Бережнов докурил папиросу и устало сказал:
— А теперь вот печень донимает, знобит. Застудил ее тогда. Спасибо трофейной овчине!
— А в эту войну? — выждав, напомнил Кочергин. — Вы не в Белоруссии ее начинали?
— Нет, не в Белоруссии, — не сразу ответил подполковник. — Ты чего не куришь, Кочергин, или отвык от наших?
— Спасибо, товарищ подполковник! — замялся лейтенант, удивленный неожиданным «ты». — Мало курю, повременю.
— Ну как знаешь, — тряхнул спичечный коробок Бережнов, вынимая из пачки новую папиросу. — В эту войну тоже много чего вспомнить можно… Я начинал в Ленинграде. На Кировском тяжелые танки для двух полков сорок пятой дивизии генерала Соломатина получал, но обратно к нему не успел. Блокада! Затем бои, бои. Струги Красные, Серебрянка, Луга и так до тридцатого августа, когда в своем танке был тяжело ранен и контужен под станцией Поги…
Лейтенанта вдруг удивило, что командир полка, отозвав его из леса по какому-то необычному делу, что-то долго ничем не обмолвился по этому поводу. Но не напоминать же ему? А подполковник перебирал скрещенными на столе толстыми пальцами с короткими, широкими ногтями. Молчал.
— Да у тебя и спичек нет! — постучал он вдруг пустым коробком по столу. — Где ж мои, черт их побери, запропастились? А, вот. — И вытащил спички из-под обшлага полушубка.
— А потом что? — невольно поторопил Кочергин.
— Тогда меня бог уберег, в госпитале очнулся. Не сразу туда попал, но подлатали медики. В госпиталях нашего брата-танкиста и не сыщешь. Горим по большей части, а то взрываемся! В крематориях, считай, воюем!..
Кочергину с этими словами Бережнова представился столб огня над горящим танком, и, вслушиваясь в отдаленное погромыхивание, он, бесцельно сняв и протерев очки, судорожно сглотнув, подумал, что в лесу еще не один танк пропадет так понапрасну.
— Да, Поги!.. Мои ребята тогда двумя кавэ рельсы с путей на попа подняли и на подбитый танк во рву, как на опору моста, шпалами вверх бросили, — продолжал подполковник. — По тому «мосту» и прорвались. Жарко пришлось, но прорвались!.. Долечиваться в Москву перевелся. Семья у меня там, — пряча глаза, пояснил он, — два парня-подростка, жена… Э-эх! Как вспомню, с чего начинал… Из самых что ни на есть бедняков я, Кочергин. У родного деда сколько лет батрачил, пока не призвали. Красная Армия меня растила. А дела, знаешь, какие вершили? Не всем повезло в академию выбиться. Опыт — мой учитель!.. — Бережнов без интереса, скучно посмотрел за спину Кочергина в окно автобуса на безрадостное, будто сумеречное полуденное зимнее небо и, показалось, оглянулся на прожитое.
— Спросишь, потом что? — вдруг улыбнулся он. — Потом наша бригада была брошена на уничтожение Демьянской группировки немцев. Тяжелые были бои. Неудачные. Может, читал? Однако все эти репортажи как костер днем. Никакого впечатления. Раздолбала нас тогда авиация. От нее потерь всегда больше всего. Она — главный козырь всех наступательных операций! Не получилось у нас уничтожение…
— Демьянский выступ? О нем в марте вроде в газетах писали? А что…
— Погоди, погоди! — отстраняюще повел рукой Бережнов.
С улицы послышался шум многих автомобильных моторов. Уловив удивленно-пристальный взгляд медленно встававшего подполковника, лейтенант вскочил, круто повернувшись к окну. Он успел заметить мелькнувшие и скрывшиеся за углом избы два «виллиса», полных солдат в белых полушубках.
— Что-то рановато! — мельком взглянув на часы, начал быстро выбираться из-за стола Бережнов. — В пятнадцать пожаловать собирались, а сейчас и тринадцати нет! И не предупредил Ибрагимов…
Спрыгнув следом за Бережновым со ступени автобуса, Кочергин издали увидел Бубнова, со всех ног бежавшего навстречу.
— Начальство из корпуса и фронта! — кричал он. — Ищут вас, товарищ комполка!
Бережнов, не замедляя бега трусцой, молча махнул рукой и, ловко сбросив трофейный реглан, полуобернувшись, сунул его Кочергину.
— Вот хрен! — ругнулся он. — Даже не встретил их как положено, — и поправил на бегу резким движением кобуру, проверяя заправку гимнастерки ребром ладони за поясом: — Хоть бы шифровку дал Иван Михайлович…
Добежав до угла избы, Кочергин задержался за врубкой венцов, у плетня. У входа в избу стояли три «виллиса» и две «эмки». Сначала ему бросилась в глаза белизна новеньких полушубков автоматчиков охраны, толпившихся возле автомашин. Солдаты раскуривали цигарки, зажав под мышкой или перекинув через плечо свои ГШШ. Чуть поодаль, на фоне улицы, глаз, утомленный однообразием зимнего военного колорита, в котором примелькался натуральный коричнево-серый шинельный цвет, радовала чинная группа гостей, светившаяся сизоватым, выцвеченным шинельным сукном из белого мериноса с лоском касторовой отделки. Головы некоторых командиров украшали светлые смушковые папахи, из них три алели верхами. Особенно сверкала маковым цветом одна, может быть, потому, что ее владелец был меньше других ростом и, несмотря на полноту, очень подвижен.
Прикрываясь солдатами охраны, лейтенант быстро обежал угол и с ходу влетел в сенцы. Толкнув дверь, он чуть не разбил лоб ординарцу, который едва успел отскочить. Неплотно прикрытая дверь позволяла ему видеть и слышать все происходящее возле избы. Сунув ему реглан, лейтенант потребовал шинель подполковника. Ординарец ринулся за ней в избу и тут же появился снова с шинелью в руках. Дверь в спешке он оставил приоткрытой, и просвет тотчас заполнил окутанный паром низенький силуэт, в котором лейтенант не вдруг узнал Софью Григорьевну. Она, может быть, предположив, что за шинелью зашел ее владелец, выглянула в этот неранний час с неприбранными, распущенными волосами, в шинели, наспех накинутой поверх какой-то длинной белой рубахи, вроде бы мужской, в шлепанцах на босу ногу. Удивленный Кочергин не успел поздороваться, как она поспешно захлопнула дверь. Схватив шинель, лейтенант на мгновение замешкался: его новенькая, свердловского портного, комсоставская шинель осталась в автобусе, а показаться в ватнике он не решился. Однако терять время было нельзя, и, выскочив вон, он, пригибаясь, постарался незамеченным поближе подойти к «эмкам», чтобы под предлогом шинели не пропустить ни звука из разговора прибывшего начальства. Это ему удалось, несмотря на косые взгляды солдат в полушубках… Маленький, живой генерал-лейтенант с красными петлицами вдруг показался Кочергину до удивления знакомым. Однако он был совершенно уверен, что раньше никогда генерала не видел, разве что его портреты. Рядом стояли Вольский и высокий, плотный генерал-полковник с черными петлицами.
Было неожиданно видеть здесь, чуть ли не на переднем крае, генерала-танкиста в таком высоком звании и трудно представить, кто же он.
— Так вот он каков, твой Бережнов! — обращаясь к Вольскому, щедро улыбался маленький, нос гвоздиком, генерал-лейтенант. — Ишь жених, зимой голый бегает… Или только из танка выскочил?
— Танкисты — народ горячий, товарищ член Военного Совета, — отшучивался Вольский. — Командиру полка иначе нельзя, он пример показывает!
— Ну ты все ж надень шинель, Бережнов, — в тон ему ответил генерал-полковник, скользнув взглядом по Кочергину, протянувшему подполковнику шинель. — Не томи ординарца! Иначе нам снимать шинели придется, а мне, признаться, нежарко!
— Есть надеть шинель! — по-уставному повернулся Бережнов, но тут же, сделав полный круг снова, приложил руку к ушанке. — Зайдемте в избу… товарищи!..
Он, наверное, счел, что Софьи Григорьевны дома давно уже нет.
— Благодарю! — поднял руку в серой лайковой перчатке генерал-полковник. — В другой раз непременно, а сейчас поскорей одевайся и поедем смотреть работу твоих ремонтников. Проверим, как выполняется приказ по бронетанковым и механизированным войскам фронта… Времени мало. Вот товарищ Пошкус, — взглянул он на стоявшего поблизости стройного, горбоносого полковника. — Иные, не менее важные дела, вам готовит! Так что поторопимся! Так, Василий Тимофеевич? — перевел он взгляд на Вольского.
