских пейзажей?

— Сразу видно, молодой человек, что вы — не специалист. Мой Ван Хальс стоит восемьдесят тысяч. Евро!

— Ого! Вы позволите взглянуть? На «простой клочок»?

В диалог вынужденно вклинивается Асеева.

— Мой клиент уже давал показания, что по возвращении домой его избили и ограбили: забрали расписку и мобильный телефон.

— Даже так? Что ж это, Петр Николаевич, у вас при себе никакой наличности не имелось?

— По какой-то причине мое портмоне грабителя не заинтересовало, — мрачно отзывается Московцев.

И этим объяснением вызывает у следователя саркастическую ухмылочку:

— До чего ж у нас избирательный грабитель пошел! Деньги, понимаешь, не взял, но вот клочком бумаги — не побрезговал. К слову, Петр Николаевич, никакой картины с морским пейзажем в квартире Радецкого мы не обнаружили…

— Если честно, после той беседы у меня остался неприятный осадок, — довершила свой рассказ Яна Викторовна и, устав от монолога, откинулась в кресле. От чего ее и без того «выдающиеся» соски «выдались» еще отчетливее.

Реакция на сие женское телодвижение последовала мгновенная: в глазах у двоих мужчин рефлекторно зажглись огоньки плотоядного интереса, а в глазах у мужчины третьего — тоже огоньки, но только нервического, собственнического происхождения.

— А в каком смысле «неприятный»? — первым отогнал от себя визуальный морок Петрухин. Вспомнив, что отныне его дожидается дома грудь размером поболее.

— У меня сложилось впечатление, что в отношении Московцева этот следак всё давно решил и настоящий опрос проводил сугубо формально, для галочки.

— Вот только поделиться подобными ощущениями со мной ты так и не удосужилась?

— Так у Московцева и в самом деле была картина этого… как его? Хальса? — поспешил на выручку любимой Леонид.

— Была, — кивнул Брюнет. — Петюня рассказывал, что в России всего три Ван Хальса: один в Эрмитаже, один — в частной коллекции, в Москве и еще один — у него. Он так пёрся от осознания сего факта, что я решительно не понимаю — на хрена понадобилось продавать картину?

— Так, может, он и в самом деле её того… не продавал? — предположил Купцов, вызвав предсказуемую реакцию босса:

— Хочешь сказать, — скривил губы Брюнет, — что Петька в натуре антиквара замочил?

— Ну, не то чтобы замочил. Просто мне кажется, что Московцев далеко не всё рассказал.

— Вот и выясните, чего он там не договорил. С этого момента от прочей работы я вас освобождаю. Сейчас главное — разобраться с нашим скандинавом, хрен ему между…

— А что ты подразумеваешь под глаголом «разобраться»? — уточнил Петрухин.

— Задача минимум — выяснить все детали и понять, чем для нас эта нездоровая канитель обернуться может? Потому, не надо быть семи пядей во лбу аналитиком, чтобы увязать последние скандинавские темы Петюни с нашими последними проектами. Я уже молчу за трубный кипеж в Смольном.

— Что за кипеж? — насторожилась Асеева.

— Потом, — отмахнулся неосторожно сболтнувший лишнее Брюнет. — Там пока еще все очень неопределенно… А возвращаясь к Московцеву, задача максимум: вытащить мудака из узилища. Хотя бы на подписку. Всё, работайте. А я поехал на встречу к «ново-», он же «пере-» избранному депутату Омельчуку. Осчастливившему наш городок очередным посещением.

— Ты сам напросился на визит, или?

— Или, — мрачно ответил Виктор Альбертович. — И, по правде сказать, это меня малость напрягает.

— В смысле?

— Ежели еще и Антон от нас открестится, как только что поступила крыса в чине старшего офицера, — пиши край… Э-эх, Микита-Микита, дружок круглосуточный, хрен тебе между… Рыцарь, блин, плаща и дрища…

Судя по нездоровому блеску глаз, всего за полтора часа девушка успела всё: и заполучить наркотик, и, попользовавшись оным, временно приобрести некоторую живость в членах.

Засим, вернувшись домой и застав Коптева спящим, Джули осторожно, буквально на цыпочках, прошла к лежавшей на полу коптевской сумке, потянула молнию и, пошарив во внутренностях, нащупала манящие купюры…

— Положи на место!

Джули вздрогнула и испуганно обернулась:

— Серенький! Я… я ничего такого… Я… просто хотела поднять. Сумку. Смотрю, валяется на полу. А пол грязный…

— Так возьми — и помой пол. А то, и в самом деле — срач, как в… Ладно. Телефон принесла?

— Да. И симку тоже, прямо у Искандера купила. Сказал, что она — левая и ей можно свободно пользоваться.

— Хорошо. Сдачу можешь оставить себе.

— Да какая сдача? Там почти в ноль вышло, — соврала Джули.

Коптев достал из сумки шариковую ручку и, не сумев отыскать в комнате ни единого клочка бумаги, написал семь цифр прямо на обоях: