Кирилл замолчал, обдумывая аргументы. Петр Андреевич долил чайник из канистры и спросил:

– Чай еще будет кто-нибудь? Давайте по последней, нам сменяться уже скоро.

– Чай – это дело! Давай, – одобрил Андрей, оживились и остальные.

Чайник закипел. Петр Андреевич налил желающим еще по одной и попросил:

– Вы это… Не надо о черных. В прошлый раз вот так сидели, говорили о них, они и приползли. И ребята мне рассказывали: у них так же выходило. Это, может, и совпадения, я не суеверный, а вдруг – нет? Вдруг они чувствуют? Уже почти смена наша кончилась, зачем нам эта чертовщина в последний момент?

– Да уж… Не стоит, наверное, – поддержал его Артем.

– Да ладно, парень, не дрейфь! Прорвемся! – попытался подбодрить Артема Андрей, но вышло не очень убедительно.

От одной мысли о черных по телу шла неприятная дрожь даже у Андрея, хотя он и старался этого не показывать. Людей он не боялся никаких: ни бандитов, не анархистов-головорезов, ни бойцов Красной Армии. А вот нежить всякая отвращала его, и не то чтобы он ее боялся, но думать о ней спокойно, как думал он о любой опасности, связанной с людьми, не мог.

Все умолкли. Тяжелая, давящая тишина обволокла людей, сгрудившихся у костра. Только чуть слышно было, как потрескивают в костре корявые поленья, да издалека, с севера, из туннеля долетало иногда глухое утробное урчание, как будто московский метрополитен был гигантским кишечником неизвестного чудовища. И от этих звуков становилось совсем жутко.

Артему в голову опять полезла всякая дрянь. Черные… Проклятые нелюди в его дежурства попадались только один раз, но испугался он тогда здорово, да и как не испугаться…

Вот сидишь ты в дозоре. Греешься у костра. И вдруг слышишь: из туннеля, откуда-то из глубины, раздается мерный глухой стук – сначала в отдалении, тихо, а потом все ближе и громче… И вдруг рвет слух страшный, кладбищенский вой, совсем уже невдалеке… Переполох! Все вскакивают, мешки с песком, ящики, на которых сидели, наваливают в заграждение, наскоро, чтобы было где укрыться, и старший изо всех сил кричит, не жалея связок: «Тревога!»

Со станции спешит на подмогу резерв, на трехсотом метре расчехляют пулемет, а здесь, где придется принять на себя основной удар, люди бросаются наземь, за мешки, наводят на жерло туннеля автоматы, целятся… Наконец, дождавшись, пока упыри подойдут совсем близко, зажигают прожектор – и в его луче становятся видны странные, бредовые силуэты. Нагие, с черной лоснящейся кожей, с огромными глазами и провалами ртов… Мерно шагающие вперед, на укрепления, на людей, на смерть, в полный рост, не сгибаясь, все ближе и ближе… Три… Пять… Восемь тварей… И самый первый вдруг задирает голову и испускает заупокойный вой.

Дрожь по коже, хочется вскочить и бежать, бросить автомат, бросить товарищей, все к чертям бросить и бежать… Прожектор направлен в морды кошмарных созданий, чтобы ярким светом хлестнуть их по зрачкам, но видно, что они даже не жмурятся, не прикрываются руками, а широко открытыми глазами смотрят на прожектор и размеренно продолжают идти вперед, вперед… Да и есть ли у них зрачки?

И тут, наконец, подбегают с трехсотого, с пулеметом, залегают рядом, летят команды… Все готово… Гремит долгожданное «Огонь!». Разом начинают стучать несколько автоматов, громыхает пулемет. Но черные не останавливаются, не пригибаются, они в полный рост, не сбиваясь с шага, так же мерно и спокойно шагают вперед. В свете прожектора видно, как пули терзают лоснящиеся тела, как толкают их назад, они падают, но тут же поднимаются, выпрямляются и идут дальше. И снова, хрипло на этот раз, потому что горло уже пробито, раздается жуткий вой. Пройдет еще несколько минут, пока стальной шквал сломит наконец это нечеловеческое бессмысленное упорство. И потом, когда все упыри уже будут валяться, бездыханные и недвижимые, издалека, метров с пяти, их еще будут достреливать контрольными в голову. И даже когда все будет кончено, когда трупы уже скинут в шахту, перед глазами еще долго будет стоять та самая жуткая картина – как впиваются в черные тела пули и жжет широко открытые глаза прожектор, но они все так же размеренно идут вперед…

Артема передернуло при этой мысли. Да уж, лучше про них не болтать, подумал он. Так, на всякий случай.

– Эй, Андреич! Собирайтесь! Мы идем уже! – закричали им с юга, из темноты. – Ваша смена кончилась!

Люди у костра зашевелились, сбрасывая оцепенение, вставая, потягиваясь, надевая рюкзаки и оружие, причем Андрей захватил с собой и подобранного щенка. Петр Андреевич и Артем возвращались на станцию, а Андрей со своими людьми – к себе на трехсотый: их дежурство еще не было завершено.

Подошли сменщики, обменялись рукопожатиями, выяснили, не было ли чего странного, особенного, пожелали отдохнуть как следует и уселись поближе к огню, продолжая свой разговор, начатый раньше.

Когда все двинулись по туннелю на юг, к станции, Петр Андреевич горячо о чем-то заговорил с Андреем, видно вернувшись к одному из их вечных споров, а бритый здоровяк, расспрашивавший про рацион черных, отстал от них, поравнявшись с Артемом, и пристроился так, чтобы идти с ним в ногу.

– Так ты что же, Сухого знаешь? – спросил он Артема глухим, низким голосом, не глядя ему в глаза.

– Дядю Сашу? Ну да! Он мой отчим. Я и живу с ним вместе, – ответил честно Артем.

– Надо же… Отчим. Ничего не знаю такого… – пробормотал бритый.

– А вас как зовут? – решился Артем, рассудив, что если человек расспрашивает про родственника, то это дает и ему право задать встречный вопрос.

– Меня? Зовут? – удивленно переспросил бритый. – А тебе зачем?

– Ну, я передам дяде Саше… Сухому, что вы про него спрашивали.

– Ах, вот для чего… Хантер… Скажи, Хантер интересовался. Охотник. Привет ему.

– Хантер? Это ведь не имя. Это что, фамилия ваша? Или прозвище? – допытывался Артем.

– Фамилия? Хм… – Хантер усмехнулся. – А что? Вполне… Нет, парень, это не фамилия. Это, как тебе сказать… Профессия. А твое имя как?

– Артем.

– Вот и хорошо. Будем знакомы. Мы наше знакомство, наверное, еще продолжим. И довольно скоро. Будь здоров!

Подмигнув Артему на прощание, он остался на трехсотом метре вместе с Андреем.

Идти было совсем немного, издалека уже слышался оживленный шум станции. Петр Андреевич, шагавший рядом с Артемом, спросил у него озабоченно:

– Слушай, Артем, а что это за мужик вообще? Что он там тебе говорил?

– Странный какой-то… Про дядю Сашу спрашивал. Знакомый его, что ли? А вы не знаете его?

– Да вроде не знаю… Он только на пару дней к нам на станцию, по каким-то делам, кажется, Андрей с ним вроде бы как знаком, вот он и напросился с ним в дозор. Черт знает, зачем ему это понадобилось. Какая-то у него физиономия знакомая…

– Да. Такую внешность забыть нелегко, наверное, – предположил Артем.

– Вот-вот. Где же я его видел? Как его зовут, не знаешь? – поинтересовался Петр Андреевич.

– Хантер. Так и сказал – Хантер. Попробуй пойми, что это такое.

– Хантер? Нерусская какая-то фамилия… – нахмурился Петр Андреевич.

Вдали уже показалось красное зарево: на ВДНХ, как и на большинстве станций, обычное освещение не действовало, и вот уже третий десяток лет люди жили в багровом аварийном свете. Только в «личных апартаментах» – палатках, комнатах – изредка светились нормальные электролампочки. И только несколько самых богатых станций метро были озарены светом настоящих ртутных ламп. О них слагались легенды, и провинциалы с крайних, забытых богом полустанков, бывало, годами лелеяли мечту добраться туда и посмотреть на это чудо.

На выходе из туннеля они сдали в караулку оружие, расписались, и Петр Андреевич, пожимая Артему на прощание руку, сказал:

– Давай-ка на боковую! Я сам еле на ногах держусь, а ты, наверное, вообще стоя спишь. И Сухому – пламенный привет. Пусть в гости заходит.

Артем попрощался и, чувствуя, как навалилась вдруг усталость, побрел к себе «на квартиру».