– Я молчу! – угрожающе возгласил пьяный.

– Но ведь человека, наверное, можно усовершенствовать, – заикнулся я.

– Усовершенствовать? Меня душит смех! Да это все равно что усовершенствовать паровозы – вместо того чтобы заменять их тепловозами или электровозами. Порочен сам физический принцип, заложенный в человеке: ионные реакции в растворах, процесс обмена веществ. Ты оглядись, – он широко повел рукой по залу, – все силы отнимает у людей проклятый процесс!

Я огляделся. За сдвинутыми столиками пирующие размашисто целовали новоиспеченного кандидата: лысого юношу, изможденного трудами и волнениями. Рядом сияла жена. По соседству с ними чинно питались двенадцать интуристов. Дым и галдеж стояли над столиками. На эстраде саксофонист, непристойно скособочившись и выпятив живот, вел соло с вариациями; под сурдину синкопировали трубы, неистовствовал ударник – оркестр исполнял стилизованную под твист „Из-за острова на стрежень…“. Возле эстрады, не сходя с места, волновались всеми частями тела пары. „Я молчу!“ – возглашал наш сосед, уставясь в пустой графин.

– Собственно, единственное достоинство человека – универсальность, – снисходительно заметил Иванов. – Он хоть плохо, но многое может делать. Но универсальность – продукт сложности, а сложность – фактор количественный. Научимся делать электронно-ионными пучками машины сложностью в десятки миллиардов элементов – и все. Песенка людей спета.

– Как это спета? – тревожно спросила Лена.

– Никаких ужасов не произойдет, не надо пугаться. Просто тихо, благопристойно и незаметно наступит ситуация, когда машины смогут обойтись без людей. Конечно, машины, уважая память своих создателей, будут благосклонны и ко всем прочим. Будут удовлетворять их нехитрые запросы по части обмена веществ. Большинство людей это, наверное, устроит – они в своей неистребимой самовлюбленности даже будут считать, что машины служат им. А для машин это будет что-то вроде второстепенного безусловного рефлекса, наследственной привычки. А возможно, и не останется у машин таких привычек: ведь основа машины – рациональность… Зачем им это надо?

– Между прочим, рациональные машины сейчас служат нам! – горячо перебила его Лена. – Они удовлетворяют наши потребности, разве нет?

Я помалкивал. Валерка засмеялся:

– А это как смотреть, Леночка! У машин не меньше оснований считать, что люди удовлетворяют их потребности. Если бы я был, скажем, электронной машиной „Урал-четыре“, то не имел бы к людям никаких претензий: живешь в светлой комнате с кондиционированием, постоянным и переменным током – эквивалент горячей и холодной воды, так сказать. Да еще прислуга в белых халатах суетится вокруг каждого твоего каприза, в газетах о тебе пишут. А работа не пыльная: переключай себе токи, пропускай импульсы… Чем не жизнь!

– Я молчу! – в последний раз произнес сосед, потом распрямился и заголосил на весь зал: – Укуси миня за талию, укуси миня за грудь! Укуси, пока я голая, укуси за што-нибудь!..

К нему тотчас бросились метрдотель и дружинники.

– Ну и что, если я пьяный! – скандалил дядя, когда его под руки волокли к выходу. – Я на свои пью, на заработанные. Воровать – тоже работа…

– Вот он, предмет ваших забот, во всей красе! – скривил тонкие губы Валерка. – Достойный потомок того тунеядца, что кричал на подпитии: „Человек – это звучит гордо!“ Уже не звучит… Ну так как, Валька? – повернулся он ко мне. – Перебирайся, включайся в тему, тогда и от тебя в будущем что-то останется. Разумные машины-заводы, деятельные и всесильные электронные мозги – и в них твои идеи, твое творчество, лучшее, что в нас есть… чувствуешь? Человек-творец – это пока еще звучит гордо. И это лучшее останется и будет развиваться даже тогда, когда малограмотная баба Природа окончательно опростоволосится со своим „гомо сапиенс“!

– Но ведь это страшно – что вы говорите! – возмущенно сказала Ленка. – Вы… как робот! Вы просто не любите людей!

Иванов взглянул на нее мягко и покровительственно:

– Мы ведь не спорим, Лена. Я просто объясняю вам, что к чему.

Это уже было слишком. Ленка психанула и замолчала. Я тоже ничего не ответил. Молчание становилось неловким. Я позвал официанта, расплатился. Мы вышли на проспект Маркса, на самый „днепровский Бродвей“. Гуляющие дефилировали.

Вдруг Валерка больно схватил меня за руку.

– Валька, слышишь? Видишь?!

Сначала я не понял, что надо слышать и видеть. Мимо нас прошли парень с девицей, оба в толстых свитерах и с одинаковыми прическами. У парня на шее джазил транзисторный приемник в желтой перламутровой коробочке, перечерченной силуэтом ракеты. Чистые звуки саксофона и отчетливые синкопы труб самоутверждающе разносились вокруг… Я узнал бы звучание этого транзистора среди сотен марок приемников и радиол, как мать узнает голос своего ребенка в галдеже детсадика. „Малошумящий широкополосный усилитель“, который стоит в нем, – наше с Валеркой изобретение.

– Значит, в серию пустили, – заключил я. – Можно требовать с завода авторские… Эй, юноша, сколько отвалил за транзистор?

– Пятьдесят долларов, – гордо сообщил чувак.

– Вот видишь: пятьдесят долларов, они же сорок пять золотых тугриков. Явная наценка за качество звучания. Радоваться должен!

– Радоваться?! Радуйся сам! Вот ты говоришь: страшное… – (Собственно, ему это говорила Лена, а не я.) – Пусть лучше страшное, чем такое!

М-да… Когда-то мы вникали в квантовую физику, поражались непостижимой двойственности „волны-частицы“ электрона, изучали теорию и технологию полупроводников, осваивали тончайшие приемы лабораторной техники. Полупроводниковые приборы тогда были будущим электроники; о них писали популяризаторы и мечтали инженеры. Многое было в этих мечтаниях – одно сбылось, другое отброшено техникой. Но вот мечты о том, что транзисторы украсят туалеты прыщеватых пижончиков с проспекта, не было.

А как мы с Валеркой бились над проблемой шумов! Дело в том, что электроны распространяются в полупроводниковом кристалле, как частицы краски в воде, – то же хаотичное бестолковое броуново движение. В наушниках или в динамике из-за этого слышится шум, похожий одновременно на шипение патефонной иглы и на отдаленный шорох морского прибоя. Словом, там целая история… У меня это было первое изобретение – и какой торжественной музыкой звучала для меня официальная фраза заявления в Комитет по делам изобретений СССР: „Прилагая при сем нижеперечисленные документы, просим выдать нам авторское свидетельство на изобретение под названием…“!

Ну, хорошо: кто-то там переживал радость познания, горел в творческом поиске, испытывал свою инженерную удачу, а какое дело до этого бедному чуваку? Ему-то от этих радостей ничего не перепало. Вот и остается: отвали кровные тугрики, нажми кнопку, поверни рукоятку – и ходи как дурак с помытой шеей…

Мы проводили Валерку до гостиницы.

– Так как? – спросил он, подавая мне руку.

– Подумать надо, Валер.

– Подумать?! – Ленка гневно смотрела на меня. – Ты еще будешь думать?!

Все-таки невыдержанный она человек. Нет бы промолчать…

Самое занятное, что Валерка даже не спросил, чем я занимаюсь, – настолько очевидно было для него, что в Институте системологии ничего хорошего быть не может и нужно перебираться к нему. Что ж, стоит подумать».

«27 октября. Звонил Иванов:

– Надумал?

– Нет еще.

– Ах эти женщины! Я тебя, конечно, понимаю… Решайся, Валька, вместе работать будем. Я тебе завтра перед отъездом позвоню, лады?

…Если бы тогда, в марте, когда мой комплекс только начал проектировать и строить себя, я остановил опыт и стал анализировать возможные пути развития – все повернулось бы в направлении синтеза микроэлектронных блоков. Потому что это было то, что я понимал. Сейчас я был бы уже впереди Валерки. Работа покатилась бы по другим рельсам – и ни мне, ни кому другому и в голову не пришло бы, что здесь упущен способ синтеза живых организмов.

Но он не упущен, этот способ. Как приятно было усилием инженерной мысли строить в баке эти пластиночки с микросхемами: триггерами, инверторами, дешифраторами! Эта его „Поэма“, если к ней присовокупить мою „машину-матку“, – дело верное. Собственно, „машина-матка“ уже есть его „машина-завод“. И в этом деле я на высоте. Еще не поздно повернуть… И такие работы действительно могут привести к созданию независимого от людей мира (или общества) машин; не роботов, а именно взаимно дополняющих друг друга разнообразных машин. Может быть, это в самом деле естественное продолжение эволюции? Если глядеть со стороны, ничего ужасного: ну, были на Земле белковые (ионно-химические) системы – на их информационной основе развились электронно-кристаллические системы. Эволюция продолжается…