Интересно, к кому это больше подходит, к Ксавье Мартону или к его жене? И нельзя ли было охарактеризовать так добрую четверть парижан?

Синдром мстительности… Преследуемые — преследователи…

Речь идет о типичном эмоциональном психозе, нозологическое положение которого вызвало бесконечные дискуссии… Вместе с Крепелином и Капграсом я полагаю, что он не входит в разряд подлинных бредов…

Больной считает себя жертвой несправедливости, которую хочет исправить, и пытается отомстить любой ценой…

Ксавье Мартон? Мадам Мартон?

Он переходил от неврозов к психозам, от психозов к психоневрозам, от истерии к паранойе и, как все люди, которые, заглянув в медицинский словарь, обнаруживают у себя все болезни, в каждой статье находил симптомы, которые были применимы как к тому персонажу, так и к другому.

Время от времени он ворчал, повторяя то или иное слово либо фразу, а мадам Мегрэ бросала на него встревоженные взгляды.

Наконец он поднялся как человек, которому все надоело, бросил книгу на стол и, открыв буфет в столовой, вынул из него графин со сливовкой и наполнил две рюмки с золотой каймой.

Это было протестом здравого смысла против всей этой ученой белиберды, способом снова встать на землю обеими ногами.

Пардон был прав: выискивая аномалии в человеческом поведении и классифицируя их, ученые дошли до того, что уже не знали, что же такое психически здоровый человек.

А сам-то он здоров? После всего прочитанного Мегрэ уже не был в этом полностью уверен.

— Тебе попалось сложное дело? — робко спросила мадам Мегрэ, редко интересовавшаяся работой мужа.

Он только пожал плечами и буркнул:

— История с сумасшедшими! — И, осушив рюмку, добавил: — Пошли спать.

Однако утром следующего дня он зашел к директору за несколько минут до общего доклада, и шеф сразу заметил, что комиссар озабочен.

— Что-то не так, Мегрэ? — спросил он.

Тот попытался рассказать историю двух вчерашних визитов так сжато, как только можно. Первой реакцией большого патрона был удивленный взгляд.

— Не вижу причин для беспокойства. На данный момент у нас нет никаких официальных заявлений…

— Вот именно. Оба рассказали мне свою историю.

Каждая история не очень тревожна. Но, если попытаться их сложить, замечаешь, что они не стыкуются… Кстати, возвращаю вашу книгу…

Он положил том на стол, директор взглянул на название, потом перевел взгляд на комиссара, и удивления в его глазах прибавилось.

— Поймите меня правильно, патрон. И не думайте, что я выдумываю невесть что, начитавшись этой книги. Я не утверждаю, будто один из них полностью сумасшедший. Однако что-то там не так. Не просто же так, без всякой причины, два человека, муж и жена, пришли исповедоваться ко мне, да еще в один день.

Если завтра, через неделю или через месяц мы узнаем, что один из этих двоих мертв, моя совесть будет нечиста…

— Вы верите, что в этой истории возможны трупы?

— Не знаю. Верю и не верю одновременно. Это как бы расследование, поставленное с ног на голову. Обычно сначала мы сталкиваемся с убийством и лишь после его совершения начинаем искать мотивы. На сей раз мы имеем мотивы, но убийство пока не произошло.

— А вам не кажется, что существуют тысячи случаев, когда мотивы не выливаются в убийство?

— Я в этом уверен. Вот только в таких случаях мне эти мотивы не излагают заранее.

Его шеф ненадолго задумался.

— Я начинаю понимать…

— На данном этапе я ничего не могу сделать. Тем более после недавней кампании в прессе о нарушении полицией гражданских прав подозреваемых.

— И что?

— Я пришел к вам с просьбой дать мне разрешение на всякий случай переговорить с прокурором.

— Чтобы он возбудил дело?

— Примерно так. Во всяком случае, чтобы успокоить мою совесть.

— Сомневаюсь в успехе такого демарша.

— Я тоже.

— Ну, раз это вас успокоит, сходите.

— Благодарю вас, шеф.

Мегрэ сказал не совсем то, что собирался сказать. Очевидно, произошло это потому, что ощущения его были слишком сложными и еще неясными. Вчера, в этот самый час, он ничего не слышал о чете Мартонов, а сейчас все его мысли занимали специалист по игрушечным железным дорогам и его элегантная жена, которая, в чем он себе честно признавался, держалась стойко и твердо, когда он пытался сбить ее с толку или смутить.

Из этой семьи он не видел только свояченицу Мартона, трогательную, если верить Жанвье, вдову, но и та занимала его мысли, словно он знал ее всю жизнь.

— Алло! Говорит Мегрэ. Свяжитесь с господином прокурором и спросите его, может ли он уделить мне несколько минут?.. Да, если можно, сегодня утром…

Алло! Да, я подожду…

Прокуратура находилась в том же Дворце правосудия, в тех же зданиях, но совсем в другом мире, где стены украшены лепниной, где говорят приглушенным голосом.

— Немедленно?.. Да… Иду…

Он прошел в стеклянную дверь, разделяющую два мира, встретил по дороге нескольких адвокатов в черных мантиях, заметил перед дверьми без табличек сидящих между конвоирами людей, которых арестовывал несколько недель или месяцев назад. Некоторые радовались тому, что видели его, и здоровались почти фамильярно.

— Прошу секунду подождать. Господин прокурор вас сейчас примет.

Он чувствовал примерно то же, что школьник перед дверью кабинета директора.

— Входите, Мегрэ. Вы хотели меня видеть? Но ведь не произошло ничего нового?..

— Я хотел рассказать вам один случай. Это почти вопрос нравственного выбора…

Он изложил дело очень плохо, еще хуже, чем директору уголовной полиции.

— Если я правильно понимаю, у вас сложилось впечатление, что в ближайшее время произойдет несчастный случай или даже убийство?

— Примерно так.

— Но это впечатление не основывается ни на чем конкретном, если не считать путаных откровений мужчины и объяснений, данных вам чуть позже его женой? Скажите, Мегрэ, сколько психов, полупсихов, маньяков или просто чудиков вы видите каждый год в вашем кабинете?

— Несколько сотен…

— А я здесь получаю тысячи писем от этих людей.

Прокурор молча смотрел на него, как будто сказал все, что хотел.