Отойдя подальше от паука, я заметил тускло мерцавшее радужное пятно вытянутой формы. Это было чудовище, похожее на сверчка или кузнечика, но размерами с крупную ворону. Заря в неурочный час разбудила это фантастическое существо, и оно громко и недовольно скрипело челюстями. Другое такое же создание, но в тусклом монашьем одеянии, издавало жалобный скребущий звук.

Две меганейры-стрекозы, треща полуметровыми крыльями, кинулись на третью и жадно растерзали ее. Затаив дыхание, в немом изумлении я наблюдал за молниеносными перипетиями разыгравшейся воздушной драмы: не успели изломанные слюдяные крылья опуститься вниз, как сине-зеленые красавицы, покончив с ужином и подругой, взмыли к небу и, сверкнув на миг роскошной россыпью огней, скрылись в перистых султанах папоротников.

Я продолжал свой путь, а кругом шныряли полуметровые тараканы, и в затяжных прыжках проносились гигантские блохи.

Отсветы вулкана по-прежнему танцевали в небе и опаляли облака, озаряя местность неверным мигающим светом. Подо мной чмокала и хлюпала трясина, и не раз мне приходилось балансировать на одной ноге, пока глаза, утомленные багровым светом, различали очередную шаткую опору. Мягкие, пушистые кочки и полузатонувшие и наполовину истлевшие стволы лесных исполинов усеивали дно леса. Под корой и в дуплах, в гниющей дресве — всюду, покрывая землю, копошились бледно-зеленые, полупрозрачные скорпионы и многоножки, во много раз превосходившие размерами тропических сколопендр…

Я шел, увязая в скользкой мякоти кочек, тыча перед собой обломком каламитовой палки. Вдруг одна из кочек, едва я ступил на нее, сдвинулась с места и поплыла, издавая глухие булькающие звуки, а я, провалившись по колено в воду, растерянно следил за ней.

Я, конечно, отлично знал, что каменноугольный период — это «рай» амфибий и что в каждой лесной прогалине их должно быть несметное количество. И все же столкновение носом к носу с трехметровым чудовищем, плоским, с широкой мордой в треть длины туловища и с пастью, усаженной по краям и на нёбе крокодильими зубами, застигло меня врасплох. Животное широко распахнуло вместительную пасть с мясистым розовым языком и, приподняв голову, как это свойственно крокодилам, побежало ко мне.

Слабые коротенькие лапки этой каменноугольной химеры явно не соответствовали своему назначению. Нелепое толстобрюхое существо, стегоцефал, так откровенно жаждавший контакта с человеком, на каждом шагу тыкался мордой в болотную жижу, но это не смущало его.

Меня охватило бешенство: тупая, жадная безмозглая тварь, едва ушедшая в развитии от примитивных рыб, возымела намерение закусить мною. Я крепко сжал в руке каламитовую палку.

Тут он набросился на меня. Я увернулся и изо всех сил треснул его палкой по спине. Стегоцефал только ухнул, неуклюже повернулся и напал снова. Тогда я стал колотить его по чему попало, пока случайно не повредил ему глаз. Он завертелся от боли, хватая зубами стволы растений и перемалывая их в щепы. Так я и оставил его беснующимся, вертящимся по кругу — чудовищную зубастую лягушку с коротким толстым хвостом и уродливыми маленькими лапами. Скоро его скрыли от меня деревья, и только злобное уханье и бульканье еще долго преследовало меня.

Вдруг я увидел сразу трех дипловертебронов. Эти существа не превышали двух третей метра. Они безмятежно нежились над водой на большой коряге упавшего каламита и смотрели на меня сонными глазами. Их короткие хвосты свисали в воду, и, если бы светило солнце, можно было бы подумать, что они специально приползли сюда принять солнечные ванны. У самой воды в развилке корней гигантского лепидодендрона неподвижно лежало животное, похожее и на рыбу и на земноводное. Его тело было толстым и плоским, с крохотными лапками. Я не без труда узнал в нем эогиринуса. Передние лапы были хорошо видны, но задней половины туловища не было совсем, она точно была отрублена топором. Эогиринус был бездыханен, с впавшими мутными глазами. А между тем эта тварь даже для земноводного имела внушительные размеры — свыше четырех с половиной метров, и справиться с ним мог только еще более крупный хищник.

Я не стал задерживаться возле жертвы богатырского аппетита и, повернувшись, едва не попал в предусмотрительно открытую пасть эриопса. Полутораметровый панцирноголовый гад с короткими толстенькими ножками являлся образцом бесчисленных живых капканов, усеивавших все леса на планете и подстерегавших свой обед в молчании и неподвижности.

Стоило только поискать, и я мог бы обнаружить их сотни на каждом квадратном километре. Задумчиво неподвижные, с устремленным в поднебесье взглядом они с бесконечным терпением ждали, когда случаю будет угодно накормить их. Даже наши современные крокодилы, прекрасные образцы невозмутимости, могли бы позавидовать выдержке стегоцефалов каменноугольного периода. Их иногда называют также лабиринтодонтами, что означает «лабиринтозубые», поскольку на разрезе зубы этих земноводных имеют сложный запутанный рисунок лабиринта.

Происшествие со стегоцефалом заставило меня насторожиться. Я понимал, что если пасть одного из них захлопнется у меня на ноге — это грозит большими неприятностями: сила их гигантских челюстей — это сила мощной пружины медвежьего капкана, а может быть, и еще больше. Вереница острых зубов, обрамляющих пасть, или раздробит мне кости, или чулком снимет с них мускулы… А в здешнем климате даже легкая царапина в несколько часов превратится в гноящуюся рану.

Исполненная неподвижности задумчивость стегоцефалов навела меня на мысль: всегда ли они сознают, когда что-либо попадает им в пасть. Мне пришлось видеть, с какой неуловимой стремительностью захлопывалась пасть стегоцефалов. Это происходило словно автоматически, без участия их «сознания», и мечтательное выражение так и не исчезало с их морд.

Я немного сбился с пути и в поисках машины вышел к болоту, уходившему на сотни метров в темную глубину леса из полузатопленных сигиллярий.

Здесь я был свидетелем картины, какую никому и никогда еще не приходилось наблюдать. Я оказался в настоящем «раю амфибий». Болото кишело ими. Поваленные стволы создавали нечто вроде помостов, на которых, словно мухи, сидели амфибии. Одни из них неподвижными, ярко размалеванными чучелами высовывались из воды, и только ритмичная пульсация горлового мешка говорила о том, что это живые существа. Другие с характерной для амфибий и рептилий внезапной сменой покоя и стремительного движения то быстро семенили, загребая лапами по полусгнившим бревнам, то застывали, будто примеряясь для следующего броска. Разноголосые булькающие и похожие на мычание звуки не умолкали на этом «амфибном курорте».

Я вернулся к Машине времени. Она вся была изукрашена брызгами тины и грязными следами четырехпалых лап.

На востоке, разгоняя полумрак, в побледневших скачущих бликах пламени извергающегося вулкана всходило солнце. С чувством облегчения, весь в грязи, перепачканный и промокший, я взобрался на Машину и без сил упал в кресло… Только через час я смог взяться за рычаги и продолжать свое путешествие.

В каменноугольном периоде климат Земли был жаркий и влажный — парниковый. Плоские берега материков были заболоченными и низменными. На них поднимались гигантские леса, почти затопленные пресными и морскими водами. Эти сумрачные пышные леса представляли как бы промежуточную среду между водой и сушей.

Именно такая среда могла взрастить громадных родичей теперешней лягушки, древнейших амфибий-стегоцефалов. Мы уже знаем, что эти существа прибегали к пассивному способу питания. Они подстерегали добычу, лежа в болотах с распахнутыми пастями, — настоящие живые капканы с огромными челюстями, покрытыми по краям рядами мелких зубов, и с редкими, но крупными колющими зубами на нёбе.