Жена Ванина, Динара Васильевна, — худая высокая женщина, на полголовы выше Ванина, с недобрым выражением остроносого лица. Держалась Динара Васильевна жеманно, говорила «акадэмия», «библиотэка», «студэнты», делая ударение на «э», с французским прононсом.

Чуть ли не при первом же знакомстве с Березовыми она, укоряя мужа в какой-то бестактности, сказала Ирине Андреевне:

— Вы уж извините Федора: простоват он у меня. Сколько раз я ему говорила, что положение обязывает. Нельзя же забывать, что мы из первого миллиона…

— Что вы сказали? — удивилась Ирина Андреевна.

— Говорю — из первого миллиона! Таких, как Федор, по положению и заработку не больше миллиона в нашей стране.

Ирина Андреевна засмеялась:

— Ну, знаете, таких, как ваш Федор Петрович, немного. У него вся грудь в орденах.

— Это теперь мало что дает, — ответила Динара Васильевна.

Когда-то на севастопольском бульваре молодой летчик морской авиации Ванин увидел девушку, высокую, строгую, одетую в голубое платье, и сразу влюбился в нее. Она казалась ему не просто красивой, а величественной и недосягаемой. Мнение о недосягаемости довольно быстро испарилось.

Дуся — так ее звали в ту пору — неожиданно быстро согласилась стать женой Федора. Заблуждение в отношении красоты, величественности и прочих качеств Ванин сохранил на многие годы.

Дуся всегда и всюду с удивительным постоянством подчеркивала свое превосходство над мужем и учила его «хорошим манерам». Федор выслушивал поучения Дуси, улыбался и продолжал оставаться самим собой.

За годы их совместной жизни Ванин кончил вечерний рабфак, академию имени Жуковского и стал признанным асом. Дуся в эти годы сменила простое имя Евдокии, которое получила при рождении, на Динару, но ничего не прибавила к пяти классам, которые окончила в детстве. Однако она продолжала поучать Федора и утверждала, что вывела его в люди, что без нее он остался бы неотесанным деревенским парнем.

Чего нельзя было отнять у Динары Васильевны, так это умения вести хозяйство. Хозяйство было целью ее жизни, гордостью ее тщеславной натуры, в нем раскрывался весь ее талант домохозяйки. Гости, которые приходили к Ваниным, всегда ставили в пример Динару Васильевну. Уж эта умеет угостить! Такого шашлыка, таких чебуреков и всевозможных салатов нигде не приходилось есть. На стол подавались необыкновенного вкуса моченые яблоки, маринованные и соленые огурцы и помидоры, соленая капуста кочанами.

Динара Васильевна, гордая своим искусством, замечала:

— Все со своего дачного огорода! Ничего покупного. И все я сама, работницы у меня нет. Представляете, как весна — я с утра до ночи на участке. У Милочки слабое здоровье.

У Ваниных была дочь Милочка — омоложенное издание Динары Васильевны, девица с томным взглядом, крашеными ресницами, с длинными перламутровыми ногтями. Милочку обучали музыке, и, когда она, по просьбе матери, играла для гостей на пианино, слышно было, как шуршат по клавишам длинные ногти.

А еще был у Ваниных мальчик Женя, очень похожий на Федора Петровича. Такой же плотный и широкоплечий, с такими же голубыми глазами и русыми волосами. Только волосы у Жени густые и короткие, а у Федора Петровича — длинные и поредевшие. И улыбались они по-разному. У Федора Петровича улыбка широкая, смелая и с хитрецой, а Женя улыбался застенчиво и смотрел немножко исподлобья.

— Как похож на вас сынок! — сказала Ирина Андреевна Федору Петровичу, когда впервые пришла к Ваниным вместе с Наташей.

Федор Петрович положил руку на плечо мальчика и, неожиданно сконфузившись, сказал:

— Это мой племянник.

— Да что вы говорите? Удивительно похож! Как родной сынок!

Жене тогда было восемь лет, и он учился в школе. А Наташе только пять. Но они сразу нашли общий язык. Женя повел ее в какую-то маленькую комнату за кухней, заставленную банками, бутылками и кадками. Здесь стояли его кроватка и столик.

Женя показал Наташе слепленные из пластилина фигурки собачек, кошек, слонов, петухов.

— Хочешь, я сейчас слеплю для тебя слонов, и больших и маленьких? — спросил он Наташу.

— Хочу!

Женя взял пластилин, размял его, и очень быстро из бесформенного комочка стал вырисовываться слон с хоботом и большими ушами. Когда Женя лепил, Наташа заметила, что на одной руке у него только три пальца.

— А почему у тебя так мало пальчиков? — спросила испуганно она.

Женя резко отдернул руку за спину, густо покраснел, опустил глаза и молчал. Но потом исподлобья глянул в широко открытые, удивленные и вопрошающие Наташины глаза и тихо сказал:

— Мне их в больнице отрезали. Они были отморожены. Это когда я от фашистов убегал.

И снова начал лепить.

Женя шел с мамой по дороге, забитой людьми и повозками. Все несли тяжелые вещи в руках, перекинутые через плечи, за спинами, в рюкзаках. Шли быстро, спешили убежать от фашистов. И вдруг налетели самолеты с черной свастикой и начали стрелять в людей. Люди побежали с дороги к лесу. Женя держал маму за руку и тоже бежал. Вдруг мама упала. Женя хотел остановиться, но его захватила толпа, и он вместе с ней побежал дальше. Он бежал по полю, плакал, звал маму, но продолжал бежать. Потом бежал по лесу. И наконец оказалось, что он остался один-одинешенек в огромном лесу. Вот он сидит на пенечке. Кругом высокие дремучие ели и маленькие елочки. С неба падает хлопьями белый снег. Вся земля в лесу, все деревья покрыты белым снегом. И тихо-тихо кругом. Женя боится плакать, звать маму. Он боится спугнуть эту тишину. Закричит — и вдруг набросятся на него лесные чудовища! Нет, лучше молчать и сидеть тихонько. Женя тепло одет. На нем валенки с галошками, теплая шубка и шапка-ушанка. Варежки не потерялись, они пришиты к тесемке, протянутой через вешалку. Но Женя давно уже сидит на пенечке, и ему становится холодно.

И вдруг налетел ветер. Он закачал верхушки деревьев, и на Женю посыпалась снежная пурга. Мальчик вскочил и побежал, сам не зная куда. Ветер подталкивал и гнал его.

Весь лес качался и чернел. Большие сосны скрипели и готовы были повалиться. Брызги снега, сброшенного ветром с деревьев, пробивали рябины на снежном покрове. Уже кончился лес, а Женя все бежал и бежал, пока не упал без сил…

Его нашли советские солдаты. Сильными шершавыми руками они растирали застывшие руки и ноги мальчика, терли его нос и щеки.

А потом — больница и ужасная боль в пальцах левой руки и левой ноги. Нестерпимо болели пальцы, которых уже не было.

Женя плакал и звал маму.

— Ты лежи спокойно, не плачь! — уговаривала медицинская сестра, поглаживая его мягкие светлые волосы. — Мама потом приедет.

Нет, мама не приедет. Если она не нашла его в лесу, если нет ее сейчас, значит, нет больше мамы. Так ли подумал Женя или иначе, по-своему, но он с того времени не звал больше маму. Да и отвлекли его иные, хорошие, даже веселые события.

Шутка ли сказать, в больнице сотни взрослых мужчин — солдат и офицеров, а самым знатным человеком оказался он, Женя. Его здоровьем все интересовались. В госпитале не было больного, который с утра не спросил бы, а как сегодня чувствует себя Женя. В палату, где лежал мальчик, приходило столько гостей, что доктор не на шутку сердился:

— Что ж это за безобразие! Прикажете вооруженную охрану ставить?

Возмущались и медицинские сестры:

— Ну разве ребенок может столько гостинцев съесть? С ума сошли, всё сюда тащат!

Когда Женя стал ходить, его наперебой зазывали в палаты:

— Женечка! К нам заходи! Мы тебя давно ждем!

— Ребята! Смотрите, кто к нам идет!..

Женя охотно разговаривал со всеми, читал наизусть «Мойдодыра» и «Человека рассеянного». В госпитале все знали, что папа у Жени на фронте, что жил он в Можайске, знали, на какой улице и в какой квартире. Знали и о том, что дома у Жени остался новый трехколесный велосипед, который подарил ему в день рождения дядя. Дядя? Да, у Жени есть дядя, летчик, с орденами, и фамилия его тоже Ванин.

— До чего ж умен паренек! — радовались за Женю бойцы. — Все на свете знает! Этот не пропадет! Найдутся и родители и родственники!