– Ты напрасно так ополчаешься на биологию. В ней содержится то, что нам нужно: знания о жизни, о человеке. Ну, например… – ему очень хотелось меня убедить, это было заметно по его старательности, – знаешь ли ты, что условные рефлексы образуются лишь тогда, когда условный раздражитель предшествует безусловному? Причина предшествует следствию, понимаешь? В нервной системе причинность мира записана полнее, чем в философских учебниках! И в биологии применяют более точные термины, чем бытейские. Ну, как пишут в романах? „От неосознанного ужаса у него расширились зрачки и учащенно забилось сердце“. А чего тут не осознать: симпатикус сработал! Вот, пожалуйста… – он торопливо листал свою зеленую библию, – „…под влиянием импульсов, приходящих по симпатическим нервам, происходит: а) расширение зрачка путем сокращения радиальной мышцы радужной оболочки глаза; б) учащение и усиление сердечных сокращений…“ Это уже ближе к делу, а?

– Спору нет, ближе, но насколько? Тебе не приходит в голову, что если бы биологи достигли серьезных успехов в своем деле, то не мы, а они синтезировали бы человека?

– Но на основе их знаний мы сможем проанализировать человека.

– Проанализировать! – Я вспомнил „стрептоцидовый стриптиз с трепетом…“, свои потуги на грани помешательства, костер из перфолент – и взвился. – Давай! Бросим работу, вызубрим все учебники и рецептурные справочники, освоим массу терминов, приобретем степени и лысины и через тридцать лет вернемся к нашей работе, чтобы расклеить ярлычки! Это креатинфосфат, а это клейковина… сотни миллиардов названий. Я уже пытался анализировать твое возникновение, с меня хватит. Аналитический путь нас черт знает куда заведет.

Словом, мы не договорились. Это был первый случай, когда каждый из нас остался при своем мнении. Я и до сих пор не понимаю, почему он, инженер-системотехник, системолог, электронщик… ну, словом, тот же я, повернул в биологию? У нас есть экспериментальная установка, такую он ни в одной биологической лаборатории не найдет; надо ставить опыты, систематизировать результаты и наблюдения, устанавливать общие закономерности – именно общие, информационные! Биологические по сравнению с ними есть шаг назад. Так все делают. Да только так и можно научиться как следует управлять „машиной-маткой“ – ведь она прежде всего информационная машина.

Споры продолжались и в следующие дни. Мы горячились, наскакивали друг на друга. Каждый приводил доводы в свою пользу.

– Техника должна не копировать природу, а дополнять ее. Мы намереваемся дублировать хороших людей. А если хороший человек хромой? Или руку на фронте потерял? Или здоровье никуда не годится? Ведь обычно ценность человека для общества познается, когда он уже в зрелом, а еще чаще в пожилом возрасте; и здоровьишко не то, и психика утомлена… Что же, нам все это воспроизводить?

– Нет. Надо найти способ исправления изъянов в дублях. Пусть они получаются здоровыми, отлично сложенными, красивыми…

– Ну вот видишь!

– Что „видишь“?

– Да ведь для того, чтобы исправлять дублей, нужна биологическая информация о хорошем сложении, о приличной внешности. Биологическая!

– А это уже непонятно. Если машина без всякой биологической подготовки воспроизводит всего человека, то зачем ей эта информация, когда понадобится воссоздавать части человека? Ведь по биологическим знаниям ни человека, ни руку его не построишь… Чудило, как ты не понимаешь, что нам нельзя вникать во все детали человеческого организма? Нельзя, запутаемся, ведь этих деталей несчитаные миллиарды, и нет даже двух одинаковых! Природа работала не по ГОСТам. Поэтому задача исправления дублей должна быть сведена к настройке „машины-матки“ по внешним интегральным признакам… попросту говоря, к тому, чтобы ручки вертеть!

– Ну, знаешь! – Он разводил руками, отходил в сторону.

Я разводил руками, отходил в другую сторону. Такая обстановка начала действовать на нервы. Мы забрели в логический тупик. Разногласия во взглядах на дальнейшую работу – дело не страшное; в конце концов, можно пробовать и так и эдак, а приговор вынесут результаты. Непостижимо было, что мы не понимаем друг друга! Мы – два информационно одинаковых человека. Есть ли тогда вообще правда на свете?

Я принялся (в ту смену, когда дубль работал в лаборатории) почитывать собранные им биологические опусы. Может, я действительно не вошел во вкус данной науки, иду на поводу у давней, школьных времен, неприязни к ней, а сейчас прочту, проникнусь и буду восторженно бормотать: „Вот это да!“? Не проникся. Спору нет: интересная наука, много поучительных подробностей (но только подробностей!) о работе организма, хороша для общего развития, но не то, что нам надо. Описательная и приблизительная наука – та же география. Что он в ней нашел?

Я инженер – этим все сказано. За десять лет работы в мою психику прочно вошли машины, с ними я чувствую себя уверенно. В машинах все подвластно разуму и рукам, все определенно: да – так „да“, нет – так „нет“. Не как у людей: „Да, но…“ – и далее следует фраза, перечеркивающая „да“. А ведь дубль – это я.

Мы уже избегали этого мучительного спора, работали молча. Может, все образуется, и мы поймем друг друга… Информационная камера была почти готова. Еще день-два, и в нее можно запускать кроликов. И тут случилось то, что рано или поздно должно было случиться: в лаборатории прозвучал телефонный звонок.

И ранее звенели звонки. „Валентин Васильевич, представьте к первому июня акт о списании реактивов, а то закроем для вас склад!“ – из бухгалтерии. „Товарищ Кривошеин, зайдите в первый отдел“, – от Иоганна Иоганновича Кляппа. „Старик, одолжи серебряно-никелевый аккумулятор на недельку!“ – от теплого парня Феди Загребняка. И так далее. Но это был совершенно особый звонок. У дубля, как только он произнес в трубку: „Кривошеин слушает“, лицо сделалось блаженно-глуповатым.

– Да, Ленок, – не заговорил, а заворковал он, – да… Ну что ты, маленькая, нет, конечно… каждый день и каждый час!

Я с плоскогубцами в руках замер возле камеры. У меня на глазах уводили любимую женщину. Любимую! Теперь я это точно понимал. Мне стало жарко. Я сипло кашлянул. Дубль поднял на меня затуманенные негой глаза и осекся. Лицо его стало угрюмым и печальным.

– Одну секунду, Лена… – И он протянул мне трубку. – На. Это, собственно, тебя.

Я схватил трубку и закричал:

– Слушаю, Леночка! Слушаю…

Впрочем, о чем мы с ней говорили, описывать не обязательно. Она, оказывается, уезжала в командировку и только вчера вернулась. Ну, обижалась, конечно, за праздники. Ждала моего звонка…

Когда я положил трубку, дубля в лаборатории не было. У меня тоже пропала охота работать. Я запер флигель и, насвистывая, отправился домой: побриться и переодеться к вечеру.

Дубль укладывал чемодан.

– Далеко?

– В деревню к тетке, в глушь, в Саратов! Во Владивосток, слизывать брызги! Не твое дело.

– Нет, кроме шуток: ты куда? В чем дело?

Он поднял голову, посмотрел на меня исподлобья:

– Ты вправду не понимаешь в чем? Что ж, это закономерно: ты – не я.

– Нет, почему же? Ты – это я, а я – это ты. Такой, во всяком случае, была исходная позиция.

– В том-то и дело, что нет. – Он закурил сигарету, снял с полки книгу. – „Введение в системологию“ я возьму, ты сможешь пользоваться библиотечной… Ты первый, я – второй. Ты родился, рос, развивался, занял какое-то место в жизни. Каждый человек занимает какое-то место в жизни: хорошее ли, плохое – но свое. А у меня нет места – занято! Все занято: от любимой женщины до штатной должности, от тахты до квартиры…

– Да спи, ради бога, на тахте, разве я против?

– Не мели чепуху, разве дело в тахте!

– Слушай, если ты из-за Лены, то… может, поэкспериментируем еще, и… можем же мы себе такое позволить?

– Произвести вторую Лену, искусственную? – Он мрачно усмехнулся. – Чтобы и она тряслась по жизни, как безбилетный пассажир… Награда за жизнь – додумались тоже, идиоты! Первые ученики общества вместо медалей награждаются человеком – таким же, как они, но без места в жизни. Гениальная идея, что и говорить! Я-то еще ладно, как-нибудь устроюсь. А первые ученики – народ балованный, привередливый. Представь, например, дубля Аркадия Аркадьевича: академик А. А. Азаров, но без руководимого института, без оклада, без членства в академии, без машины и квартиры – совсем без ничего, одни личные качества и приятные воспоминания. Каково ему придется? – Он упрятал в чемодан полотенце, зубную щетку и пасту. – Словом, с меня хватит. Я не могу больше вести такую двусмысленную жизнь: опасаться, как бы нас вдвоем не застукали, озираться в столовой, брать у тебя деньги – да, именно у тебя твои деньги! – ревновать тебя к Лене… За какие грехи я должен так маяться? Я человек, а не экспериментальный образец и не дубль кого-то!